Петербургское действо. Том 1

– Встань, ты не виноват ни в чем, встань. Коли хотел поглядеть, так гляди…

Сеня встал на ноги и, сладко ухмыляясь, даже облизываясь, стал во все глаза глядеть на подошедшего к нему на подачу руки царя-батюшку. Наконец, быть может от избытка чувства, он положил щеку на ладонь руки, склонил голову набок, и будто слезы показались у него на лице.

– Батюшка ты наш, – прошамкал Сеня. – Отец родной, кормилец! Теперь всю жизнь не забуду…

И Сеня снова повалился в ноги.

Государь отошел, улыбнулся, но, обернувшись к Сеченову, вымолвил:

– Я не знаю, право, зачем это? Что это такое, все эти полочки? Во всех церквах выставки разных икон, точно на ярмарке товар. И одна другой хуже; на иной так нарисовано, что даже человеческого подобия нет, а подписываются имена самых уважаемых и почтенных святых.

Сеченов поднял глаза на Петра Федоровича и молчал, но видимо было, что последние слова удивили его.

– Это надо прекратить, – вдруг быстрее заговорил Петр Федорович, как бы одушевляясь. – Да, да, я об этом давно думал. Да, многое надо переменить. Что это такое? Посмотрите!

И государь обернулся ко всей свите.

– Посмотрите. Сотни всяких досок, глупо размазанных и расписанных. Это идолопоклонство! Ну, пускай большой образ Иисуса, большой образ святой Марии, то есть Матери Бога, или, как вы говорите… Как вы говорите? – поднял голову Петр Федорович. – Да, Богородицы. Ну, пускай. А это все… Это идолопоклонство!..

Государь ждал ответа, но все молчали.

– Я вас прошу, – повернулся он снова лицом к Сеченову, – быть у меня завтра и переговорить о многих важных вопросах, которые синод должен разрешить. Надо многое переменить. А иконы я теперь прошу вас приказать вынести из всех церквей. По всем церквам собрать все и девать куда-нибудь. Ну, раздать жителям столицы. Вот как с площади все раздавали. В подарок от меня. В и церквах будет просторнее и приличнее… Слышите! А завтра будьте у меня…

Сеченов низко поклонился.

– Я давно собирался, – продолжал государь, наполовину обращаясь к свите, – предложить многое на обсуждение. Пускай синод решит… Мне кажется, что это платье, все эти длинные рясы и разное все это… в одежде ужасно некрасиво. Посмотрите на протестантских пасторов или на католических аббатов, вот их платье приличное и даже красивое. А это? Это ведь бабье платье, юбки какие-то. И рукава-то дамские. А уж шапки ваши, – обратился государь к некоторым духовным, – ваши зимние шапки! С каким-то куполом, да с мохнатым мехом кругом, да с этими длинными языками на ушах… Я их видеть без смеха не могу.

И государь рассмеялся.

– Когда я приехал в Россию и увидал в первый раз русского попа – я испугался! Положим, я был почти ребенок… Но, право, и теперь ведь иной иностранец, если бы нечаянно встретил нашего батюшку где-нибудь в лесу, так тоже убежал бы без оглядки, приняв за медведя или за лешего. Да это еще не все, – говорил государь при мертвом молчании всех окружающих. – Я удивляюсь, как дед мой, великий Петр, не тронул вас, когда приказал дворянам брить бороды. Он просто забыл! Я в этом уверен! Ну, да я теперь поставлю себе особой честью исправить ошибку моего великого деда.

И вдруг государь ласково пододвинулся к Сеченову и, глядя в его лицо с великолепной расчесанной бородой, вымолвил добродушно:

– Посмотрите. И вы, если вам вот это сбрить, – взял он двумя пальцами один волос седой бороды архипастыря, – вы вдвое красивее и моложавее будете, просто юноша, красавец… Борода ведь ужасно старит всякое лицо…

И государь двинулся вдруг к выходу, забыв проститься.

Проходя по тому же месту, где рассыпалось по полу до сотни разных икон, Петр Федорович слегка споткнулся на большую икону, которая лежала на полу. Он приостановился, поднял ее с пола и стал разглядывать. Это был образ равноапостольного князя Владимира, сделанный крайне плохо.

Государь стал показывать его всем, между прочим Гольцу.

– Посмотрите, на что это похоже! Видано ли подобное в церквах у нас, то есть в Германии?

Гольц, как хитрый дипломат, глядел на образ, безобразно и уродливо нарисованный, но не говорил ничего, не соглашался и не противоречил.

Государь поглядывал на всех самодовольно и вопросительно; глаза его нечаянно упали на фигуру Сени.

– Ты, поди сюда. Ну, иди, не бойся. Подойди.

Сеня охотно и довольно смело приблизился.

– Смотри! Как тебя зовут?

– Сеня, ваше величество.

– Сено?.. Что за вздор!..

– Сеня… Семен, что ль…

– Так Семен, а не сено… Ну, ты… Гляди вот. Что это такое?

Сеня не понял вопроса, хотя глядел на икону.

– Что я в руке держу? Вот это, как это зовется?

– Образ-то, что ль? – смущаясь, спросил Сеня.

– Хорошо… Что ж это, святая вещь?

– А то как же? – ухмыльнулся Сеня. – Это, стало быть, святой угодник Божий…

– Намалеван? Ну, хорошо. Это угодник. Святой и равноапостольный князь Владимир. Так у головы его написано. Хотя бы следовало надпись тоже внизу делать! – улыбался Петр Федорович. – Ну, хорошо. Ну а это что такое?

И государь повернул икону оборотной стороной вверх. Сеня глядел во все глаза и ничего не понимал.

– Ну, что это, железо, что ль?

– Как можно… – усмехнулся Сеня во весь рот.

– Что же это?

– Сосна аль липа… Липа, должно…

– Доска, стало быть? – допрашивал государь.

– Где же! – рассмеялся уж Сеня, предполагая шутку. – Как можно! Доски нешто таки бывают. В доске, стало быть, тапери мало-мало аршин, а то доска, хотя бы вершковка, в девять аршин бывает, – заговорил в Сене мастер-плотник. – Бывают, вестимо, доски трехвершковки или, к примеру, дерева, для строительства… что по три рубля берут, ей-богу… Вот тут же на Выборгской в лесном дворе есть…

Но государь прервал красноречие плотника:

– Если это дерево и доска, так нешто можно на коленки становиться перед ней и молиться как Богу? Понял?

Сеня смотрел во все глаза и не понимал. Его мысль шла правильно на лесной двор и на цены досок, а государева мысль вернула совсем куда-то не туда…

– Молиться надо Господу Богу и святой Марии и Христу Иисусу. А доскам нельзя молиться! Понял?

Сеня все смотрел во все глаза и все ничего не понимал.

– Если это дерево, то и доска. И какие краски ни намалюй на ней, чего ни напиши, все-таки будет доска. Понял?