Никого впереди

Варя и Саня проводили Петра Павловича до такси.

– Петр Павлович, – обратилась к нему Варя, протягивая руку, – надеюсь, не «прощайте», а «до свидания».

Ректор галантно поцеловал Барину руку, повернулся к Сане и как-то не по-ректорски произнес:

– Ты, Саша, ее береги.

Саня давно крепко спал, а Варя, уютно устроившись на его руке, все размышляла над словами Петра Павловича. В них она обнаружила одну подсказку. Ей нужно было внимательно и всесторонне посмотреть на свою профессию, на собственный, как он выразился, бизнес. Оценить его на предмет отсутствия или наличия проблем.

С «плюсами» все было ясно. Немереное число претендентов на работу «у Моисеева» наглядно это подтверждало.

А вот имеются ли пятна на этом солнце?

У себя в Камске Варя постоянно ощущала идущие от окружающих ее людей тепло и симпатию. Ее берегли и даже баловали. Здесь, несмотря на то, что она «вошла в обойму», необходимо было продолжать каждый день и даже каждый час жестоко биться за свое «звездное» существование. Большинство ее коллег без насилия над собой приняли для себя эти правила игры. У нее же они по-прежнему вызывали дискомфорт.

Только теперь до Пружинки дошел смысл слов их тренера, лет пять назад популярно объяснявшего своим ученикам разницу между любительским и профессиональным спортом.

– Многие думают, что разница в деньгах. Деньги – не последнее дело, но и не первое. Любительский спорт – это игра для собственного удовольствия. Выиграл – отлично. Проиграл – не беда, просто испытал остроту ощущений. В профессиональном спорте или ты побеждаешь, или тебя просто не существует.

Сколько Варя себя помнила, и в спорте, и в танцах она постоянно росла. И сейчас она так же напряженно работала над собой. Но в последнее время у нее появилось ощущение, что как танцовщица она буксует. В Камске Варя была в числе лучших. У Моисеева она оказалась одной из многих. Многих хороших, а не плохих. Высшей похвалой мэтра было выражение: «Это похоже на дело». Лично ей услышать такие слова в свой адрес не довелось.

Уже на третий год работы в ансамбле Варя обратила внимание на существование одной темы, о которой артисты между собой старались не говорить. Если коротко, то эта тема укладывалась в три слова: «короткий век танцовщика». За редким исключением, «звезда балета» на самом деле не «звезда», а «метеор». Два десятка лет, и его уже нет на небосклоне. А на земле все надо начинать с самого начала. Начинать, когда тебе уже за сорок.

Варя попыталась подвести итог: стоит ли все это откладывать на целые четыре пятилетки?

Подумав, она облегченно вздохнула, приподнялась на локоть и сверху посмотрела на Саню. Судя по довольной физиономии, ему снилось что-то вкусное.

– Саня, – сначала тихонько позвала она, потом чуть громче, – Сань!

Санька открыл глаза, еще, видимо, не в силах сразу вырваться из другого измерения. Потом он разглядел Варины глаза и, улыбаясь, потянулся к ней…

– Дьяков! – строго шепнула она. – Ты не то подумал. Зови меня под венец!

После уральско-сибирских гастролей артистам дали две недели отпуска. Благодаря этому, июнь шестьдесят шестого оказался урожайным на заявления. Два одинаковых были поданы «молодыми» в Камский ЗАГС. Авторство в двух других принадлежало только Варе. В одном она просила дирекцию ансамбля «освободить ее от занимаемой должности по семейным обстоятельствам». В другом содержалась просьба допустить ее к приемным экзаменам в Камский университет «на льготных условиях в связи с наличием трудового стажа (три года)».

Администратор ансамбля Федор Алексеевич как связующее звено между «партией и народом» заявление принял. Внимательно прочитав его, он не без симпатии спросил:

– Хорошо подумала? Ты у нас не первая, кто замуж выходит.

– Как тут не думать, Федор Алексеевич.

– Второй вопрос, извини, деликатный: в декретный отпуск не собираешься?

– Пока нет. А что?

– Я же сказал, что ты не первая. По закону тебя должны отпустить через месяц. Но если не подпирает, просят на два-три месяца задержаться. Чтобы новеньких ввести в номер.

Представляясь как «связной», Федя не набивал себе цену. Все точно так и произошло. Варю попросили поработать еще два месяца. Она согласилась не раздумывая. Меньше всего ей хотелось, чтобы ее посчитали неблагодарной.

При поступлении в университет возник только один вопрос: какую выбрать специальность? Варя, проштудировав «Справочник для поступающих в вуз», подчеркнула красным карандашом «экономическую географию». Саня удивился:

– Я думал, ты выберешь что-нибудь «культурное»: историю, филологию.

– Экономическая география, Санечка, тоже не бескультурье. Географию я неплохо познала на практике за последние три года. Думаю, что в университете вряд ли у кого имеется столько виз в загранпаспорте и налета часов внутри Союза.

– А экономика? Ты в ней тоже корифей?

– Посмотрела бы я, как твои корифеи прожили в Нью-Йорке на пятнадцать долларов в день! Если серьезно, ты прав. В экономике я разбираюсь очень слабо. Но зато экономиста Петра Павловича понимаю с полуслова. Все остальное приложится.

Для одних Новый год – праздник. Для других – рабочая смена с вредными условиями труда. Председатель студенческого профкома Александр Дьяков однозначно относился ко второй категории.

Уральцы всегда встречают Новый год дважды: по «камскому» времени и «по Москве». В два часа только что наступившего 1967 года, под звон бокалов во второй раз прозвучало громкое «С Новым годом!». Самые торопливые гости потихоньку стали покидать университетский актовый зал. Саша подошел к своему коллеге – комсомольскому секретарю Алику, и пожал ему руку:

– Поздравляю. «Горку» перевалили, танкоопасные направления позади.

К «танкоопасным» относились накладки с размещением за столиками, ляпы в концертной программе, нелады с выпивкой и закуской, повышенная активность перебравших норму.

Локализация последних не первый год исполнялась на уровне лучших мировых стандартов. Тренер самбистов выделял четырех своих питомцев, которые уговорами или болевыми приемами успокаивали слишком темпераментных. Бывало, что этими «слишком» оказывались и преподаватели. Отрабатывать на них «подсечку» или «зацеп» было как-то не этично. К тому же выявилась закономерность: буйствовали преподаватели, которые в трезвом состоянии чаще всего были самыми тихими и невредными.

На этот раз все было спокойно. Алик и Саша подошли к «ректорскому» столу, поинтересовались: нет ли «ценных указаний»? Указание было одно: продолжать в том же духе.

Теперь можно было расслабиться со «своими». К этой категории принадлежали непосредственные организаторы праздника. Майор военной кафедры, обеспечивающий исполнение правила «чужие здесь не ходят»; директор студенческого клуба и заместительница директора университетской фабрики-кухни; тренер по самбо. А также «служители муз» – актер драмтеатра, выступавший в качестве режиссера театральной студии, его коллеги – руководители студенческих эстрадного оркестра, хора и танцевального ансамбля.

На каждого из «взрослых» приходилось по два-три студента – их ближайших помощника. В их числе фигурировала и солистка танцевального ансамбля, студентка географического факультета Варя Дьякова.

У военных есть традиция. Когда парадный расчет минует трибуну, возглавлявший его командир выходит из общего строя и поднимается на нее. То же самое происходило за этим столом. Пока подопечные выступали в «парадном строю» перед гостями, их мэтры были с ними. Заканчивался номер, и «командир» подсаживался к коллегам.

– Сегодня, конечно, получилось неплохо. Но называть это «БАЛОМ»? Помилуйте! Вы знаете, каким должен быть настоящий бал? Настоящий бал должен греметь, а не издавать жалкие звуки. На балу голова должна кружиться и без всякого употребления горячительных напитков. А при их употреблении уважаемым гостям желательно забыть о своем пролетарском происхождении и соответствовать лучшим традициям Благородного собрания. Заведения, увы, неведомого нынешнему поколению не только студентов, но и преподавателей. И, несомненно, бал несовместим с громким всеобщим криком. Если даже этот крик называется коллективным пением комсомольских песен.

Этот монолог принадлежал многолетнему руководителю университетского хора Ивану Александровичу Оболенскому. Он был реакцией на реплику майора, что «получился настоящий бал».

Ивану Александровичу накануне исполнилось семьдесят. С хористами он никогда не говорил о своем прошлом, но от одного студенческого поколения к другому передавались легенды о крутых поворотах его музыкальной судьбы – от дирижера военного оркестра до солиста знаменитой свердловской оперетты.

Несложный арифметический расчет показывал, что в судьбоносном 1917 году Ивану Александровичу уже исполнилось двадцать два года. Это обстоятельство, в сочетании с сохранившейся в его годы выправкой, давало основание относиться к его ссылкам на Благородное собрание без малейшей иронии.

Саша сел рядом с Варей и оказался прямо напротив Оболенского. Иван Александрович немедленно отреагировал на появление нового действующего лица.

– Саша! Ты действительно повесил бутсы «на гвоздик»?

– Пора, Иван Александрович. А то дождешься, что с трибун закричат: «Старика Дьякова – на мыло!».

– Тебя будет не хватать. Кто, кроме тебя, в штрафной способен пяточкой выложить мяч под удар? Никто! Нет, Саша, рано.

– Иван Александрович, пять лет назад, когда я надумал идти в профессионалы, один мудрый человек сказал: «Иди в университет. А в футбол будешь играть за сборную Верховного Совета. С животиком, но технично».

Руководитель эстрадного оркестра встал из-за стола. В руках у него была рабочая программа вечера.

– Коллеги, принимаю эстафету. Я не ошибаюсь: «Дамы приглашают кавалеров»? У нас заготовлен вальс, но публика, похоже, приустала. Может, что-то менее головокружительное?