Никого впереди

В этот раз почетным гостем вечера был тот самый генеральный конструктор авиадвигателей. Он хорошо играл на рояле, в молодости был солистом студенческого джаза. По аналогии с популярнейшим музыкальным фильмом тему вечера Анечка назвала «Серенады реактивного двигателя».

Генеральный конструктор был на высоте. Каждую из мелодий, которую исполнял, связывал с кем-нибудь из своих многочисленных знакомых. А знакомые у него были неслабые: от Хрущева и космонавтов Леонова и Беляева до артиста Марка Бернеса и композитора Никиты Богословского. Его «Темную ночь» генеральный предложил спеть всем вместе под свой аккомпанемент. Хотя Хрущев был уже не самой популярной фигурой, но музыкальный салон не партийно-хозяйственный актив, можно и вспомнить.

– Николай Борисович, – решила еще выше поднять акции гостя Аня, – а какая была любимая песня Никиты Сергеевича?

– Говорят, «Рушничок».

– А Леонида Ильича?

– Я в узком кругу с ним не бывал. Но слышал, что уж очень ему понравилось, как француженка Мирей Матьё исполняет наши «Очи черные».

Саня Дьяков от вечера был в восторге. Аплодируя Ане, закрывающей вечер, он не удержался:

– Как же ты, Академик, такую девчонку упустил?

– Бей, бей, лежачего! Ладно, Деловой, скажи спасибо, что я не злопамятный. Ты плакался, что не идут дела с КВН? Меня Анечка в прошлый раз познакомила с интересным человеком. Пойдем, может, он окажется полезным для твоих авантюр.

В сложной конструкции «салона Шерер» Ефим Маркович Морозовский (для своих – Фима) как никто другой обеспечивал пересечение непересекающихся плоскостей. Фима имел рост сто девяносто и под сто килограммов веса. Внешне он был похож на знаменитого артиста Ширвиндта. Третий год Морозовский занимал скромную должность администратора филармонии, успев до этого закончить консерваторию и три года, как он выражался, «просидеть в яме». В яме, как вы догадываетесь, оркестровой.

С детских лет у Фимы проявился уникальный талант. К музыке талант отношения не имел. Фима всему знал настоящую цену. Друзьям-приятелям, коллекционным почтовым маркам, учителям, миру и дружбе между народами, гонорарам, нейлоновым рубашкам, образованию и (отдельно) дипломам об образовании. Он еще с музыкальной школы объективно и не очень высоко оценил себя как музыканта, но так и не сумел убедить любимого папу, что лучший скрипач музыкальной школы в городе Бендеры совсем не обязательно может встать в один ряд с Давидом Ойстрахом или Игорем Безродных.

Папа Фимы был вторым лицом в местной потребкооперации и мог творить чудеса. Но даже чудеса имеют предел. Их хватило на приобретение итальянской скрипки, поступление в консерваторию и благополучное ее окончание. Но при попытке обаять знаменитого дирижера Московского филармонического оркестра Кирилла Кондрашина чуда не произошло. И Фима поехал по распределению в Камск, в «яму».

Вид на окружающий мир из оркестровой ямы оперного театра ему категорически не понравился. Врожденная трезвость мышления позволила Фиме сделать правильный вывод: на солнечной стороне жизни его со скрипкой не ждут. А без нее – вполне очень даже может быть. Добросовестно отработав три года, положенные молодому специалисту, он аккуратно уложил скрипку в футляр, убрал и футляр, и скрипку подальше, а сам поднялся «на-гора».

Филармонию он присмотрел заранее. В первый же Фимин камский «новогодний чес»[19 - «Чес», «халтура», «шабашка» – побочные заработки артистов.], организатором которого была местная филармония, его попытались обсчитать. Совсем немного – процентов на двадцать.

К этому времени Фима уже понял, что назначенная обкомом директорша в этом доме не хозяйка. Получив свои кровные, он нашел администратора, оформляющего гонорар, и не без применения физической силы привел его к «хозяину» – заместителю директрисы филармонии. Выложив на стол свои немногочисленные купюры, он объявил:

– Как говорит мой папа, эти копейки вы можете разделить между собой!

После чего доходчиво, с точностью до рубля, Фима проинформировал ошарашенных слушателей, как и на чем его и его коллег провели.

– Но это еще не вечер, – завершил первое отделение Фима, – прискорбно, что при той же клиентуре все мы могли бы получить почти тройной доход.

Он достал авторучку, без спроса вырвал листок из начальственного настольного календаря и стал заполнять его цифрами, поясняя их происхождение.

– И каким у нас получается «коэффициент недобора»? Два и восемь! Все это вы могли иметь без ущерба для вашей законопослушной совести, – он поклонился «хозяину», – и без крысятничества по отношению к своим кормильцам артистам! – победно завершил Фима свою сольную партию.

Словно разведчик-нелегал, он достал зажигалку, пододвинул к себе пепельницу и поднес листочек к огоньку.

Заместитель директора брезгливо отодвинул рубли в сторону администратора и обратился к Фиме:

– Извините великодушно, коллега. Кадровый голод. Представляете, с каким материалом приходится работать. Буду вам признателен, если мы исчерпаем этот инцидент за обедом. Ресторан открывается через сорок минут.

– Неплохая идея, ваше превосходительство, – миролюбиво откликнулся Фима.

Когда они устроились за столом, накрытым на двоих, к новому знакомому подошел импозантный мужчина лет под шестьдесят.

– Лёнечка, – обратился к нему «хозяин» филармонии, – познакомься с этим молодым дарованием. Ефим Маркович – редкое сочетание музыкального слуха и коммерческого нюха.

– Просто Фима, – мягко поправил его Морозовский.

– Тем лучше. А это мой старший друг и учитель, многолетний директор этого богоугодного заведения. Мне он позволяет называть себя Лёней лишь благодаря лозунгу: «Ленин умер, но Лёнино дело живет!». А для вас, Фима, первое время он будет Леонидом Осиповичем, как Утесов, но если будете себя хорошо вести – то дядей Лёней.

Сказать, что обед просто удался, было равносильно тому, чтобы назвать Софи Лорен симпатичной. С тех пор, примерно раз в две недели, они обедали вместе. Два года – как уважающие друг друга профессионалы, потом – как начальник с доверенным подчиненным.

Но вернемся в салон. Как уже было сказано, Фима всему знал настоящую цену. Если кто-то думает, что «знать цену» – это правильно и вовремя назвать сумму денежных знаков, то на Рокфеллера он, увы, не потянет. «Знать цену» означает понимать, что для конкретного человека действительно дорого, а что эквивалентно стоимости прошлогоднего отрывного календаря.

Фима неплохо разбирался не только в материальных и интеллектуальных ценностях, но и в людях. Например, он точно знал, когда и для кого лишний раз повторенное на людях звание «заслуженный артист» может быть дороже, чем комплект резины к «Волге» ГАЗ-21. Он уверенно и, главное, научно обоснованно мог сказать:

– Зачем вам домогаться профессора Фишмана? Вы будете счастливы, став клиентом зубного техника Ломако.

Его поражала беспомощность окружавших его взрослых, которые часами могли беседовать, спорить, сплетничать друг с другом обо всем на свете, но были не способны задать друг другу простой вопрос: у вас не найдется пары рулонов линолеума?

Все или почти все знали, что у Фимы есть ответы на этот и тысячу других не менее важных вопросов. Отвечая на них не словами, а делами, Фима вносил немалый вклад в пересечение непересекающихся.

При всем при этом Фима смертельно обижался, когда его принимали за маклера. Маклер? Да это просто обслуживающий персонал, который живет на проценты и чаевые. Психологически он всегда на ступеньку ниже клиента. А то и на целый пролет. Не для того Фима покинул оркестровую яму, чтобы снова смотреть снизу на чужие ботинки! В «салоне Шерер» Ефим Маркович был столь же уважаемым гостем, как и все остальные. Только очень отзывчивым и конструктивным. В интеллигентной среде это являлось немалым капиталом.

Пока Дьяков излагал свои КВНовские проблемы, Ефим Маркович без энтузиазма его слушал, пару раз демонстративно поглядывая на циферблат ручных часов. Но стоило Сане упомянуть об интересе к этой акции ректора, как администратор «сделал стойку»:

– Я правильно понял, что Петра Павловича волнует эта художественная самодеятельность?

– Насчет «волнует» не гарантирую, но интересует – абсолютно точно.

– Это меняет дело. Мне кажется, что если ваш ректор чем-то интересуется, то это не может быть пустышкой. Хотя я сейчас не готов вложить в эту затею даже одного собственного рубля. Чтобы с нее что-то иметь, этих рублей потребуется столько, сколько в университетских закромах не бывает. Но если вы меня спросите, дохлый этот номер или нет, я отвечу, что нет. Только не уверен, что этот жанр понравится глубокоуважаемому мной Петру Павловичу. На этом, неравнодушные вы мои, я предлагаю завершить первый раунд переговоров. Одна моя хорошая знакомая в подобных случаях говорит: не стоит путать прозрачные как чешский хрусталь чувства с запятнанной, но прибыльной профессией. Мы с вами сейчас находимся в чистом и высоком храме культуры. Не будем оставлять на стерильном хрустале грязные меркантильные отпечатки пальцев. Если будет желание продолжить тему, готов повстречаться в более прозаической обстановке. Запишите мой рабочий телефон.

Рабочим местом администратора Камской областной филармонии Ефима Марковича Морозовского были бескрайние просторы Советского Союза во всем их многообразии. Камская область в этом многообразии была представлена своими сельскохозяйственными районами. Распределением полномочий среди трех администраторов филармонии занимался тот самый заместитель директора. «Их превосходительство» с малолетства был приверженцем справедливости не только в теории, но и на практике. Именно поэтому ему на протяжении трех лет срочной службы третье отделение первого взвода доверяло делить содержание бачка с супом, который громко величался «мясным».

Так же по совести он распределил обязанности своих подчиненных. В миске должностного супа, которая досталась Фиме, постной фракцией была организация концертов артистов филармонии в сельской местности. Занятие трудоемкое и финансово неблагодарное. «Мясной» была работа по импорту в Камск кассовых гастролеров: москвичей и ленинградцев, киевлян и бакинцев.

На географической карте маршруты, которые Ефим Маркович совершал по земле и воздуху в течение года, сходились в одну точку, картографами не обозначенную. Это был служебный кабинет администратора филармонии, обойденный их вниманием, скорее всего, из-за скромности габаритов, обстановки и манер поведения хозяина.

Через неделю после встречи в «салоне Шерер» Ефим Маркович принимал Саню и Юру. Он пригласил гостей присесть за приставной столик и начал разговор опять же с темы скромности.

– Александр, у нас с вами оказалось много общих знакомых. И все они нарисовали ваш портрет в светлых тонах. А Юрию выдала лестную характеристику сама Анна Павловна. Это позволяет говорить с вами без хитрых ходов и уловок. На моей малой родине в Бендерах с трепетом относятся к протоколу. Высоких гостей из храма науки и образования я просто обязан принять за журнальным столиком, на котором стоит что-то способствующее теплой беседе, усадив их для этого на мягкий диванчик-уголок. А я, как последний жлоб, отгородился от гостей двухтумбовым памятником первых пятилеток. Вы думаете, у меня нет возможности уютно обставить эту территорию? Ошибаетесь! У филармонии есть деньги. У Фимы имеются друзья в Риге. Вы знаете, какие там делают кабинетные гарнитуры? Я-то знаю. И поэтому обратился к шефу: закажем три комплекта? Два больших – директрисе и вам, а маленький – мне. И знаете, что он мне ответил? «Вы на вид такой умный, а продемонстрировали мне леность ума и недоучет текущего момента. Скажите, что подумает заведующий отделом культуры обкома, заглянув ко мне в кабинет и обнаружив в нем гарнитур, которого нет даже у первого секретаря? Поэтому, Фима, сидите на своем неброском рабочем месте и не высовывайтесь. От этого будет спокойнее и вам, и мне. А среди незнакомых людей, в командировке, в отпуске, можете позволить себе немного отступить от этого сурового правила». Теперь вернемся к нашим баранам. Не могли бы вы подробнее изложить суть волнующей вас проблемы?. Только постарайтесь не выходить при этом за пределы моих ограниченных горизонтом возможностей.

С учетом высказанного пожелания, Саня обозначил три «узких места» университетского КВН: отсутствие классного сценариста, гениального постановщика и двух-трех синтетических исполнителей, умеющих все. Не забыл он упомянуть и о совете свердловчан объединяться.

Внимательно слушая Саню, Ефим Маркович рисовал какую-то схему из кружочков и квадратиков.

– К сожалению, любознательные вы мои, мы приходим к первоначальному выводу. Вы выбрали себе очень дорогую игрушку. Я не дизайнер, но картинки с детства люблю. Посмотрите-ка на этот рисуночек. Кружочки – задачи одноразовые. Например, гимн вашей команды. Купили партитуру, слова, записали с оркестром и хором – и крути себе хоть до пенсии. Прелесть «кружочков» в том, что их можно получить за небольшие деньги, а то и даром. Уверен, что многие в этом городе безвозмездно откликнутся на просьбу вашего уважаемого ректора. Но только на одну-единственную. Больше – уже обременительно.

Да и Петр Павлович, как человек интеллигентный, больше одного раза просить не будет. Переключим внимание с кружков на квадратики.

С этими словами он размашисто обвел несколько фигур красным карандашом.

– Квадратики, что называется, пластинка долгоиграющая. Если замахиваться на высшую лигу КВН, то на протяжении одного года надо написать сценарии и поставить по четыре-пять номеров экстра-класса как минимум трижды: для четвертьфинала, для полуфинала и для финала. Да еще в жесткие сроки, отложив все остальное. Середнячкам это не по зубам. Такое могут сотворить только таланты. Талантам, как только они поймут, что относятся именно к этой группе получателей гонораров, надо платить много. Что же мы видим на нашем полотне? Изобилие квадратиков и мизер кружочков. В расчете на год сумму квадратиков я оцениваю в пределах этой величины.