За секунду до сумерек

– Но это же известно, Изран, это же не придумали, мне Чия брат говорил, что видел…

– И мне говорил! А что там разглядеть можно с такого расстояния? Сидишь, говорят, там где-то, что- то щелкает, не сильно, и ничего толком не видно. Что ты там увидишь с такого расстояния, она ведь, если к примеру, даже и есть…ты представляешь, как там быть должно, по-твоему?.. Ты ерунду себе представляешь.

– Но этого же быть не может! У нас ведь все знают об этом… Да нет, ну, мужики же рассказывали… – начал Краюха.

Изран только улыбнулся. Спокойно так. Это неправильно. Он никогда так не спорит и не спорил… как сейчас. И это если разобраться разумно, если даже он не задумывался специально об этом. Зачем выслушивать каждого до конца, отвечать на каждый довод. Тем более с такими, которым дай только волю и которые тут же начнут язвить, цепляться за слова, как обычно, ведь, если ты сильнее и тебя опасаются, любой спор можно закончить, не начав. Это ведь элементарно, не нужна тут никакая логика, надо знать, где надавить. Но он сегодня какой-то не такой, рассеянный какой-то или уставший, Чий это сразу заметил, когда он зашел только, еще там, у ворот, но значения не придал.

Краюха собрался с мыслями, пытался приводить какие-то доказательства, а Изран не обращал внимания, со стороны казалось, что ему просто лень. Сидя на корточках, тер ногтем масленое пятно на штанине.

– Да чего ты бренчишь, ясно все, ясно, я понял. Вот смотри, знаешь Щекала деда, помер который полтора года назад? – сказал он, не поднимая головы. – Он ему не родной, вроде, был, что-то там… Отец жены первой его отца, по-моему. Я с ним разговорился как-то, еще за год, наверное, до смерти, кстати, не самый глупый дед был. Так вот он такую вещь рассказывал, что лет двадцать назад ни о какой Громовой горе здесь никто не знал. Понимаешь? Совсем никто, а с лесовиками и тогда торговали. Что из этого следует? – он расправил штанину, поднял голову и посмотрел вверх на них всех удивленных. – Никто! Не знали о ней, точно. Что из этого следует? Что откуда-то этот слух пошел. Нет, сопка-то есть, я не спорю, но на ней ничего нет. А сопка есть – называется Громовая гора, ее найти можно. Только зачем?

Чий почувствовал, как забилось сердце. Неужели, действительно? Щекала дед, Щекала… Древний такой старик, седой, по-моему пальца у него на правой не хватало. Что же ты, Чий, не знал никогда?

– Знаю я, кто был! – сказал Краюха. – Чия был отец. Он сколько раз в Лес ходил, может, и до Громовой добирался. Кто понимает, что он там делал?

Дурак – друг. Чий напрягся и посмотрел рядом с собой. Кто его за язык тянул отца вспомнить, дурак Краюха, кол тебе в лоб твой ненужный. Амбар вдруг пропал со всем, что внутри. Перед глазами встало…

…Ночь. Перед самым рассветом. Он проснулся и слушает, как ворчит за спиной мать, стучит котелок. Потом раскрывается занавеска, и в проеме на фоне звезд возникает высокий худощавый силуэт отца, шагающий наружу…

– Ты, наверное, знаешь, что он там делал?

Краюха не успел ничего ответить. Изран развернулся и вышел из круга. Все проводили его удивленными взглядами, Чий смотрел на лица.

Папа. А когда он проснулся, тогда утром узнал, что папа ушел…

На него самого внимания почти никто не обращал, вроде все обошлось. Краюха встал у дальней стены, что-то обиженно говорил, Чий перевёл дыхание, подошел к ним, тут стояли еще и Чуб с Деревом.

– Видел, да? – сказал он ему. – Специально так.

Чий поглядел на Дерево и решил ничего пока не говорить, из того, что уже рвалось наружу, сказал только тихо, нагнувшись к уху:

– Ты чего делаешь, дурак? Бедокур, бля…

– Ну, а что я? Он сам начал, сам и ушел, – сказал он громко, вроде, как не для всех, но услышали не только их четверо. – Да ладно, все ничего не будет. Ну, а что, опять надо головой покивать, мол, прав он, как будто всегда он прав, ни разу не ошибся, он себе много позволяет, вон с Юном тогда тоже так, он ему: «это правильно, это неправильно, пошел», пацан тогда ничего не сказал против, и что сейчас? Ни за что пострадал, угробился. Да ладно, чего ты, побьет он меня, что ли, я что сплетничаю, я и ему скажу, извини, скажу, Изран, но ты не прав! А как еще…

«А, действительно, – отметил он, – Краюха ведь в глупом положении остался, ладно бы в своей обычной манере поговорил, на место поставил, и все. Это было бы лучше, чем так. Сначала спорить сам стал, а потом вот так. Унизил же фактически, хотя и не хотел, наверное. Странный он сегодня».

Сбоку подошел Гроза Амбара, до него уже что-то дошло, видать, он не выглядел уже уставшим и вялым. Весь подобравшийся, как кулак, с блеском в глазах.

– Слышь. Чё, я не так сделал чего-то, да?

– Да нет, ну, Изран, тоже так не делается ведь.

– А мы не договорили?

– Ну, а…

– Тебе непременно надо услышать, почему это ерунда? Мужики об этом говорили. Это он, им сказал, или тебе? Я так думаю, что он ни им бы не стал бы говорить, ни тебе?

– Изран…

– Или как тут?

– Да ладно вы, пацаны, этот-то камень не с Громовой принес, – невпопад вставил Ворот, приблизившись к Краюхе.

Вообще Амбар как-то странно изменился, некоторые поменялись местами, не разговаривали. Ничего особенного, вроде, не произошло, но они теперь не просто стояли – больше не было покоя, появилось движение. В любой момент эта тишина могла разрядиться. Он посмотрел, на необычно серьезного Шагу. Бедокур, все. Чий представил, как он лежит на полу и как его пинают в лицо, вот эти крепкие ноги, в тяжелых охотничьих сапогах, привкус от ударов во рту. Израну оставалось только слово сказать.

Краюха поднял опущенную голову, на белом лице задвигались губы, он произнес очень медленно, почти по слогам.

Я, когда сам начинаю разговор, до конца свои убеждения отстаиваю и, когда доказать не могу никак, и не ухожу…

Лицо Израна не двинулось практически, как напряглось. И Чий увидел, как он сейчас шагает вперед, и что сначала также ударит, с таким же каменным выражением, а мимика, чувства и все прочее появится потом. Он увидел все это в деталях, очень быстро, в мгновение, понял по каким-то едва заметным изменениям, как будто по лицу Израна пробежали тени, хотя само оно оставалось по-прежнему недвижимым. Все должно быть именно так.

То, что должно было случиться, уже сбывалось. Изран уже шагал, вокруг стояла тишина, сквозь которую сзади негромко, но, на фоне общего беззвучия, очень отчетливо и вроде даже неуместно, долетело: «Это не Юн тогда ошибся, из-за него…»

Шаг закончился, и Чий понял, что ничего не произойдет, Изран посмотрел назад, теперь тишина была абсолютная. Он молчал. И все молчали, Чий, как и все, глядел на них, тоже не понимая. И тут он догадался почему – он его задел, такое уже случалось не раз, и на топи тогда ночью было то же самое, отличаются только детали.

Это произошло лет пять назад или больше, он не помнил сколько их тогда собралось, на топи под околичной дорогой, не помнил, как они все-таки решились искать гнездо камышника, из-за какого-то случая, так бы вообще никто никуда не пошел. Они стояли невдалеке от воды, и все понимали, что идти никто не хочет, был не тот солнечный день, когда все это придумывалось – холодно и ветрено, в отблесках луны видно, как, раскачиваясь, ложатся на водную гладь кривые черные хлысты-тростники, они стали выдумывать, почему нельзя туда идти. Вспоминали какие-то причины. На том, чтобы идти, настаивал один Изран. Он, кажется, и тогда уже не спорил.

Чий хорошо запомнил, как он вот также молча стоял, а потом развернулся и пошел в топь. Было даже страшно видеть, как он, спокойный, идет в черную жижу, как бьются об него пенные гребни волн. Он пропал, и его очень долго не было – только ветер и тростники, а потом он также бесшумно выплыл, дрожащий, черный от тины и ила, натужно дыша. Положил на землю большой корчившийся комок из мокрого белого пушка с уродливой клювастой головой, он оглядел их всех, поднял с земли булыжник и с размаху дал вниз. Развернулся и пошел домой.

В тот вечер он его ненавидел за унижение, Чия передергивало, когда он начинал вспоминать подробности, как Изран, ни с кем не советуясь, пошел в топь, просто так внешне, ни с кем даже не обмолвившись, и какое у него было выражение лица, когда он на них посмотрел, дрожащий и черный, перед тем как их унизить, нет, он унижал их уже тогда, удар булыжником – это уже завершение, это он их самомнение и гордость раздавил. Наверное, его в тот вечер все ненавидели, даже если никто не понял ничего, а вот сейчас все уважают. Кроме Шаги. Ему ведь и тогда птенец не больше других нужен был, просто, если он прав, значит, он это докажет, пусть кто-то попробует сомневаться, и так докажет… И если кто-то не сможет, то он сделает. И Краюха пробовал сомневаться. Ты ведь не понимаешь, ты ведь ему в лицо плюнул только что!

– До конца, говоришь, убеждения свои?.. Отстаиваешь?

– Изран все-таки ожил после этой долгой паузы, когда стоял зависнув, как вкопанный, и стало видно, как недоумение вокруг понемногу пропадает. Голос, вроде, был нормальный, даже мягче, чем раньше, и он явно стремился держаться естественно, но почему-то не получилось – на него было страшно смотреть.

– И ты еще и не на словах это только можешь?

– Краюха молчал, видимо, тоже что-то почувствовал. Почему его просто не бьют?

– А?! Чего ты молчишь? Давай тогда сходим?

– В смысле?

– В прямом, сходим, проверим. На Громовую, может, ты, действительно, прав. Ты же до конца убеждения свои отстаиваешь!

Чий понял, что если сейчас он откажется, то тогда точно получит сразу же, а значит, и Шага, и он сам, естественно. Он оглядел собравшуюся толпу, не отрывая взгляда, следящую за тем, что происходит. Чуб куда-то подевался, его уже не было видно, зато было хорошо заметно, кто именно собирается бить, а не просто слушает.

– Туда всего недели три, пройдемся, всю жизнь тут торчим, не видели ничего, а так вон Лес ваш посмотрим, а?

Ворот теперь стоял еще на шаг ближе, слегка выдвинув вперед левое плечо.

– Вдвоем, что ли? – неуверенно сказал Краюха.

– Зачем вдвоем? Вон пацаны с нами пойдут, – он кивнул на тех, кто стоял рядом, потом замолчал и стал ждать, глядя на замешкавшегося Краюху, говорить он больше не собирался. Все, говорить сейчас должен не он, теперь говорить должен Краюха, и времени у него теперь не так уж много.

И тот, совсем поникнув, что-то сказал очень тихо, так, что Чий не услышал, дождался ответа и опять спросил что-то о «когда». Чий не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Он не сказал «ладно», не подтвердил, что пойдет, но он согласится, он сам уже это понял. Но этого не могло быть всерьез, это какая-то глупость. Громовая, три недели. И все стоят и следят за разговором, и никто не удивляется. Он не стал слушать и вышел из круга, встав спиной. Впереди возвышался наполовину вросший в землю огромный кувшин с зерном. Под ним сейчас никого не было, рядом с начерченным полем стоял обколоченный о стенку кувшина сиротливый мех с брагой.