43. Роман-психотерапия

– Убеждения, – кивнул я. – Врождённых качеств вообще очень мало. У меня так и вовсе ни одного.

– Это всем известно, – Макс оценил шутку и тут же продолжил: – То есть любой фашизм не более чем заблуждение. Это как с демократией.

– Ты думаешь, демократия – это тоже заблуждения? Утопия? Хотя если рассматривать демократию как власть народа – то, конечно, утопия.

– Главное, чтоб она не стала антиутопией. А то в некоторых странах кричат про демократию, а сами уже печи разжигают да всё думают, на кого б натравить массы. О чём задумался?

Я действительно уставился на один из стоящих вдоль тротуара фонарей, надеясь, что за тёмными очками смогу скрыть нахлынувшую отвлечённость. Но Макса не проведёшь.

– Да я подумал, что говорил почти о том же два дня назад с Никитой.

– Никита? Твой белорусский друг, с которым ты как-то приезжал?

– Да, вчера вечером он сажал меня на поезд.

– И как он?

Макс, казалось, тут же позабыл, о чём мы только что разговаривали, и начал запутывать новую тему, но я знал, что это как свежий бокал лимонада с трубочкой – необходимая минутка, чтобы передохнуть.

– В целом нормально. Собирается эмигрировать.

– Куда?

– Он ещё не решил. Может, в Берлин, может, в Амстердам, может, в Окленд.

– Это в Новой Зеландии? Очень далеко. Нам направо.

Свернув на Владимирскую улицу, Макс решил было вернуться к неоконченному разговору, но его мысль, как обычно, уже неслась где-то впереди.

– Я вообще думаю, что нам инопланетяне нужны, чтоб мы себя людьми почувствовали. Чтоб сознание открылось. Чтоб во всю силу почувствовать вот это военное слово «свои». А то делим чёрт знает что.

– Почему чёрт знает что? Ресурсы делим. Так всегда было и всегда будет. Инопланетяне на нас тоже из-за ресурсов нападут, а не просто в танчики поиграть.

– Да понятно, что ресурсы. Только отсюда фашизм ещё непонятней. Потому что, когда война за землю, за богатство, за власть, – она хотя бы понятна. Она ничем не отличается от обычного детского хулиганства, когда у соседского мальчика есть игрушка, а у тебя нет. И ты пошёл и отобрал. Тут всё ясно. Это элементарное «хочу». И другое дело, когда поднимаешь войска, чтобы просто уничтожить всё, что тебе кажется неправильным. Потому что ты так решил. Потому что у тебя травма детства. Потому что не нашёлся никто умный, чтобы объяснить, что если человек другой, это ещё не значит, что он не прав. Это значит, что ты про него ничего не знаешь и не хочешь сделать ни единого шага, чтобы узнать. И можно было мне сколько угодно кричать, что немцы плохие, что итальянцы плохие, что фашизм плохо, и я мог сколько угодно жить с этим знанием и даже не попытаться усомниться. Но я усомнился. И не сошёл с этих позиций.

– Всеобщая правда стала твоей правдой?

– Вроде того, хотя я не понимаю, что такое всеобщая правда. Наверное, это я тоже как-нибудь потом пойму. Ой, вот тут дом такой красивый. Но я бы не хотел тут жить, в переулках где-нибудь лучше. Даже на Костёльной лучше. Ну, а у тебя что?

Я пожал плечами.

– А что у меня… я еду.

– Ты молодец. Я бы тоже хотел. Но сейчас так много работы.

– Это хорошо?

– Конечно, хорошо. Но, может, я и выберусь куда к началу месяца. Я тебе напишу или позвоню, может, приеду туда, где ты будешь. Встретимся снова. А вот и София.

Купол колокольни, служившей ещё и воротами при входе на территорию самого собора, блестел золотом и в свете солнечных лучей буквально ослеплял. Очки не помогали, и лучше было не смотреть на купол вовсе. Поэтому почти сразу мы подошли к арке в основании, хотя у меня не было желания идти внутрь. Я был в Софийском соборе несколько раз и очень хорошо ощущал его атмосферу даже в момент воспоминаний, но Макс не сдавался.

– Так и быть, я сам куплю билеты, чтобы у тебя было полное ощущение аттракциона, – сказал Макс и добавил уже в окошко: – Два, будь ласка. Дякую.

Когда мы прошли дальше, я почувствовал, как во мне просыпается страх. Сначала лёгкой тяжестью в животе, потом покалыванием в ногах. Поднявшись на первый уровень, я ощутил головокружение. Но не паническое, а как в минуты особого чувственного состояния – в моменты крайней влюблённости, когда лучше не произносить никаких слов, а сосредоточиться на дыхании.

– Я всё же не уверен, что хочу туда подняться, – сказал я, задрав голову и рассматривая балки, поддерживающие… даже не знаю, как называются все эти площадки, расположенные вдоль стен, чтобы по ним можно было ходить. Перекрытия? Этажи? Лестницы?

– Эта прогулка ничем не отличается от любой другой. До сих пор мы шли прямо, по горизонтали, а теперь пойдём спирально по вертикали. А суть не меняется.

Я ещё раз посмотрел наверх, вперившись взглядом в деревянный потолок, и согласно кивнул. В конце концов, это всего лишь дом с дыркой посередине.

Макс мужественно тряхнул меня за плечо, и мы подошли к первой железной лестнице, по которой предстояло подняться на следующий уровень. Сказать, что я боялся, – всё равно что промолчать. Каждый шаг давался с трудом. Именно в эти минуты я понял, что такое «ватные ноги», – мне казалось, что сейчас я наступлю и упаду. Я не так сильно боялся того, что балки не выдержат, как беспокоился за то, как я выгляжу со стороны. И это лишало меня остатков уверенности.

– Это ужас как страшно, – сказал я, схватившись за руку Макса, когда мы добрались до очередного поворота. – У меня сейчас прямо откровения внутри происходят.

– Откровения – это хорошо, – Макс выглядел весьма уверенным. – Нам осталось немного.

– Звучит оптимистично.

– То есть я хотел сказать – вершина близко.

Преодолев в молчании остаток пути, мы действительно меньше чем через полминуты оказались на самом верху.

– Смотри, какая красота! – Макс махнул рукой в неопределённом направлении, где, по его мнению, должна была располагаться красота, и она там действительно располагалась.

Однако мне пока было не до того. Я пытался понять, отчего этот подъём потребовал таких усилий.

– Честно говоря, никакой красоты не наблюдаю, – ответил я, вцепившись в стену, – но раз уж мы тут – будем наслаждаться.

– Вообще, ты прав. Киев надо смотреть снизу. Не так, конечно, как Петербург или Амстердам, где лучше совсем с воды, с лодочки, но сверху город и правда не очень понятен. Разве что Михайловский монастырь все любят отсюда разглядывать.

– Златоверхий. Это же с него пошла мода делать золотые купола?

– Да, говорят, что так. Ну правда же тут совсем не страшно?

– Подниматься было страшнее.

– Так, а я о чём? – улыбка Макса ослепляла не хуже колокольного купола. – Я ж и говорю, что это всё предрассудки. Что один человек другого в печь пихает исключительно по недомыслию. Не со злости даже, а только потому, что истинного не видит.

– Где ж его взять-то, истинное?

– Как где? Глаза-то раскрой! Красота ж кругом! Главное – точку правильную выбрать.

06. Кишинёв (Молдова)

Из Киева я уезжал с неспокойным сердцем. Так человек всегда покидает места, где продолжает жить его часть, – волдемортовский крестраж, никем так и не найденный детский секретик с карамельной обёрткой под зелёным бутылочным стёклышком.

Предполагая подобные чувства, я заранее взял билет на поезд, уходящий в самое опустошённое время – почти в четыре часа утра. До половины четвёртого Макс развлекал меня в самых новых и модных киевских заведениях и даже попытался отправиться со мной на вокзал, но я, как обычно, как в любое из прошлых проявлений, сказал, что прекрасно доберусь сам, тем более что, и это тоже стало традицией, хочу побыть наедине с ночным городом последние пятнадцать минут. Пьяная прощальная улыбка через окно такси.