Девочка и пёс

– К сожалению, я немного неосмотрительно, прямо у тебя на глазах, зачаровала свою одежду и ты наверно догадался кто я такая и зачем нужна судье. – Она вопросительно поглядела на мужчину.

– О чем это вы говорите, госпожа Элен? – Спокойно спросил Галкут.

– Ты что, не видел как изменился цвет моей куртки?

– Что значит изменился?

Элен уставилась на него. Слуга судьи отвечал уклончиво и она не могла понять хитрит он или говорит правду. У нее даже возникло подозрение, что он как-то догадался о её способности определять истину и теперь старается не отвечать однозначно. Элен это не понравилось, она намеревалась попугать его, а вместо этого складывалось ощущение, что это он потешается над ней.

– Ты видел как цвет моей куртки из синего превратился в тот, который сейчас, да или нет?

– Нет.

Элен почувствовала облегчение. Галкут ей лгал. Элен хотела уже сказать ему об этом, но передумала. Если делать это слишком часто, он и правда начнет догадываться, решила она.

– Ладно, – спокойно сказала она и отвернувшись, пошла дальше.

62.

Мастон Лург решил начать с Радвига. Судья вдруг понял что ему очень не хватает смышленого и расторопного Касаша, который понимал его буквально с одного взгляда. Он сделал два глотка теплой воды из не очень, как он с неудовольствием отметил, чистого стакана и огляделся по сторонам.

– Что-то не так, господин инрэ? – Громко спросил сидящий в первом ряду Эркхарт.

Судья посмотрел на него, с усмешкой подумав о том, что капитан просто глаз с него не спускает, пытаясь угадать каждое его желание. Ну еще бы, начальнику каравана не нужны проблемы с Палатой и он естественно не хочет чтобы у залетного королевского судьи возникла хоть какая-то неприязнь к его персоне.

– Если не трудно, капитан, попросите поставить в центре площадки стул и пригласите для дачи показаний господина Радвига.

Эркхарт повернулся куда-то себе за спину и сделал кому-то знак. Через минуту принесли стул, а вскоре из толпы вышел молодой человек со светлыми волосами и бледным лицом. Судья с интересом разглядывал главного подозреваемого. Сейчас он почти не сомневался что именно этого белобрысого недотепу он и отправит на виселицу. Он даже начал именовать его про себя не иначе как «висельник». На вид ему было лет 25. Высокий стройный с благообразным, почти миловидным лицом он производил приятное впечатление. Однако его образу явно не хватало патетичности и мужественности, в нем напрочь отсутствовала какая-либо брутальность. Узкие плечи, некоторая сутуловатость, длинные тонкие пальцы, абсолютно гладкая кожа щек и подбородка, на которой казалось еще ни разу не появлялось ни единой щетинки навевали мысли о некоторой инфантильности и хрупкости этой персоны. Кроме того он был весьма изысканно одет. Его дорогой, утонченный наряд никак не соответствовал скромному купеческому званию и выдавал явное намерение владельца казаться кем-то более важным и породистым, чем имело место быть в действительности. С точки зрения Лурга это выглядело почти по-детски. И уж совсем неуместным ему показались меч, длинный кинжал и изогнутый нож на широком кожаном ремне на талии молодого человека. Даже если предположить что он и правда обладал достаточным умением и решимостью чтобы всё это использовать, то всё равно эта излишне нарочитая вооруженность упрямо выглядела такой же детской попыткой казаться взрослей и весомей чем он есть. Радвиг, перебросив нижний конец своего длинного роскошного голубого плаща через правую руку, встал возле стула и стараясь держаться гордо и с достоинством, поглядел на судью. «Неврастеник», с неприязнью заключил про себя Мастон Лург.

Он снова ощутил приступ раздражения. Вынужден терять время из-за какого-то молодого дурачка, наверняка полного насколько нелепых настолько и убогих представлений о мире и о себе. Мастон давно заметил, что чем старше он становился, тем всё с большей антипатией относился к молодежи. И он считал что дело вовсе ни в какой-то зависти к молодости, у которой еще всё впереди, к возможностям и силе юных лет, а в том что с возрастом он всё отчетливее понимал насколько не умны, примитивно категоричны, неразумно прямолинейны, нелепо скоропалительны все помыслы и суждения молодых людей и сколь велика в них животная составляющая, насколько они еще зависимы от самых первобытных инстинктов и побуждений. И чем старше он становился, тем с всё с большим отвращением он взирал на это, словно на какой-то неприглядный физиологический процесс. Он говорил себе, что к этому следует относиться совершенно спокойно, ибо никто не рождается мудрецом и он тоже когда-то был глупым, наивным дурачком, мечтавшем о вечной любви и немеркнущей славе. Но это мало помогало.

Судья покосился на своего лысоватого дородного писаря, убеждаясь что тот наготове.

– Назовите ваше имя, возраст, имена родителей, род их занятий и место вашего рождения, – попросил он.

Молодой человек отвечал быстро, четко и с некоторой нарочитой холодностью, которой он видимо пытался подчеркнуть свое достоинство. Но Мастон Лург даже не глядел на него, внимательно следя за тем как пузатый Зузон, новоиспеченный судебный писарь, отчаянно скрипит пером.

– Соблаговолите говорить более размеренно, ваша речь фиксируется, – произнес судья, когда молодой человек, которому как выяснилось двадцать три года, замолчал. Радвиг сдержанно кивнул, показывая что он принял просьбу к сведению. Мастон Лург подумал, что этот купеческий сынок нравится ему всё меньше и меньше и, пожалуй, он с легким сердцем отправит его на виселицу.

– Какой веры вы придерживаетесь? – Спросил он. По большому счету это было неважно. Государственной религией королевства считалось христианство, но это никого ни к чему не обязывало, ибо светская власть была полностью отделена от духовной, и последняя ни имела никакого влияния на первую. Правда на официальных судебных заседаниях обычно присутствовал кто-то из высокорангового духовенства, призванный служить образцом и истинным мерилом морали и благочестия, но это скорей являлось поводом для двусмысленных намеков и анекдотов, (Лург с усмешкой припомнил фанатичного отца Буртуса), чем способствовало возвышению церкви. У священника в суде была сугубо совещательная роль, он мог высказывать замечания, мог советовать и что-то рекомендовать судье, но последний всегда был свободен в своем решении. Для государственных чиновников религия не играла практически никакой роли, не смотря на то что отцы церкви с завидным упорством пытались из года в год приобрести хоть какое-то влияние на короля, его семью, Кабинет Министров и Судебную палату. Но всё было тщетно. Ни венценосные особы, ни министры, ни судьи упрямо не обращали на священников никакого внимания. Такое отношение, конечно, отчасти передавалось и простым людям. К тому же, кроме христианства на территории страны присутствовало еще и с десяток других религий, которые так же по большому счету не имели для государства никакого значения. Религиозная терпимость на уровне исполнительной и судебной власти была практически абсолютной, а говоря проще, всем было наплевать в какого именно бога верил тот или иной субъект, пока он исправно платит налоги, не высказывается против существующего порядка и чествует монарха. Такая же терпимость была свойственна и большинству рядовых граждан королевства. По мнению Мастона Лурга истоки подобного отношения следовало искать в том, что людям постоянно приходилось иметь дело с абсолютно чуждыми для них и по физиологии и по психологии разумными существами. То есть с самого раннего детства люди привыкали к присутствию в своей жизни настолько значительного уровня "инаковости", что по сравнению с ним вера в другого бога или богиню казалась чем-то тривиальным и не заслуживающим внимания. Хотя, конечно, отдельные локальные конфликты на религиозной почве всё же случались. Бывало так что жители двух соседних города, исповедуя разные учения, могли искренне возненавидеть друг друга. И тогда в любых несчастиях одного города автоматически становились виноватыми "язычники и еретики" из соседнего. Однако, если распря приобретала черты настоящей войны и жители начинали не только плеваться друг в друга, но и пускать в ход ножи и дубинки, в города прибывали отряды "красноголовых". Судьи и гвардейцы обычно быстро приводили в чувство разгоряченных "воителей веры" и конфликт сходил на нет. Зачастую достаточно было заставить замолчать пару местных мессий, по одному с каждой стороны, пламенно призывавших братьев и сестер к вспарыванию животов и проламыванию черепов "язычников" из соседнего городка. Как только новоявленные мессии по непонятным причинам теряли дар речи, а то и просто исчезали в неизвестном направлении, люди успокаивались и теряли к конфликту интерес. Порой, конечно, всё оказывалось несколько сложнее, ибо если кровь успела пролиться, то она взывала к отмщению. Но Палата имела богатый опыт по установлению компромиссов в самых разнообразных конфликтах и в большинстве случаев добивалась желаемого.

Лург спрашивал о вероисповедании молодого человека, просто движимый желанием чуть лучше понять с кем он имеет дело. Всё-таки впитываемое с детства духовное учение так или иначе влияло на формирование личности и наверно могло что-то рассказать о человеке.

На лице Радвига промелькнуло едва заметное удивление.

– Моя повелительница – Великая Гипа, – просто сказал он. – Вечная Странница, Хранительница Бесконечных перемен, всеведущая богиня, путешествующая из ниоткуда в никуда и тем самым приводящая это мир в движение, её руки и ноги как реки, дыхание ветер, а глаза тысячи тысяч звезд.

Теперь уже на лице Мастона Лурга отразилось легкое удивление. В Судебной академии он изучал и эту религию, но давно уже не встречал её последователей. Ибо они были крайне немногочисленны. Эта суровая и довольно-таки равнодушная богиня практически ничего не требовала от своих адептов, не устанавливала никаких правил и ритуалов и не обещала никаких милостей или кар ни в этой жизни, ни в какой другой. Ей просто было не до этого, она всегда шла вперед, от самой себя к самой себе, даруя тем самым энергию бесконечному перебору казалось бы абсолютно бессмысленных случайностей. И единственной задачей гипара, то есть того кто в неё верил, было просто следовать за своей богиней, что по сути означало вечное странствие без какого бы то ни было ожидания удовольствий или страданий. Вообще судье представлялась достаточно любопытной вся эта концепция. Гипары должны были преодолеть все свои надежды и страхи и принимать любой случай спокойно и разумно, стараясь извлечь из него всю возможную для себя выгоду. Лургу это всегда казалось маловыполнимым, но тем не менее весьма интригующем. Конечно кое какие символы, молитвы и традиции существовали и в этой религии. В частности любимым цветом Гипы считался синий, ну или голубой, видимо именно поэтому Радвиг и был облачен в плащ такого оттенка. Самих гипаров Мастон считал довольно опасными людьми, ведь если они по-настоящему проникались духом своей религии, то становились практически неуправляемыми. Как воздействовать на человека, у которого не осталось ни надежд, ни страхов?

Спрашивая о вероисповедании, Лург намеревался призвать в свидетели слов Радвига соответствующего бога или богиню, но теперь это стало бессмысленно. В гипаизме отсутствовало понятие греха как такового, все заповеди этой религии по сути сводились к единственному призыву Гипы: «Если можешь иди за мной, если не можешь – умри». Ей не было никакого дела до того солжет Радвиг, даже поклявшись её именем, или скажет правду. Всё случайно и бессмысленно, за исключение вечного путешествия, странствования от одной случайной перемены к другой, и ты либо путешествуешь и живешь, либо останавливаешься и умираешь, это твое личное дело.

Судья подумал о том чтобы вместо Гипы, заставить молодого человека поклясться именем Его Величества, Доммера Первого, благословленного монарха Агрона, но потом решил и этого не делать. И вообще чем меньше заморочек тем лучше, сейчас главное время.

Он поглядел в сторону Эркхарта.

– Капитан, могу ли я увидеть орудие убийства?

Начальник караван коротко кивнул и повернулся к одному из своих людей. Вскоре на столе перед судьей лежал изящный длинный кинжал, сверкая драгоценными камнями и темнея коркой засохшей крови на лезвии. Мастон Лург некоторое время рассматривал его, раздумывая о том что тот выглядит почти произведением искусства и такое сокровище скорей логично было бы увидеть на стене кабинета герцога Этенгорского, но никак в руках какого-то купчишки. Это несоответствие в очередной раз привело судью к мысли о том что этот юный гипар слишком высокого мнения о собственной персоне.

– Вы узнаете этот клинок, господин Радвиг? – Наконец спросил он.

Молодой человек утвердительно кивнул.

– Отвечайте вслух, – то ли приказал, то ли попросил судья, – ваши ответы заносятся в протокол.

– Да, я узнаю этот клинок, господин инрэ, – сдержанно произнес Радвиг.

– Он принадлежит вам?

– Да.

– Вы купили его, получили в дар, когда, от кого?

– Его подарил мне мой отец на мое двадцатилетие.

– То есть три года назад. И с тех пор вы с ним не расставались?

– Именно так.

– Как же он оказался в теле убитого?

– Не могу знать, господин инрэ.

– Но у вас есть какие-то предположения?

Радвиг растерянно пожал плечами:

– Кто-то украл его у меня.

– И кто же мог это сделать?

– Я не знаю.

– Когда вы видели кинжал в последний раз?

– Точно не могу сказать, возможно несколько дней назад.

– Возможно?! Такой клинок несомненно стоит огромных денег. И вы утверждаете что настолько легкомысленны что несколько дней не замечали его пропажу?