Волшебство. Семинары и практика

С тех пор я не выбрасывала документы в туалет. Я стала осторожнее и хитрее. Как только в ящике накапливались акты и другие скучные бумаги, я тихонько складывала их в сумку, выносила за пределы базы и выбрасывала в мусорный бак, предварительно облив лимонадом или томатным соусом. Заметая следы, я каждый раз я выбирала для этого другую подворотню.

***

Я завершила скучный проект гораздо быстрее назначенного срока. Но не успела я вздохнуть с облегчением, как мистер Тартц, выдавая мне денежную премию, спросил, не хочу ли я и в дальнейшем руководить проектами такого рода. Если я соглашусь, он повысит меня в должности. Я поблагодарила и так поспешно отказалась, что он, обычно такой выдержанный, не смог скрыть явной досады.

Мне понадобилось несколько дней на восстановление. После этого я вновь попыталась открыть каналы идей и вдохновения. Мистер Тартц, казалось, оставил меня в покое, но… постепенно я обнаружила себя окруженной людьми-помехами.

Я не могу расценивать действия мистера Тартца как случайность, потому что все люди-лучики были задействованы в других проектах, а люди-помехи были назначены либо моими помощниками, либо координаторами. Люди-помехи появлялись прямо с утра – самое благоприятное для меня творческое время – и, сами не подозревая об этом, создавали вокруг меня мучительную пустоту.

Для создания помех такому человеку ничего делать специально не надо – он помеха сам по себе. Достаточно было его присутствия, и все идеи и сюжеты, приходящие из источника, успешно глушились. Некоторые оказались столь сильными глушителями, что усталость от общения с ними на работе не позволяла мне принимать сигналы ни в вечерние часы, ни в выходные дни.

Многие люди-переизлучатели, и мистер Тартц в том числе, не только преуспели в тонкой настройке своих каналов, они также добились положения в обществе, которое позволяло им выбирать себе окружение.

Надо ли говорить, что мистер Тартц тщательно избегал общения с людьми-помехами и окружал себя людьми-усилителями, иногда вызывая недоумение коллег и подавая повод для сплетен. Некоторые люди-помехи обладали более высокой квалификацией, чем люди-усилители, и чем руководствовался мистер Тартц, назначая людей-усилителей на столь высокие должности, было неясно тем, кто видел только одну грань этого мира. Но, как оказалось, людей-помех он тоже использовал по своему усмотрению, и делал это умело.

Мистер Тартц был мощным переизлучателем. От него исходила огромная магнетическая сила – он мгновенно очаровывал собеседника. И мне был ясно виден ее источник. Множество идей и сюжетов неслись по его каналам с огромной скоростью, с размаху врезались в его поле, какое-то время мерцали на поверхности, а потом исчезали в его недрах. Он менял их по своему усмотрению и переизлучал в мир.

Подчиненные откровенно пресмыкались перед ним, в интуитивной надежде добыть несколько идей и для себя. И он регулярно подкармливал их аккуратно дозированными искрами. В общем-то ничего страшного в этом не было, кроме того, что идеи и сюжеты шли не из прямого источника, а через перевалочный пункт, и попадали к другим уже в измененном виде. Возможно, это не было его намерением, но «ловящие-искры» постепенно теряли индивидуальность и становились бледными тенями переизлучателя, что было хорошо видно в объеме. Очевидно, меня ждала участь одного из мелких спутников мистера Тартца.

Впрочем, «тени» были бесконечно благодарны мистеру Тартцу за эту возможность. Они повторяли слова переизлучателя и несли в мир его идеи, искренне полагая их своими. Мне было сложно оценить масштаб происходящего. Во всяком случае, человек-переизлучатель ничего не отнимал, наоборот, он предлагал. И все же многие пытались вырваться из-под его контроля – больше интуитивно, чем сознательно.

Люди-помехи блокировали только сигналы извне, но не мешали мне изучать мир в новом ракурсе. И увиденное так огорчало меня, что я разрыдалась на очередном семинаре по волшебству. Другие студенты тоже плакали. Лектор сказал, что слезы на этой стадии обучения закономерны. Но судить об всем только по одной, отдельной открывшейся нам, части объема неразумно и преждевременно.

Не уверена, что смогу изложить плоскими словами объемный взгляд на мир. Во всяком случае, окончательных выводов из них делать не следует.

Мир отличался от моего былого о нем представления: поступки людей определялись вовсе не теми мотивами, которые можно было предположить, исходя из плоской логики. И выглядели люди совсем иначе – внешность была прямым следствием их объемных функций и личных намерений.

Лица, поражающие в плоскости благородством черт, в объеме виделись высокомерными и самовлюбленными.

Улыбки обаятельных людей вовсе не означали «я рад тебе», а, скорее, «посмотри какой я классный!» или «люби меня, как я себя». Некоторые легко попадались на эту улыбку и послушно начинали их любить.

Еще между людьми существовали связи… удивительные хитросплетения, о которых они даже не подозревали. Незнакомые между собой люди часто оказывались частью одного замысла. Они этого не осознавали и были похожи на стаю рыбок, проглоченных акулой. Что будет с ними после того, как акула их переварит, было страшно предположить. Я не знала, как их предупредить об этом, и задыхалась от бессилия. Возможно, я – тоже часть чьего-то плана, и если так, то мне бы хотелось об этом знать.

Зато я смогла избавиться от людей-вирусов.

«Вирус» изучал повадки будущего «носителя», умело притворялся «своим в доску» и медленно вкручивался в систему. Что это значило для «носителя», я еще не разобралась, но ясно видела, что «вирус» руководствовался только личными интересами. Вообще, почти все руководствовались только своими интересами, даже когда заботились о ком-то или делали пожертвования.

Главным желанием и стремлением каждого человека было протянуть нити в будущее, любым способом остаться в кружеве событий. Проще всего это можно было сделать, обзаведясь потомством. Красивый партнер увеличивал шанс рождения красивого сына или дочери, тем самым повышая на себя спрос у особ противоположного пола, а значит и шансы продолжения рода. Способы посложнее включали в себя возможность записаться на сознания других людей. Чаще всего это удавалось сделать при помощи слов, музыки и изобразительного искусства.

Интересный метод избрала Карен, вязальщица с Ист Вилледж. По почте мне пришел от нее пакет – в нем были книжные закладки с изображением вязаных изделий. Я подарила часть книжных закладок знакомым, а часть оставила себе – они каким-то образом разбрелись по квартире и теперь попадались мне то в одной книге, то в другой.

Особой удачей считалась возможность перезаписываться из поколения в поколение. За эту возможность люди готовы были на все.

Еще люди, казавшиеся мне прежде очень умными, вовсе таковыми не являлись: они либо успели столкнуться с некоторыми фактами и явлениями раньше, либо у них было больше времени для их изучения. У таких людей можно было брать информацию, как и раньше, но уже без прежних восторгов и самоуничижения.

Чем более люди были ограничены в своем видении, тем чаще от них можно было слышать упреки в адрес других: «Тебя не узнать», «Ты изменился», «Как ты мог так поступить!», «Как ты, такой чудесный, можешь общаться с ним, таким ужасным?!», или «Я так любил тебя, но, оказывается, я тебя плохо знал». Наблюдать за этим было очень занятно. На самом деле никто не менялся, а просто поворачивался другими гранями, что было хорошо видно в объеме.

Люди отличались друг от друга степенью сложности и многогранности, даже самые близкие и давние друзья всю жизнь соприкасались всего несколькими гранями, не подозревая об остальных. Причиной ревности и непонимания часто являлось то, что сложный человек дружил с одним – одними гранями, а с другим – противоположными. А у двух его друзей не было ни одной общей грани, и они разрывали сложного человека на части, ревновали и требовали, чтобы он выбрал кого-нибудь одного.

Множество важных мыслей и идей не находили себе применения в обозримом будущем, теряясь в момент передачи другим лицам. Видение людей, от которых зависело продвижение идей, было крайне ограниченным даже в плоскости: эти люди умели смотреть только себе под ноги. Способность оглядываться и смотреть по сторонам, не говоря уже о взгляде вверх, не входили в набор их достоинств. Человек, передающий важную мысль, не понимал, что говорит со слепым кротом. Мне было больно смотреть, как бесполезно он тратит время и силы. Но я не знала, как ему помочь.

Больше всего меня тревожили многочисленные «тени» мистера Тартца – возможно, потому, что мне была уготована роль одной из них. Думаю, я неверно выбрала слово… «Тенью» обычно называют людей, не способных к проявлению инициативы, следующих за другими. Пожалуй, это были не тени, а планеты, вращающиеся вокруг звезды. Впрочем, быть планетой в чьей-то солнечной системе – достойная роль. Это – и приятно, и удобно. Ты – планета, и остальные, обращающиеся вокруг той же звезды – планеты. Не нужно выяснять «кто лучше» и «кто главнее». И так понятно, кто. Ты – планета, и тебе очень повезло: у тебя есть солнце, щедро дарящее энергию, и ты принимаешь теплые лучи с благодарностью. А если заупрямишься и оторвешься, то улетишь в темный безвестный космос, где скорее всего затеряешься или еще чего хуже – попадешь в черную дыру и тебя разорвет на атомы.

Под крылом мистера Тартца – миллионера, мецената и просто чернокудрого красавца – было тепло, комфортно и очень интересно – можно было всю жизнь купаться в его щедротах.

Мистер Тартц фильтровал идеи, менял по своему усмотрению, обычно делал их легче, доступнее, удобоваримее, шлифовал и огранивал, от чего они сияли еще ослепительнее, и выдавал маленькими порциями своим спутникам. Все бы ничего, если бы в объеме его «планеты» со временем не становились неотличимы друг от друга. Они полностью зависели от его лучей и не мыслили без них своего существования.

Интересно, что круг близких друзей мистера Тартца только изображал «круг близких друзей мистера Тартца». Теплые отношения между этими людьми были притворством: их целью было держать друг друга под контролем и время от времени выпытывать информацию о новых идеях мистера Тартца. Они так привыкли притворяться, что неестественность ощущалась во всем: в их деятельности, словах и поведении. Однако стоило новому «другу» войти в круг мистера Тартца, как с людей, прежде казавшихся верхом такта, вмиг слетала маска, обнажая гигантское честолюбие и решимость снести с дороги любого, кто посмеет претендовать на место вблизи их переизлучателя.

Мистер Тартц не мог всего этого не понимать. Возможно, он предпочитал играть роль человека, окруженного любящими друзьями, чтобы никто не догадался о его одиночестве. Мистер Тартц был одинок именно потому, что был солнцем, планеты полностью от него зависели. А там, где есть хоть доля зависимости – нет места искренней дружбе. Он был не просто одинок, он был так космически одинок, что мое сердце захлестнула жалость. Я бы сделала все возможное и невозможное, чтобы ему помочь! Но он окружил меня людьми-помехами. Зачем? Зачем? В момент, когда я хотела предложить ему искреннюю дружбу, ничего не требуя взамен, разделить с ним счастье принимать информацию из источников, он… он…

Он потребовал, не сам, а через одного из своих приближенных – отдать медальон из яшмы и другие объемные предметы, находящиеся в моем владении, и впредь действовать только по его инструкциям. Я проплакала всю ночь.

Пятое практическое занятие

Нет, я ничуть не была удивлена: я догадывалась, в чем именно будет заключаться пятое практическое задание. Да и студенты, которые рыдали на последнем занятии от избытка чувств и ошеломления, тоже это знали. Но, как и я, приехали по привычке, не умея еще доверять себе, и сейчас растерянно оглядывались по сторонам и в десятый раз перечитывали табличку «Зимние каникулы. Новый семестр начнется по выполнении пятого задания. Всем успехов».

Все. Ни посоветоваться с лектором, ни пожаловаться куратору школы, ни хотя бы просто выговориться уже нельзя, а от собственных эмоций можно было задохнуться.

Мы молча смотрели друг на друга, размышляя, можно ли разделить наши ощущения. Но сообразив, что плоскими словами этого не описать, а для общения в объеме мы еще слишком неуклюжи, тихо разошлись.

После этого разные студенты периодически появлялись в моем объемном видении, но – если можно так сказать – неловко топтались и озирались там, и затем исчезали, не зная что делать дальше.

Зато мистер Тартц входил туда время от времени свободно и плавно, без моего желания или согласия. Это была односторонняя связь. Он умел входить в мое видение, а я в его – нет. Во всяком случае, я не знала, как это сделать.

Не хотелось ни бродить по улицам, ни даже сидеть в кафе. Я вернулась домой, размышляя над пятым практическим заданием: научиться жить и ориентироваться в объеме, и решать возникшие в связи с этим проблемы. А в том, что новый семестр не начнется, пока я не выберу путь дальнейшего развития – я уже не сомневалась.

По дороге заглянула в магазин, где меня послушно поджидал последний хлебный кирпичик, затем купила фунт ягодного шотландского сыру и направилась было домой, но вдруг подумала, что неплохо бы купить сыра и для моей бывшей соседки, той, что регулярно поставляла мне печенье с изюмом. Денег она не берет, а вот попробовать такой сыр вряд ли откажется.

– Что? – сердито подняла брови продавщица. – Еще фунт сыру? Да вы же только что один фунт взяли! Сколько можно!

Я молча уставилась на нее. Это неслыханная, возмутительная реакция на покупателя. Отказаться продать товар, и где, в Америке!

– Больше нету, – пришла ей на помощь другая продавщица. Она заслонила собой полки с продуктами, но я успела заметить позади ее массивной фигуры, между плотной головкой чеддера в красной обертке и прямоугольным бруском ноздреватой брынзы – целую упаковку шотландского ягодного…

– Вы что, не понимаете, что это за сыр? – опять сердито спросила продавщица.

– Нет, – быстро ответила я. – Не понимаю. Пожалуйста, скажите мне, что это за сыр.

– Ну, он же дешевый, видите?

– Конечно вижу, но почему он такой дешевый?

Продавщица ничего не ответила, только сердито передернула плечами.

– Вы как маленькая, честное слово, – отозвалась другая покупательница. – Этот сыр – приманка. Вы зайдете, купите этого сыру, и еще что-нибудь по дороге прихватите, ну там кефир или селедку, а вы только один сыр покупаете, нельзя же так! Надо совесть иметь.

Я воззрилась на нее с изумлением.