Король Севера. Любовь

Райсен кивнул.

– Я поступил как должно.

Он бы добавил что-то еще, но Моэраль не имел намерения слушать. Повернувшись к Молдлейту, он холодно сказал:

– У нашего договора появился еще один пункт. Вы выдаете мне лорда Хорти Райсена.

И тут Молдлейт кивнул. Моэраль, ожидавший отказа, открыл было рот для возражений… но события понеслись вскачь.

Райсен, с момента входа Вардиса в кабинет по-видимому опасавшийся чего-то подобного, бросился к окну. Сунувшийся было к двери Сольер, ожидавший, что Хорти бросится к единственному выходу, грязно выругался. Ирвинделл устремился было бегущему лорду наперерез, но времена его молодости прошли – беглец оказался намного более резвым. Швырнув под ноги метнувшемуся от двери стражнику стул, он одним махом взлетел на подоконник, примеряясь прыгнуть на крышу ближайшего сарая… и был буквально сбит на пол врезавшимся в него Вардисом.

Райсен попытался бороться. Его рука скользнула к перевязи с мечом, но лорд Кантор оказался проворнее. Левой рукой он перехватил запястье соперника, взвыв от боли, а правой нанес ему удар в лицо. Брызнула кровь, Хорти нечленораздельно вякнул, а Вардис уже занес кулак для второго удара.

– Я забыл вас предупредить милорд, – с деланным сожалением произнес он. – Я не умею прощать обид.

И нос Райсена звучно хрустнул, встретившись с костяшками лорда Кантора.

Спустя десяток минут северяне оставили за собой ворота Гофоса. Моэраль и Вардис шли рядом, в шаге позади топали Ирвинделл и Сольер, не пожелавшие ехать верхом, как и их король оставившие коней на попечение следовавшей за ними охраны. Хорти Райсена со связанными руками везли позади, накинув плащ ему на голову: Молдлейт обоснованно опасался волнений в своем войске – люди Райсенов составляли в нем едва ли не одну пятую часть и вряд ли бы дали увезти своего командира в плен.

Как Даггард будет объясняться с ними потом, Моэраля не волновало.

Вардис широким шагом спешил навстречу свободе, баюкая левую руку. От короткой схватки с Райсеном на бинте проступили пятна крови, что ничуть не мешало лорду Кантора выглядеть счастливым. Вполголоса, чтоб было слышно только Моэралю, он объяснял:

– Я очень рад, что ты приехал. Признаться, мне жутко надоело сидеть взаперти. Сначала меня держали в тюрьме, уже потом, когда Молдлейт отобрал меня у Райсена, поместили в комнате, но, знаешь, мне кажется, я весь настолько пропитался запахом подземелий, что не выветрить и за год. Пытал меня Райсен. По-хорошему, я понимаю его – я ж просто кладезь информации. Сволочь, вырвал мне два ногтя…

– Ты много ему сказал? – Холдстейн не скрывал волнения. В эти минуты он впервые в жизни жалел о своей предельной откровенности с другом и весь сжимался в ожидании ответа.

– О-о-о, – Вардис был доволен. – Такого обилия сведений он от меня не ожидал. Я прямо фонтанировал. Все рассказал: и о том, что Кэшора ты знать не знаешь, и о том, что шпионы в столице у тебя есть, и даже не один, а кое-кто в королевском совете и вовсе только твои приказы исполняет, – и, увидев, как побледнел Холдстейн, тоном знатно пошалившего мальчишки добавил. – Эринн, например.

– Что? – Моэраль удивленно вскинул брови. – Эринн?

– Именно, – Кантор лучился довольством. – Уж не думал ли ты, что я выдам им тебя с потрохами? Брось, во-первых, я не знаю всех твоих дел. И имя шпиона твоего, кстати, тоже не знаю. Я, конечно, сказал и немного правды, ну, ты понимаешь, чтобы проверили и поверили. Сказал про Арну – что это она привела тебе армию, рассказал про предательство Смони – что это был твой план. Они и так бы узнали, да и информация не так ценна… А вот про остальное я наврал. И, судя по гонцу, которого Райсен вечерком после нашего разговора отправил прочь из замка, очень скоро Линель будет осведомлен о всех твоих делах.

Холдстейн слушал, качая головой. Как он мог хоть на миг усомниться в друге?! Вардис был кем угодно, но не предателем, и теперь Моэралю было стыдно за свои мысли.

– А ногти? – спросил он наконец. – Он понял, что ты в чем-то соврал?

– Нет, – Кантор поморщился от неприятных воспоминаний. – Но я же, как ты понимаешь, не мог заговорить сразу! Это казалось бы подозрительным. Он – Райсен – привык пытать людей, знает, как это делается. Он не верит сломавшимся сразу. Он должен был удостовериться, что я его боюсь, а иного способа заставить его сделать это я не видел.

– Но ногти, – Моэраль содрогнулся от отвращения.

– Брось, это всего лишь два ногтя, к тому же левая рука. Вот если б он выжег мне глаз, я бы расстроился, а так… Ты сам подумай, ведь это стоило того! Если нам получится бросить тень на Эринна, какое преимущество мы получим!

– Огромное… Ты молодец. Но – слушай меня, – голос Холдстейна внезапно стал суров. – Второго такого случая я не допущу. Ты у меня один, и ты мне нужен. Если ты еще хоть раз сунешься в битву как простой рядовой, клянусь, я отправлю тебя в Зубец. Будешь там ждать окончания войны. Ты понял?!

И, когда друг послушно кивнул, король севера прибавил шаг.

А за его спиной, в Гофосе, армия Сильвхолла готовилась к отбытию.

Илиен

Барды поют: «Она была прекрасна как весна».

Сравнивший Илиен с весной не удостоился бы ее благосклонности. Поздняя, грязная, в этом году весна не радовала, а раздражала. Нестерпимо мучительно было расставаться с чистым белым снегом.

Карета то и дело вязла в непролазной грязи, обессиленный кучер не столько управлял конями, сколько толкал королевский экипаж. Уставшие не меньше его лошади обреченно топали вперед, с громким хлюпаньем вытаскивая копыта из месива, в которое превратилась дорога. Илиен с удовольствием прошлась бы пешком, но по обочинам тракта стояли лужи, пугавшие своей глубиной. Оставалось молча терпеть.

Обе ее служанки простыли и шмыгали носами. Илиен не сомневалась – они все проклинают ее: и служанки, и кучер, и стражники из охраны, уныло месящие грязь впереди и позади кареты. Только лорд Драмл, сопровождавший королеву в пути, старался не терять извечного радушия. Впрочем, было видно, что и его ненадолго хватит.

И все же Илиен ни на секунду не пожалела, что отважилась на путешествие. Дороги были не опасны – от Муора до самого Гофоса, где стояла до окончания распутицы армия Моэраля, курсировали королевские разъезды. Обилие стражи, в сопровождении которой путешествовала Илиен, напрочь отбивало у лихих людей все желание нападать на кортеж. А погода… что ж, это всего лишь погода. Для Илиен было предпочтительнее оказаться в болоте, нежели оставить без внимания упреки, прозвучавшие в письме мужа.

Часы тянулись за часами, за окном все так же маячил унылый пейзаж. Мокрые лиственные рощицы сменяли не менее мокрые полоски полей, по ветвям придорожных кустов с бешенным чириканьем прыгали нахохленные воробьи. Один раз Илиен показалось, что в зарослях пожухлой, оставшейся еще с осени травы мелькнула облезлая лисья шкурка. Наконец, дорога стала чуть суше и ровнее, предчувствовавшие конец мучениям лошади ускорили шаг, и за очередным поворотом показалась окруженная частоколом деревня.

– Заночуем тут, ваша милость? – поинтересовался Улисс Драмл, подъехав к карете. – Скоро стемнеет, сегодня до Гофоса мы не доберемся.

– Вам решать, милорд, – смиренно ответила Илиен, хотя ей совершенно не хотелось останавливаться на ночлег в деревушке. Сердце звало к мужу, каждый день промедления раздражал. Свидание с Моэралем было возможно лишь в Гофосе, а там он будет пребывать ровно столько, сколько нужно, чтобы дороги подсохли. Илиен не сомневалась – при первой же возможности Моэраль снимется с места.

А значит, на счету каждый день.

Лорд Драмл пришпорил лошадь, обгоняя экипаж. Илиен услышала, как он отдает приказы и откинулась на сидение, с грустью уставившись в окно. Проплыли мимо колья частокола, промелькнуло лицо сторожа, открывшего ворота.

– С каких это пор у нас появилась деревенская стража? – хлюпнув носом спросила одна служанка у другой.

– Война, все боятся, – равнодушно ответила вторая.

За добротной на вид оградой скрывались убогие крытые соломой дома. На воняющей навозом улице столпились зеваки – видеть королевскую карету было для них в новинку. Впрочем, они вели себя тихо, и Илиен не стала приказывать разогнать толпу. Погруженная в мысли о муже, она даже не сразу заметила, как к ее остановившемуся у постоялого двора экипажу бочком пробирается замызганная женщина. Поэтому хриплый каркающий голос, раздавшийся у самого окна, заставил ее резко вздрогнуть.

– Ну, здравствуй, ваше величество! – услышала Илиен, повернулась и увидела говорившую.

Утопая по щиколотку в грязи, у двери кареты, возле окна, где сидела королева, стояла крестьянка. Поначалу Илиен показалось, что женщина – древняя старуха, но после, приглядевшись, поняла: да, говорившая стара, но состарили ее не годы, а перенесенные невзгоды. Лоб и щеки простолюдинки бороздили морщины, уголки губ скорбно опустились, под глазами залегли глубокие тени. Седые волосы, выбивавшиеся из-под криво повязанного платка, неопрятными космами спадали на плечи. Одежда старая, не очень чистая, и все бы могло свидетельствовать о крайней неряшливости говорившей, если бы не аккуратные заплатки, давно, судя по виду, наложенные на поношенное платье, линялое от времени, да самодельные кружева, обрамлявшие воротник. Почувствовав в облике женщины некое несоответствие, Илиен взглянула в глаза крестьянки и отшатнулась – горе, великой силы и глубины горе, горе чистое, незамутненное увидела она на дне мрачно горящих решимостью зрачков. Илиен сама не заметила, как вытащила из кармана золотой и протянула его крестьянке.

И тут произошло невообразимое. Грязная баба с диким нечеловеческим воплем ударила королеву по руке. Монета упала в грязь, сверкнув напоследок блестящим краем. Нерешительно стоявшие до этого стражники, ожидавшие указаний королевы, без приказа ринулись вперед и подхватили крестьянку под руки. Та не вырывалась, лишь глядела на Илиен сверкавшими от ненависти глазами.

– Думаешь, монетку дала, так откупилась? Так?! – заговорила она резким, насилующим слух голосом. – Правильно, кто мы, для вас, богатых, так, мусор под ногами. Я – дерьмо, а ты – королева. К королю своему едешь, конечно. Король севера, так его называют… Два сына у меня было, два, и обоих забрал себе твой король. Забрал молодых парней, вернул два холодных трупа. Двоих детей породило мое чрево, два столпа, на которые опиралась моя старость! А ты от меня монеткой откупиться хочешь!!! Так знай, будет твое чрево проклято во веки веков, семью печатями запечатано! Как матери, мне подобные, остались бездетными, так и тебе вовек не поднять на руки своего ребенка! Проклина-а-а-а…

Вопль старухи оборвался, изо рта хлынула кровь. Илиен широко раскрытыми глазами смотрела на острие меча, проклюнувшегося из костлявой груди.

– Говорят, если проклятие не успеть произнести до конца, оно не подействует, – сказал Улисс Драмл, извлекая клинок из обмякшего тела убитой.

Королева молча задернула занавеску и закрыла лицо руками.

Проснулась она поздно. Во дворе уже ждала запряженная карета, вычищенное служанками платье свисало со спинки кровати, ноздри щекотал запах остывающего завтрака. Странно, почти до рассвета королева проворочалась в постели без сна, но потом, уже под утро, ее сморило, да так крепко, что Илиен, сквозь дрему слыша, как суетится прислуга, как поют петухи да мычат запертые в хлевах коровы, не могла вырваться из паутины сновидений.

Взглянув на стоящий у кровати поднос с тонкими ломтиками прожаренного бекона, женщина почувствовала, как предательски заныл – заболел живот. Так всегда случалось, когда Илиен волновалась, так было и в этот раз. Королева откинулась на подушку, дав себе зарок подняться через минуту, и задумалась.

Доверчивая и суеверная от природы, она болезненно восприняла как злое пророчество крестьянки, так и ее убийство Драмлом, но в глубине души была благодарна за это убийство, ища в словах лорда – словах о непроизнесенном проклятии – оправдание. Что если он прав? Что если несчастная женщина и впрямь не успела проклясть ее как положено? Илиен было стыдно за такие мысли, но, увы, она ничего не могла с собой поделать.

А еще Илиен боялась. Там, в Гофосе, до которого осталась пара часов пути, ей суждено было увидеться не только с мужем, но и с отцом, и она представить себе не могла, как оправдаться перед ним за брак Иоли. Отец верил ей, верил настолько, что не побоялся доверить младшую сестру, а она, Илиен, не только не устроила жизнь девушки, она, можно сказать, погубила ее.