Забытая скамейка

– Оля, я не забыл ни одного слова из его рассказа. Но я уже говорил тебе, что о себе он рассказал намного позже и каждый раз говорил несколько фраз. А вот меня он расспрашивал каждый день обо всем. И, невзирая на то, что я ничего не помнил, он задавал и задавал мне вопросы. Часто одни и те же. Все больше о хозяйке дома Лидии, ее отце, ее работе, о многих вещах, которые я вообще не мог бы описать. Я ничего не знал. Или не помнил.

Он сказал мне в первый день, когда мы встретились в этом доме, что нам с ним хорошо было бы жить вместе. Легче справляться со всеми делами. Он просил меня остаться с ним. Оленька, ты не думай, что я неадекватен. Я только свое прошлое не помню. А что было после того, как я пришел в себя в госпитале, я все очень хорошо помню.

– Гришенька, я так не думаю. Мы с тобой вместе будем бороться за твое выздоровление. И ты вспомнишь, что я была твоей невестой. Что мы очень любили друг друга. А я люблю тебя сейчас точно так же, как и пятьдесят лет назад, когда ты уходил на службу в Армию.

– Оленька, а что будет, если я окажусь действительно Григорием Кораблевым, твоим женихом? И ты сможешь любить меня вот такого? – он показал на свое лицо. – С такими ужасными шрамами? – В его взгляде был вопрос, который он только сейчас решился произнести вслух.

– Конечно! Буду любить в любом виде. Я никого больше не любила. Никакие шрамы не могут повлиять на отношение к любимому человеку.

Ольга погладила его по лицу. Она и сейчас была ему по плечо, маленькая и хрупкая… Григорий обнял ее, прижал к себе и ему хотелось немедленно вспомнить все, о чем они говорили, мечтали. Вообще, вспомнить все, восстановить память.

– Оля, ты можешь ответить мне на один вопрос? – Григорий волновался, не решаясь произнести вопрос. Ольга напомнила ему:

– Гриша, мы же с тобой договорились задавать любые вопросы друг другу. Это необходимо для того, чтобы ты мог вспомнить все, что было в твоей жизни до госпиталя.

– Оля, расскажи, пожалуйста, какие были у тебя отношения с Гришей? Между вами была близость? – ему трудно было выговорить эти слова.

– Нет! Ты хотел, чтобы все было в свое время. Свадьба, первая брачная ночь… Но предстояла служба в Армии. Я никогда не была твоей женой, только невестой. Вот так все было. Такая любовь – редкость во все века. Я никогда не забывала Гришу. То есть тебя, мой любимый!

Он покачал головой:

– Да, нелегко тебе было получить весть о моей гибели…

Ольга заплакала, но постаралась с собой справиться.

– Гриша, я просто уверена в том, что тебе ошибочно выдали документы другого человека. Петрова Анатолия. На самом деле ты и есть мой жених – мой Гриша!

– Ты мне можешь рассказать о Грише, о вашем детстве, дружбе, любви… Все, что тогда происходило… Об его маме, какой она была.

– Гриша, я тебе расскажу об этом завтра. Все расскажу… А сегодня расскажи ты мне о том человеке, которого ты встретил в доме, где ты родился и вырос, где жил вместе с мамой и дедушкой. Ты пришел в дом, а в доме уже жил мужчина, который потерял ноги на войне. Что он тебе рассказывал?

Григорий собирался с мыслями. И Ольга не торопила его.

– Скажи, Оленька, были у Гриши какие-то особые приметы на пальцах ног?

– Да, были.

– Какие?

– У Гриши между пальчиками на обеих ногах была кожица, как будто перепонка. Она была между вторым и третьим пальцем. В садике дети спрашивали Гришу, почему у него так пальчики срослись между собой. Он стеснялся потом снимать носочки.

У Григория был потрясенный вид. Он смотрел на Ольгу и не мог сказать ни слова. Затем без слов снял туфли, потом носки и показал наполовину сросшиеся пальцы на обеих ногах.

– Ну вот, ты видишь? Гриша! Это ты, мой родной! Ничего я не придумала, и мне не показалось! Это ты, ты! – Ольга бросилась к Григорию, прижалась к его груди. – Гришенька, а мне сердце еще тогда, на нашей скамейке, подсказало, что я встретила тебя. Потому и напросилась проводить тебя и зашла в гости! – Ольга гладила его по голове, по лицу, целовала его… Им предстояло еще испытать счастье стать супругами, а пока они долго сидели обнявшись, не в силах разъединить руки. У Григория на глаза то и дело наворачивались слезы. Он не успевал вытирать их…

Потом он, наконец, успокоился и продолжил свой рассказ.

– Да, я тебе говорил, что дядя Дима задавал мне постоянно вопросы, на которые я ответить не мог. Но я помню, что когда он увидел специфически сросшиеся пальцы на моих ногах, он был в шоке. Это было в бане. Он как увидел, вскрикнул так, что я испугался. Я даже подумал, что он ошпарился случайно кипятком:

– Гришенька, сыночек! Да ты жив! Там произошла ужасная ошибка! Ты жив, родной мой! Гриша! Господи, какой подарок судьбы! У меня есть сын и ты жив, жив!!

Он обнимал меня, гладил. И плакал от радости. Он даже не стеснялся своих слез. А потом сказал, показывая на свои культи ног:

– Если бы были целы мои ноги, ты бы увидел точно так же сросшиеся второй и третий пальцы на обеих ногах! Больше ни у кого я таких не видел. Ты – мой сын!

Потом, Оленька он сравнивал наши руки, уши, глаза… Даже на затылке у нас волосы завивались одинаково, такие забавные вихры, и те одинаковые…

Григорий даже сейчас еще волновался, рассказывая Ольге об отце.

– Так мы, Оленька, и прожили всю жизнь вместе. Он умер почти двадцать лет назад. В таком же возрасте, как я сейчас. Я чувствовал его любовь каждую минуту. Он очень заботился обо мне. И я о нем – тоже… Однако, Оленька, я все равно ничего не помнил о себе. Будь я Григорием или Анатолием Петровым – все равно у меня такой бури чувств, как у него, в душе не было. Я смотрел на себя как будто со стороны. Он все помнил, он сознательно называл меня своим сыном а я… так и не смог назвать его отцом.

Вот, что мне рассказал о себе мой отец:

– Эх, сынок, сколько же в жизни счастливых моментов я упустил. Сам, по своей вине… Детство мое, как мне казалось, было вполне счастливым. Маму свою, по крайней мере, я помнил. Жили мы с ней вдвоем. О своем отце ничего не знаю. Видно, тогда я был еще мал, чтобы мама могла говорить со мной о серьезных вещах. Мы жили с мамой в деревне, на берегу реки. Потом с мамой случилась беда. Она работала на элеваторе, где принимали зерно. Что-то там произошло, как я теперь понимаю, это было замыкание, ее убило током. Маму похоронили, а меня отправили в детский дом. Зиму я там пережил. Конечно, мама всегда много работала, а я был дома всегда один. Мама на меня надеялась. И я рос серьезным ребенком. Еще и ужин старался приготовить к маминому приходу с работы. Но все это при маме, когда она была жива.

В детском доме были другие порядки, более жесткие. Старшие дети любили приказывать малышам, а те вынуждены подчиняться.

По весне я сбежал из детского дома, забрался в поезд, который, как я слышал, шел в Ростов, кто-то говорил на вокзале, что Ростов – это город папа, а Одесса – мама. И я решил, что поеду именно в Ростов. Спрятался под нижним сидением, но долго там находиться было невыносимо. Нехватало свежего воздуха. Еды и денег у меня не было. Ночью я попытался выбраться оттуда и найти хоть кусочек хлеба. На столике в купе в темноте я нащупал пирожок и взял его. Меня кто-то поймал за руку и включил свет. Пожилая женщина, которая меня схватила за руку, тут же заохала и стала предлагать мне покушать не только пирожок, но и кусочек курочки и чаю налила из термоса. Сказала, чтобы я не прятался внизу, а выспался на полке. Закрыла меня своим одеялом.

Наверное, сон мой был таким крепким, я устал, намучился в темном ящике. Проснулся от того, что меня кто-то снимал с полки. Я пытался сопротивляться, но что мог сделать семилетний мальчик, если его держал на руках крепкий молодой милиционер. А женщина просила милиционера позаботиться обо мне. В дальней дороге ребенок погибнет. Его некому кормить, а взять себе она его не может по причине старости и плохого здоровья. Этот же молодой парень из милиции уговаривал меня не брыкаться. Он сам вырос в детдоме, и ничего с ним не случилось. Он обещал отправить меня в тот детский дом, где он рос сам. Да, он так и сделал. Это было в Калуге. Вот там я и вырос. Милиционер иногда заезжал навестить меня. Мы даже подружились.

Окончена средняя школа. Я мечтад поступить в медучилище. Поступил. Мне даже разрешили жить в детском доме, я учился и одновременно немного подрабатывал здесь же воспитателем.

Пришла пора влюбиться, сынок! Мы с твоей мамой учились вместе в медучилище. Какая хорошая была твоя мама! Умная, серьезная, красавица! И она меня полюбила. После училища мы с ней мечтали пожениться. Но шла война. Я не мог отсиживаться дома. По окончании учебы я сразу попросился на фронт. Шел уже 1944 год.

Ольга внимательно слушала и понимала, что в доме Лидии Николаевны после ее смерти жил Дмитрий, которого она ждала всю жизнь и не верила, что он мог предать их любовь и не появиться после войны… И это ведь был отец Гриши!

Григорий вспоминал рассказ отца:

– Ушел я на фронт. Нас везли на запад. Армия наша вела уже не оборонительные операции, а освободительные. В течение зимы 1944 года советские войска провели операции на флангах немецкого фронта: под Ленинградом, Новгородом и на Украине. В январе 1944 года была снята блокада Ленинграда, которая продолжалась 900 дней, начиная с 8 сентября 1941года. Ты это можешь помнить из уроков истории. А мы пережили войну, теряя братьев, отцов, теряя здоровье и жизнь. Враг был отброшен на линию Нарва-Псков. Крупные наступательные операции прошли на Украине. На южном участке фронта наша Армия в середине апреля 1944 года вышла к предгорьям Карпат и к границам Румынии. Были освобождены города Николаев и Одесса. 9 мая был освобожден город русской славы – Севастополь.

Вот в боях за освобождение Севастополя пришлось участвовать и нам, вновь прибывшим. Много полегло наших ребят. Бои были жестокие. Немцы не жалели ни патронов, ни снарядов. Простреливался каждый метр. Поскольку я был медиком, то в боях отвечал за спасение раненых бойцов. Когда я вытаскивал из-под огня очередного раненого, нас обоих накрыл шквальный огонь, неподалеку разорвался снаряд. И я больше ничего не помню. Очнулся в госпитале. Оказывается, я месяц был между жизнью и смертью. Я был ранен в ноги. Как ни бились врачи, ноги спасти не не удалось. Так что я очнулся, но не мог понять, что случилось, сколько я тут нахожусь. А когда понял, что ходить теперь я не смогу самостоятельно, ноги ампутировали выше колена, мне не хотелось жить. Я даже подумывал о самоубийстве.

Как только я немного поправился, меня из Севастополя отправили в тыл. В Смоленске я долечивал свои раны. Мне выдали удостоверение инвалида первой группы, а дальше выбор был за мной, где жить. В госпитале я был не один пострадавший, лишившийся конечностей. Мы друг друга поддерживали как могли. Были и такие, у которых погибла вся семья. В бомбежках, в концлагерях… А я надеялся, что моя Лидочка жива и здорова. Я собирался с духом, чтобы написать ей о своей инвалидности. Нужен ли я ей такой? Все-таки письмо своей любимой я написал. В этот день пришло письмо от жены солдату, раненому в том же бою, где я лишился ног. Его ранение было не хуже и не лучше моего. Осколком снаряда отсекло левую ногу и левую руку. Рука ампутирована выше локтя, а нога – чуть выше колена. Женился он перед войной. С самого начала войны прошел без царапинки до мая 1944 года, три года его Господь охранял. Но вот случилась беда. Письма от жены Иван ждал со страхом и болью. Нрав у его жены был такой, что не знаешь, чего от нее ожидать каждую минуту.

Иван не напрасно переживал. Жена написала ему короткое письмо, где был полный отказ от него, как от мужа. Детей они не успели нарожать. Она не хотела ухаживать за инвалидом. Жизнь и так не казалась ей сладкой после войны. Парень хотел выброситься из окна палаты, которая находилась на пятом этаже. Хорошо, что успели удержать. У Ивана не было родных, его мать погибла в Белоруссии. Он остался один на всем белом свете.

Ты, знаешь, Анатолий, хорошо, что после войны такие солдаты могли остаться в доме инвалидов. Там были и такие, которые нуждались в постоянном уходе.

Всю ночь я крутился на кровати, размышляя над своим будущим. В конце концов, достал письмо к Лидии, разорвал его на мелкие части. Я боялся получить такой же ответ. Лучше я буду жить в доме инвалидов, чем прочесть оскорбительный ответ. Этой ночью я попрощался со своим прошлым и решил жить только настоящим. На будущее планы не строил. Надолго впал в депрессию. Но главный врач дома инвалидов не позволил мне горевать. Работать было некому, и он оформил меня на половину ставки медбрата. В инвалидном кресле я катался по всем палатам и работал. Это как-то отвлекало от моего одиночества. Я помогал тем, кто находился в еще более худшем положении.

Ты знаешь, сынок, я уже не строил никаких планов на личную жизнь. Я постоянно вспоминал Лидию, но боялся даже написать ей, чтобы она не согласилась быть со мной из жалости. Для меня это было страшнее всего. Не осуждай меня, сынок, за молчание. У меня не было достаточно большого жизненного опыта. И то, что я увидел, как солдат, лишившийся руки и ноги, получил от жены письмо, после которого он уже не хотел жить, мне не добавило оптимизма. Но оказалось, не все так думают. Ко мне вдруг стала проявлять повышенный интерес повар нашего дома инвалидов. Всегда она использовала каждый момент, чтобы вовлечь меня в беседу.

Она рассказала мне, что ее муж пришел с фронта весь израненный, с кучей осколков в груди. Врачи сказали, что он может жить до ста лет, а может умереть в любой момент. Непосредственно рядом с сердцем находился осколок, который опасно было трогать. Вот он жил с этими осколками несколько лет. Был счастлив, что вернулся к семье. Но умер моментально. Осколок сдвинулся на миллиметр, и жизнь человека прервалась на полуслове… Женщина плакала, когда рассказывала мне о неожиданной смерти мужа. И со слезами говорила, что даже если бы он пришел домой без ног, она все равно радовалась бы его возвращению. Поскольку ценность человеческих отношений не в деньгах, она в единении душ. Вот что главное.

Через месяца два эта женщина мне достаточно четко намекнула на то, что была бы счастлива стать моей женой. Но я, сынок, не мог ни с кем связать свою жизнь. Я любил только одну женщину – твою маму, Лидию Николаевну.

Долго я размышлял бессонными ночами. И начал подумывать о том, чтобы как-то поехать в Калугу и хотя бы проехать мимо дома в такси. Хоть что-то узнать о Лидии. Узнать, как она живет, вышла ли замуж, счастлива ли она… Да… Действительно, я собрался вскоре поехать из Смоленска в Калугу. Я все помнил, где жила моя Лидочка, как она выглядела. Я свято берег вот эту фотографию, где мы с ней вдвоем.