Когда снега накроют Лимпопо

– Это ты позвала поговорить, – пожал плечами. – С чего вдруг перекидываешь свою озабоченность на меня?

– Прости, мне показалось…

Встал.

– Лиз, нам, и правда, пора домой…

Я не собирался говорить с Лизой о Тави, и о том, что меня и в самом деле тревожило. Несмотря на наши довольно доверительные отношения. Она была права: это СЛИШКОМ ЛИЧНОЕ.

Глава пятая. Моя вечная беспечная любовь

Лето, в которое был зачат Чеб, мы с Тави провели на даче у моего друга.

Сергей, несколько похабно улыбаясь, передал мне ключ со словами:

– Хорошего отдыха.

Я проглотил его неуместный для моего светлого, всепоглощающего чувства сарказм. Этот ключ был мне нужен как воздух.

Тави наотрез отказывалась поселиться в моей квартире и не желала знакомиться ни с кем из окружающих меня людей. Любое упоминание о городе или дружеской вечеринке воспринимала в штыки. Ну, как в штыки… Нежная сила – это полностью подходило для летавицы. Она не говорила «нет», просто обворожительно улыбалась и исчезала. До тех пор, пока я не оставался один.

– Почему ты пропала? – спрашивал я Тави. – Тебя все так ждали, чтобы познакомиться…

– Неужели? – летавица вскидывала прекрасные глаза, в которых через край плескалось недоумение. – Милый, у меня возникли срочные дела.

Точно так же она вела себя всякий раз, когда я пытался зазвать ее хотя бы в гости.

Наши встречи становились обременительными. Трястись в электричке, потом несколько километров пешком до поляны, где я впервые увидел ее… Ночи на траве, которая под утро становилась мокрой от росы… Сквозняки в продуваемых всеми ветрами вагонах…

Посреди жаркого лета у меня начинался хронический, никак не проходящий насморк.

Конечно, я подозревал, что дело тут нечисто. С самого первого мгновения, когда вслед за башмачком с дерева мне на руки упала прекрасная незнакомка, легкая как перышко, я понимал: происходит нечто за гранью разумности. Но сияние Тави… Любое подозрение тут же растворялось лучезарностью ее воздушного тела в моих руках. Тонуло в губах, наполненных земляничным соком. Развеивалось от нежного шепота, которому долгим, неземным эхом вторили все цветы, все травы на этой поляне.

Даже когда ее не было рядом, воспоминание о наших свиданиях стирало все остальные мысли. Поведение моей любимой выходит за все мыслимые грани? Ну что ж… Для каждого истинно влюбленного предмет его страсти выходит за грани обыденности.

Наконец я придумал, как совместить наши миры, которые сложно пересекались в реальности. Я знал, что Серегины родители каждое лето проводили за городом, но в тот год уехали в турне. Приятель же выезды на природу терпеть не мог, поэтому дача явно пустовала. Не скажу, что Серега очень охотно передал мне ключи, но, видимо, обаяние Тави к тому времени пропитало меня насквозь, потому что сломить его сопротивление оказалось не так сложно, как предполагалось с самого начала.

Дача Серегиных родителей не выглядела шикарным особняком. Небольшой деревянный домик с уютной верандой и участком, засаженным вольно растущими цветами. Их было много, но определил я только ромашки. Наверное, мама Сереги разбивала клумбы, но в это лето садик выглядел довольно диким. Что, впрочем, придавало ему дополнительное очарование.

А еще – самое главное его достоинство – домик находился практически в одиночестве. Старая деревня когда-то была огромной, но постепенно опустела, сжалась до хутора, и домишко на ее окраине теперь оказался окруженным только лесом, быстро занявшим пространство, оставленное людьми.

К моему счастью, предложение провести лето на даче Тави восприняла благосклонно. Коротко кивнула. Я назвал деревню и станцию, от которой вела долгая дорога к этому населенному пункту. Тави рассмеялась:

– Я тебя и так найду.

На следующий день с рюкзаком, под завязку набитым продуктами, я сошел на полустанке. Задачу облегчало то обстоятельство, что когда-то мы, еще старшеклассниками, праздновали здесь Серегин день рождения. Ночь была незабываемая, наутро приехавшие родители именинника всыпали всем, мучающимся с похмелья, по первое число. В общем, я знал, как туда добираться.

Путь занимал часа полтора. Быстрым шагом и без тяжелого рюкзака. Честно сказать, в прошлый раз, когда я шел по этой дороге школьником и с кучей предвкушающих пьянку друзей, она показалась мне намного короче.

Когда я добрался, весь взмок и пропылился. Пробирался через прошлогодний бурьян к калитке, уже ни на что не надеялся. В душе царили тоска и безнадега. Какого лешего я все это затеял? Тави не явится сюда. Как? Если даже от названия станции легкомысленно отмахнулась? Она опять меня дурачит.

– Ты смешной, милый! – голос раздался, когда я пребывал уже на пике отчаяния.

Она стояла на веранде, облокотившись о перила. В длинном, кажется, голубом платье – я даже цвет не могу вспомнить точно, настолько все затмило сияние, исходящее от летавицы. Помню только большую ветку, ласково свесившуюся к светлой пушистой головке, и почему-то: лепестки цветущей яблони, кружащиеся вокруг нее. Какого черта – цветение яблонь? На дворе – начало июля, яблони давно отцвели.

Но, тем не менее, когда я увидел Тави, вдруг явно и головокружительно почувствовал, как висит в застывшем, пропитанном солнцем воздухе марево яблоневого цвета. И лепестки – крупные, белые, чуть розоватые у основания, порхали у прекрасного лица Тави, обволакивали ее этим сумасшедшим кружением, вносящим свою ноту в нереальную сказочность происходящего.

Она стояла на веранде, улыбалась мне, облокотившись о перила, и впереди у нас было целое лето, да что там лето – целая жизнь, пропитанная такими прекрасными моментами. Так я думал тогда.

Вернее, единственное, о чем успел подумать, потому что дальше все дни сплелись в один – нескончаемый и прекрасный.

Что я помню из этого лета? Больше ощущения, чем факты.

Я всегда просыпался первым. Целовал спящую Тави в прохладную щеку. Не одеваясь, совершенно обнаженный шел через веранду и заросший дворик на летнюю кухню, чтобы сделать себе кофе. Тави кофе не любила, не переносила даже его запаха, хотя ничего мне не говорила. Но обостренным чувством влюбленного заметил, как она нервно сморщила носик, когда я в первое утро попытался принести ей кофе в постель. И больше не делал ей таких сюрпризов, наслаждался тихим кофейным утром в одиночестве на летней кухне. Садился на крыльцо с горячей ароматной чашкой, смотрел, как солнце поднимается по верхушкам сначала дальнего, а вскоре – ближнего леса. Ходить без одежды в глухомани, где тебя никто не видит, оказалось очень приятным, тело, освобожденное от кокона тряпья, впитывало солнечные лучи и прозрачный еловый воздух как губка.

Дни начинались неторопливо, сменяли душные ночи свежестью из окружавшей дом тенистой чащи, и каждый из них, этих дней, дарил невероятное спокойствие и предвкушение будущего счастья.

Тави выходила ко мне, когда кофе заканчивался, как она всегда подгадывала этот момент – ума не приложу. Ей не нужна была каша, которую я так же с самого начала варил для двоих, а потом бросил эту затею, она довольствовалась парой яблок из заросшего садика или шла лакомиться мелкой, но сладкой земляникой на солнечной поляне за нашим домом. Вскоре я перестал удивляться, что она почти ничего не ест, принял как должное. Я много странного тогда принимал как должное и сейчас понимаю, что моя психика берегла сама себя. Ведь начать выяснять «что да почему», значило нарушить прекрасный ход этих незабываемых безмятежных месяцев.

За молодым перелеском, окружающим дом, обнаружилась бойкая речушка, которую мы с друзьями не заметили в свой прошлый приезд. Через речку перекинулся старый подвесной мостик. Он сильно качался от малейшего движения и скрипел, как тысячи бесов в преисподней, но именно это делало переход по нему особенным развлечением. После завтрака мы шли купаться в прохладную речку, непуганые рыбы высовывались из-под коряг, таращились на нас удивленными круглыми глазами. Я наловчился ловить их без удочки, просто голыми руками, и в этом тоже было какое-то волшебство, сейчас я подозреваю, что Тави как-то влияла на рыб, вводила в транс, в котором они покорно ждали, пока в моих ладонях не окажется одна из них.

Раз в пару-тройку дней после купания я садился на велосипед и ехал сначала по едва различимой протоптанной дорожке, а затем по останкам разбитого асфальта в ближайшую живую деревню, где еще сохранился небольшой магазинчик. Покупал продукты, ассортимент был невелик, но мне вполне хватало бутылки молока, пачки масла и несколько караваев невероятно душистого хлеба, которые пекли в маленькой пекарне при магазинчике. Там я познакомился с бабой Глашей, которая пришла за сахаром. Баба Глаша оказалась владелицей прекрасной коровы, и с тех пор я покупал молоко, яйца и масло только у нее. Виталий Севастьянович, ее сосед, содержал небольшую пасеку, так в моем летнем рационе появился еще и мед.

Цены здесь были просто смешные, и я перестал беспокоиться о том, что уже несколько недель не работаю, и деньги могут скоро закончиться. Непритязательная жизнь имеет множество преимуществ – отсутствие головной боли о завтрашнем дне в том числе.

Возвращался я с набитым рюкзаком к обеду, пропыленный и соскучившийся, снова с удовольствием скидывал с себя душные шорты и футболку, наскоро плескался под старинным рукомойником во дворе и бежал к Тави, которую неизменно находил на веранде. Она всегда сидела на перилах, глядя куда-то поверх макушек леса, либо плела венок из цветов, которые успевала набрать в поле за время моего отсутствия. В доме скоро образовалась целая уйма этих пушистых венков, они валялись и висели повсюду, часть из них – высохшими гербариями, часть – поникшим напоминанием о быстротечности времени.

Тави словно искала что-то в плетении этих венков. С азартом бралась за каждый новый, колдовала над ним с блеском в глазах, но как только заканчивала, откладывала и забывала, оставляла сохнуть и выдыхаться. Однажды я увидел, как Тави с непривычной для нее злостью откинула один из них со словами: «Все не то! Опять не то!».

После обеда мы шли исследовать окрестности, каждый раз находя что-то новое и удивительное. В лесу видели и белок, и зайцев, пару раз даже каких-то косуль – они быстро скрылись среди густых деревьев, и я не успел толком рассмотреть. К вечеру Тави опять устраивалась на веранде, она не пропустила ни одного заката, а я сначала ждал захода солнца вместе с ней, но вскоре мне надоело созерцать одну и ту же картину. Теперь, когда Тави, взлетев на перила веранды, провожала свет и день, я устраивался в просевшем кресле – явно лет на сто старше меня – и читал в тусклом свете фонарика старые журналы, стопку которых нашел в мансарде.

И, конечно, потом были ночи. Горячие, жаркие, страстные ночи, которые пьешь словно после попойки и никак не можешь напиться.

В то утро я проснулся от того, что замерз. Очень этому удивился со сна, пощупал рукой постель рядом. Тави не было. Я вскочил, вдруг понимая, что солнечное тепло из дома за ночь выветрилось, поежился от озноба. Накинул на себя пушистое покрывало, вышел на веранду. Над домом висели тяжелые облака, по земле стелился мокрый туман. Где-то высоко в темнеющем небе пронзительно и тоскливо кричала стая птиц. Я вдруг понял, что лето закончилось.

Тави как всегда сидела на перилах веранды, запрокинув голову, словно следила за криком убегающих от надвигающейся зимы журавлей.

– Вот ты где, – я обрадовался. – А мне вдруг показалось…

– Лето заканчивается, милый, – сказала Тави, покачивая босой ножкой. – Ты ничего не хочешь для меня сделать? Я была очень милой с тобой.

– Все, что угодно, – с энтузиазмом ответил я. – Выходи за меня замуж!

Глупец. В тот момент я был искренне уверен: это предложение – самое прекрасное, что мужчина может сделать для женщины. Я и кольцо купил. Еще в начале лета. Привез его с собой, ждал подходящий момент. Кажется, вот он и настал. По моему представлению, Тави должна была воскликнуть «Я согласна!», и со слезами радости на глазах кинуться мне на шею. Но все оказалось совсем не так…

– Я не могу прямо говорить об этом, но ты попробуй догадаться, – Тави, кажется, даже не заметила эпохального предложения, которое я вынашивал и репетировал три месяца.

– О чем еще? – оторопело спросил я.