Последняя сказка Лизы

Словно первые люди на Земле – Адам и Ева, – мы собирали из этих моментов наш собственный мир, и клянусь, ни с кем и никогда на нашей планете не случалось ничего подобного. По крайней мере, я думала так, и это было совершенно нормально, потому что так думают все влюблённые. А я была влюблена во Влада. Как кошка.

Середина марта была странной в этом году. Тепло солнечных дней, квасившее слежавшийся снег, резко сменялось суровыми морозами. Поэтому я сгрузила в нашу старенькую, но ещё очень бодренькую машину всё тёплое, что попалось под руку. Наполнила термос свежесваренным кофе. Пара бутербродов на случай, если в дороге прихватит резкий голод, и мы были готовы отправляться.

Выехали ещё затемно, и печальные голые мартовские берёзки на обочине шоссе не один раз сменились густым лесом, прежде чем мы добрались до сюрприза, который подготовил мне Влад. Небо, нависшее над дорогой, только к позднему утру сменило мрачную тьму на стальной серый цвет. Но наше хорошее настроение оно не портило, как и не удручало однообразие ландшафта. В такую раскисшую погоду грядущее приключение пробуждает в душе личное солнце. И Влад придумал замечательно: выбраться из унылой столицы на выходные.

Даже самые ухоженные города в марте становятся зачуханными, как беспризорники. Из-под начавшего таять снега вылезают все грехи, скрытые до поры до времени белым покрывалом. Окурки, банки, клочки разлагающейся бумаги и прочие прелести человеческой жизнедеятельности.

Серое тоскливое небо, расквашенная и снова подмёрзшая корявыми глыбами земля… Единственное, что греет душу, так это осознание того, что надежда нас не обманет, и скоро будет лето. Будет лето? Опыт прожитых лет и пробивающееся через хмарь робкое, ещё холодное солнце обещают, что будет.

В конце концов, свернув с главного шоссе, мы затряслись по сельской дороге, следуя указателю «Тленово», и минули небольшую деревушку. Когда на околице крупно замаячила стрелка «Историко-архитектурный комплекс «Лашкино. Усадьба Менишевых», я затаила дыхание.

– Это то, о чём я думаю? – с благодарностью посмотрела на Влада.

Во все окна автомобиля вдруг разом ударило ослепительное солнце. Забитая радость тихонько начала подниматься из глубины моего существа. Муж, очень довольный собой, кивнул. И не смог удержать улыбку. Сюрприз получился.

Я выскочила из машины, как только Влад остановил авто, и оглянулась. Муж неторопливо снимал навигатор и улыбался отражением в мутных от дорожной грязи окнах:

– Да беги уже, беги! Знаю, как тебе не терпится.

Такие места для меня – сакральны. Влад и в самом понимал, как для меня это важно, и всегда старался найти в путеводителях старинные уголки, пропитанные легендами. Несмотря на то, что мои сочинения не приносили никакого существенного дохода, он поддерживал мою особенность: напитываться концентрированным волшебством. Потом эта энергетика, переработанная где-то в глубинах того, что называется мной, превращается в сказки.

Тишина. Слепящее, но холодное солнце. Я замерла у холма, на котором необычной луковкой расположился Храм Святого духа. Облачко пара от моего дыхания смешалось с невольным возгласом удивления. Лик Спасителя с западного фасада церкви взирал на меня выпуклой мозаикой рериховского взгляда, усиленный пустыми глазницами окон. Со Спасом нерукотворным хотелось говорить наедине, в пустоте и тишине. Выбитые фрагменты потрясающего геометрического оконного переплёта словно приближали небо к земле, храм не был чем-то помпезным и карающим. Он был своим, человеческим, так как познал страдание, унижение и насилие.

За спиной послышались шаги мужа.

– Он может понять человека, – сказала я Владу, кивая на это ни на что не похожее сооружение, которое одновременно напоминало и египетскую пирамиду, и буддистскую пагоду.

Влад кивнул.

– Ты знаешь, что храм так и не был освящён? – тихо спросил он, приобнимая меня за уже озябшие плечи.

Почему-то подумалось, что останки стен торчат из ослепительно белого снега надгробными плитами.

– Читала, – ответила я. – Княгиня Ольга Менишева и художники, поддерживающие идеи Лашкино, мечтали создать памятник, в котором бы имели место все религии. Не мудрено, что они нарушили каноны ортодоксальной церкви. Из-за этого храм и не был освящён.

Под ногами сразу заскрипел загородный нетронутый снег, мы поднялись на холм вместе. Смальтовая мозаика Спаса с каждым шагом становилась все уязвимей, лик расплывался, увеличиваясь и надвигаясь, накрепко заколоченное здание храма веяло запустением. Из стены выпали кирпичи, и на их месте теперь зияли дыры.

Я хотела было заглянуть в одно из выбитых окошек внутрь, но поняла: уже знаю, что увижу там. То же, что во всех заброшенных творениях рук человека. Горькую пустоту. Ветхость и убожество.

– «Русские Афины», – произнёс как-то горько Влад.

– Когда-то были, – мне тоже было ужасно жалко эту усадьбу, в которой сто лет назад кипела творческая жизнь и искрила надежда на прекрасное будущее.

«Холмы, белые берёзы, золотые кувшинки, белые лотосы, подобные чашам жизни Индии, напоминали нам о вечном пастухе Леле и Купаве, или, как бы сказал Индус, о Кришне и Гопи».

– Тут есть музей, – сказал муж. – Кажется, он у подножья холма, и называется «Теремок». Мило, да? Ты пойдёшь?

– А ты – нет? – спросила я, уже предугадывая ответ.

– Нет, – опустил глаза Влад. – Я лучше у Храма ещё немного поброжу. Тянет он меня чем-то. Хочу посмотреть, где тут могла быть усыпальница князя Менишева.

Влада почему-то всегда тянуло к погостам. Он любил бродить по Новодевичьему кладбищу, в Троице-Сергеевой лавре его влекли усыпальницы, в Новоспасском монастыре – места захоронения династии Романовых. Тащил меня от надгробия к надгробию, вслух зачитывая имена и даты, а я всегда покорно плелась за ним. Что поделать, Влада интересовала смерть, а меня – жизнь. В конце концов, утешала я себя, это две стороны одной медали под названием «сущее».

Оставив мужа искать предполагаемую усыпальницу князя Менишева, я спустилась с холма к «Теремку». Его главный фасад с наличниками, пылающими всеми цветами радуги, был виден издалека. На ставнях улыбалось солнце, неслись куда-то вдаль сказочные морские коньки, шумели завитки трав, спутанные ветром и дождём, и горделиво высилась любимый малютинский символ: жар-птица с красным гребешком.

Посетителей, как таковых, в музее не было, несмотря на многолюдие. Я поняла, что приехала какая-то комиссия, поэтому ходила по дому в синих шуршащих бахилах тихо, стараясь не мешать работающим людям. Было даже как-то стыдно за свою праздность.

– Драконы на навесе… – донёсся деловитый женский голос из толпы «проверяющих», – Откуда они? В нашем реестре навес выглядит иначе…

– Мы буквально вчера закончили реставрацию, – тихо пояснило мягкое контральто, явно принадлежащее одной из сотрудниц музея. – Сняли верхний слой, под грубой лепниной скрывались истинные фигуры. Вы сами можете увидеть, какие грандиозные.

Слово «грандиозные» прозвучало грустной насмешкой в этом зале. Обломки бывшего великолепия вызывали почти такую же грусть, как и храм с уникальной мозаикой и выбитыми стёклами. Драгоценные коллекции Менишевой были национализированы. То есть пропали. Всё, что осталось целым после варварского разграбления усадьбы, кусками и фрагментами перенесли в небольшой «Теремок». Спасённые обломки мира, так много обещавшего грядущим поколениям, но так и не принятого ими. Потомкам хотелось жрать, лениться и совокупляться. Весельем они считали разрушение «культурного наследия» и пьяные танцы на обломках великой империи.

Сиротливые фрагменты красноречиво повествовали об этой отдельно взятой трагедии. Балалайки, расписанные самим Врубелем, посуда в «русском стиле», печки с керамическими образцами, балконная дверь с медведем, цветами и рыбками, панно с изображением Садко, несущегося по воле белых птиц…

Обход небольшого помещения музея занял не более получаса. Дольше всего я задержалась перед порталом двери с Георгием Победоносцем в воинских доспехах и на белом коне. У ног героя извивался пронзённый и поверженный дракон с обиженным детским удивлением на морде. У Георгия же вид был, как и положено, победоносный.

Я вышла из музея с ощущением потери, которым очень хотелось поделиться с Владом. Думаю, он бы понял меня. Но его нигде не было.

Оглянулась на крылечко, навес над которым поддерживали витые звери, чтобы издалека оценить реставрацию. То, что дама из комиссии назвала драконами, больше напоминало саламандр. Длинные и узкие пронырливые тела, несколько пар толстеньких лапок, плоские мордочки. Крыша «Теремка» покоилась на их спинах, а по центру драконо-саламандры с двух сторон держали круглый овал, похожий на зеркало. Кажется, это были огненные существа, хотя точно утверждать я бы не стала: навес ещё не прокрасили, свежая резьба тускло отсвечивала на солнце бледно-жёлтым деревом.

Сухой морозный воздух вдруг прорезал крик. Кричали со стороны храма, но настолько глухо и издалека, что не разобрать: вопль мужской, женский или вообще – стонет птица? Я резко оглянулась, но всё тот же белый снег слепил глаза, а из приоткрытой двери музея раздавалось многоголосое бормотание.

– Спокойно, – сказала сама себе. – Если ещё больше проникнешься этим местом, то будут мерещится наяву целые мистические сцены. Оставь фантазии для своих сказок.

Я всегда себе это повторяла, когда чудилось что-то странное. Например, что в темноте кто-то стоит за занавеской. Или прячется в шкафу среди моих платьев. Как правило, вся мистика оборачивалась шуршащим пакетом, залетевшим в балконную дверь, или шелестом футболок, скользящих с прогнувшейся полки. Сейчас до меня вполне могли донестись… Например, обрывки радиопередачи.

Тем не менее Влада уже найти мне бы не помешало. Стоило вернуться к храму. Но странности ещё не закончились. Как только я сделала пару шагов к холму, за спиной чей-то шипяще-свистящий голос долго, но явно протянул:

– Беги, дево-ч-ч-ч-ка, беги. Проссс-нул-ссс-яяя. Мы его задерж-ж-жим… С-с-спасайся…

Я обернулась, но, как и следовало ожидать, никого там не было. Кто-то плотно притворил дверь «Теремка», и даже гул голосов из него иссяк. Только драконы-саламандры в тишине равнодушно смотрели мимо меня круглыми глазами, искусно вырезанными из дерева.

– Радио, – зачем-то сказала им строго. – Это было радио… Из какой-то машины. Стоянка – недалеко.

Более настойчивый глухой, протяжный стон ухнул с холма. Казалось, что земля под ногами содрогнулась. И опять – ничего. Мгновение назад казалось, что от звукового толчка храм опрокинется с горы, а теперь опять – снег, солнце, безмолвие. И как это всё нужно понимать, скажите?

Я сунулась в сумочку за мобильником, но тут же вспомнила, что Влад до сих пор не отдал мне телефон. В поисках мужа обошла несколько раз вокруг неосвящённого Храма. Вышла к машине за ворота заповедника, она оказалась наглухо закрытой. Попробовала посмотреть сквозь окна: не заснул ли он, но стёкла были мутные, и салон просматривался неважно.

Кричать здесь было как-то неудобно, и я решила подождать Влада на том, месте, где мы расстались. К этому времени продрогла и устала. Поэтому начинала уже одновременно злиться на мужа и бояться, что с ним что-либо случилось. А потом… Потом мне почему-то пришла мысль все-таки заглянуть в одно из разбитых окон храма. Я неуклюже вскарабкалась по строительному мусору, засыпавшему бетонный приступок, немного подтянулась на сразу мелко задрожавших руках.

И сразу его увидела. Влад сидел на полу в круге пыльного света, спрятав лицо в колени. Мне опять стало страшно. Во рту резко стало сухо и нечего глотать, как всегда бывает накануне беды. Я почему-то целую минуту не могла сказать ни слова, зависая в полном оцепенении на стене храма, расписанного Рерихом. В себя меня привели ломившие в плечах руки, которые тут же онемели и грозили больше не слушаться меня. Тогда я закричала прямо в немой провал окошка.

– Влад! Влад! Ты как там?!

Удивительно, но вопреки моим опасениям, Влад тут же вскинулся, и, щурясь от солнечного луча, залившего глаза, обрадовано крикнул в ответ.

– Лиза! Лизонька!