Подросток Ашим

– У меня двести тридцать четыре!

И Танька парировала:

– А у меня сикстильон!

Мишка знал, что такого никак не может быть. Но чтобы доказать Танькину неправоту, он принялся пересчитывать и её пуговицы. Тоже сбился. И, наконец, догадался раскладывать их десятками. Так если даже забудешь, шестьдесят восемь сейчас должно быть или семьдесят восемь, посмотришь, сколько уже перед тобой десятков – и вспомнишь.

Мама, оказывается, глядела, как он раскладывал пуговицы на десятки, и теперь она обняла его сзади. Предупредила:

– Тихонько!

А после спросила шёпотом:

– А вы знаете, почему мы считаем десятками?

Они так и не смогли догадаться. Мама подсказывала:

– А как считают маленькие? По пальчикам. И наши дальние предки тоже учились по пальцам считать. А вот представьте, если бы у нас было на руках по семь пальцев, как бы мы считали? А если бы всего по четыре? Как мы бы стали считать эти пуговицы?

Мама опустилась с ними на коврик и сообщила таинственным голосом:

– Есть такие планеты, где у людей совсем не пять пальцев.

И они втроём чуть-чуть поиграли в инопланетян. Мишка раскладывал пуговицы так, будто на руках у него по семь пальцев, а Танька – будто всего четыре. А мама что-то отбрасывала в сторону и добавляла что-то. Потом папа вошёл в комнату и сказал маме:

– Куда ты пропала? Я думал, ты Владьку кормишь.

И они вместе в кухню ушли папины уроки учить.

Но зато когда Мишка «закончил» садик, это стала его мама в первую очередь. Он с ней теперь бывал дольше всех! В школе ведь как – до обеда отзанимались и по домам. И уж Мишка летел домой, чтобы Владьку носить на руках, пока мама варила борщ или печатала что-то на компьютере. Владьке главное видеть маму, тогда он спокойно сидел и трогал Мишкино ухо или за нос Мишку тянул, повторяя: «Бва, бва, бва, бва» – поди пойми, что хотел он сказать.

А если братишка начинал булькать – так он всегда разгонялся, чтобы пуститься в безудержный рёв – мама иной раз останавливала его простым: «Ну, ну…» И объясняла: «Мама денежку зарабатывает».

Отец до вечера на работе был, а им не надо было никуда выходить, потому что он сам приводил Таньку. Отец по вечерам хмурый был, маме он говорил: «Хозяюшка моя» и улыбался через силу, а в Мишку мог и тапочкой запустить, если Мишка с одного раза не слушался. Мишка отца боялся, и он видел, что мама тоже боялась, и говорила с отцом тихо-тихо. После ужина Мишка должен был Таньку с Владиком занимать в комнате, чтобы папа мог отдохнуть. Но папе не отдыхалось, из кухни долетали слова:

– Эти уроды хотят, чтобы я им всё делал бесплатно!

Папа гремел, а мама ворковала:

– Ну, не совсем же бесплатно… Мы жили на эти деньги, мои-то заработки – это копейки…

Потом были дни, когда папа с утра оставался дома, и Мишка думал: «Зачем вообще из школы домой ходить?»

Папа бесконечно рассказывал Мишке, что он, Мишка, не там поставил ранец и не так школьный пиджак повесил. Надо было перед папой стоять и это слушать. Аза едой папа изображал, как Мишка сутулится, и ахал, сколько он накрошил, и проверял у него в тарелке, хорошо или нет объедены косточки.

Мама уговаривала отца:

– Пожалуйста, Саша, помолчи, ну, пожалуйста…

Отец вскидывался:

– А ты меня не затыкай!

А если Владька в комнате просыпался от шума и тоже подавал голос, отец строго смотрел на Мишку, спрашивал:

– Ну, чего ждёшь?

Мишка должен был бежать к Владьке, совать ему под бок медведя и лису и колыбельную петь:

– Спать надо, Владя, баю-баюшки!

Брата было так сходу не уложить. А папка вскоре начал днём тоже спать, как детсадовец. Пообедает, отодвинет тарелку и скажет: «Ну что? Пойду-ка я в царство Морфея. Глядишь, время до завтра быстрей пролетит». Хотя непонятно было, зачем ему, чтобы скорее пришло завтра, потому что он опять оставался дома и укладывался в постель после обеда. И тогда Мишка должен был хнычащего Владьку выносить из комнаты в кухню и там всё время повторять ему: «Тихо, тихо…»

Однажды мама сказала Мишке, чтоб собирался гулять, и Владьку тоже одела. Втроём они поехали на бывшую папину работу. Это, вроде, уже во втором классе было. Когда начинают ставить оценки. А Танька последний год в садик ходила. Мишка успел понять к тому времени, что в садике гораздо интересней, чем в школе. Если бы только – тоже не спать, а после обеда сразу домой.

На математике ему уж совсем скучно было, и как-то раз он решил задачки в двоичной системе. Думал, учительница обрадуется – во всех тетрадках всё одинаково, а у него есть над чем покумекать. Но Людмила Юрьевна только помахала его тетрадкой перед классом и объявила:

– Прокопьев ленится решать задачи, у него в классной работе только единицы стоят, да ещё нули. Вот и получил он сегодня большую «единицу»!

Мишка не представлял, что бывает, когда приносишь домой «единицу». И он всё никак не мог выбрать момента, чтоб маме обо всём рассказать.

В длинном ангаре стояли станки. Люди оставляли работу и подходили к ним троим. Мама тушевалась, ковыряла кроссовкой бетонный пол. А после осторожно поставила Владьку на пол и велела Мишке его за руку держать. Сказала:

– Я к мастеру схожу.

Мишке стали показывать, куда в станок железка вставляется и куда потом нажимать. А нажимать надо было сразу и на кнопочку, и на рычаг, иначе станок не заработает.

– Это защита от дурака, – объяснили Мишке. – Ну, вот, чтоб ты ненароком вторую руку в станок не сунул.

И Мишка так понял, что это его дураком назвали. А ведь никто не знал про его «единицу». Он только было обиделся, как мама появилась с ним рядом. Весёлая. И потом она шла по улице из мастерской – чуть не прыгала, хотя и Владьку тяжёлого несла.

– Только не говори никому, что мы были здесь, только не говори! – твердила она Мишке. – Как же они без папки-то нашего, мастер Алексей Николаевич, тот пожилой, ты видел его, он и сам признал, что без папки-то как тяжело, он умница у нас, он столько умеет… И он не скажет, мастер-то, не скажет, что я здесь была. Лишь бы ребята ничего папке не сказали…

Папка опять стал ходить на работу и приходить домой только вечерами, а потом его и вовсе положили в больницу.

Мишка предвкушал, как вечерами мама станет им книжку читать, как они располагаться будут теперь все вместе на квадратном родительском диване – места хватит всем… Но оказалось, что маму теперь всегда жаль, мама стала на себя непохожей. И он тогда понял, что ему вовсе не нравится, когда папы по вечерам дома нет.

Папу то выписывали из больницы, то забирали снова. А когда он дома был, они шептались по вечерам с мамой, и он должен был уже в кухне с Танькой и Владькой играть. И ночью они тоже шептались. С этих времён Мишке запомнились слова, каких он никогда прежде не слышал: «Я буду служить тебе вечно». То ли снилось ему, то ли он в самом деле видел сквозь дрёму, как мама, сидя с краю постели, склонилась совсем к отцу, и тот, видно, жаловался. Слов не разобрать, печально выдыхал: «Бу-бу-бу-бу». Так жалуются. И тут совершенно отчётливо раздался мамин шёпот: «Я буду служить тебе вечно».

Растрёпанная, носатая, а у тени на стене нос ещё больше – вороний клюв. Лохмы болтаются по ночной рубашке.

Мишка только увидел маму сквозь сон, услыхал её голос – и снова заснул крепко, спокойно. Мама сказала, что будет служить вечно – но ведь не ему сказала, отцу. Отчего Мишке сразу легко стало? И теперь легче становится, когда он вспоминает тень на стене и мамин голос. Ведь, может, и не было ничего, может, снилось ему…

Мишка на уроках сидел, думал, сколько осталось, когда он, наконец, домой побежит. Людмила Юрьевна уж сколько раз поднимала его, начинала «гонять» по темам, чтобы воспользоваться его оторопелостью и «двойку» поставить вдобавку к его «единице». Но нет, он выкручивался. И в классе слыхали, как она жаловалась на переменке каким-то другим учителям:

– Глаза пустые-пустые. А вызовешь – ну, хоть «шестёрку» ставь…

Мишка в середине третьего класса открыл число «пи». Так мама ему сказала. Они ехали в маршрутке, и стёкла маршрутки были покрыты инеем. Мама царапала иней ребром монетки, и грела монетку в руке, и прикладывала плашмя, чтобы расширить окошко. И только в него стало можно глядеть, как промелькнула старинная церковь, и они стали говорить, как же хитро она построена, вовсе без углов. Острый конус крыши на цилиндре, сложенном из древних кирпичей. И это трудней, должно быть, чем когда строишь с углами. Но наши предки вполне себе справлялись…