Подросток Ашим

И в его словах слышалась такая неприкрытая печаль оттого, что он не может в ответ сделать мультфильм про Мишку, что Мишка опешил – выходит, зря он старался и делал такой мультфильм?

В растерянности он спросил у Димки:

– А если вдруг твой папа умрёт?

Все сразу перестали смеяться и стало тихо, только по инерции Борька Сомов ещё хмыкнул разок. И Толька начал что-то говорить: «А вот, это…» – и не докончил. А через минуту все уже потянулись в коридор обуваться. Мишка понял, что сказал что-то не то, и что друзьям разонравилось у него в гостях.

«А всё потому, что я думаю про то, что он умер, – ругал себя Мишка. – Надо думать про то, что у всех бывает, не только у меня…»

Мишка самое страшное прогонял, но вспоминалось вокруг да около страшного. Как Владька подошёл к нему и спросил: «А нас не будут колоть?» И Мишка только потом понял, что это соседка, тёть Маша, маме зачем-то укол сделала. Та, которая учила её папе делать уколы.

И ему стоило огромного труда выговорить наугад: «Не, нас не будут».

А их и впрямь не кололи.

А после за столом родственник, отцовский двоюродный, всё лез к Мишке, всё повторял: «Ты старший теперь, да, за мужика остаёшься, да…»

Мишка отворачивался, а его с силой разворачивали обратно, чтобы в его лицо дышать. «Теперь ты повзрослеешь, – обещал родственник. – Взрослеют когда? Думаешь, когда в школах да в институтах отучишься? Нет, взрослеешь, когда похоронишь кого-нибудь из своих, да… Я вот, когда мать похоронил, тоже как ты был…»

Тут Мишку охватил настоящий ужас и он перестал слышать, что говорил дядя, а только глядел на маму и не знал, как защитить её. Ведь правда, вместо папы это могла быть мама. А вдруг она тоже умрёт? Мишке хотелось вскочить и кинуться к маме, поскорее дотронуться до неё, но родственники сидели за сдвинутыми столами плотно, не выберешься, Мишку с Танькой и Владькой задвинули в самый угол дивана, а мамина тарелка стояла на противоположном краю стола, и мама не сидела над тарелкой, а вскакивала, выбегала на кухню и что-то раздавала кому-то.

Мишка того дядю своего единственный раз в жизни видел, и теперь вспоминал – и его снова ужас охватывал, что мама может умереть.

Он часто, приходя, замечал, что мама без него плакала. Тётя Маша, медсестра, приходила из-за чего-то кричать на маму и называть её дурочкой, или же ласково, уже от дверей, обнимала её и увлекала за собой в кухню, точно она была хозяйкой, а мама гостьей. Объясняла: «Поговорить надо». Из кухни слышалось мамино всхлипывание и громкий голос тёть Маши, когда она теряла терпение: «Таких упёртых, как ты, свет ещё не видывал!» И бабушка тоже приходила и закрывалась на кухне с мамой и что-то от неё требовала, и говорила:

– Урод нам в семье не нужен. Не слушаешься меня – помощи моей даже не жди!

И Мишка, слыша её, думал, про кого она так – «урод», и боялся догадки строить.

Наконец мама усадила их троих на диван и объявила, что у них скоро будет сестра. Они и спросить ничего не успели, как мама сказала: новой сестре надо приготовить место, и надо вынести из дома всё лишнее, и надо покрасить двери и подоконники.

В магазине Танька потребовала купить розовой краски, а Владик – ярко-жёлтой, синей и белой. Тётя Маша привела к ним какую-то бабушку, у той был с собой валик. Валиком, как оказалось, надо было раскатывать краску, и обе гостьи ругали маму, что таких красок никто не покупает и надо было сперва посоветоваться.

Сестру назвали Сашей в папину память, и она была сестра как сестра. Мишка помнил, как Владик маленьким был, а теперь была точно такая же девочка, и непонятно было, отчего вокруг сплошные охи и ахи.

Доктор из поликлиники, разворачивая малышку в комнате на диване, говорила маме:

– Ну, я не знаю, как вам повезло. Папа-то у вас жил на лекарствах… А если бы девочка родилась… – тут доктор помедлила, – ну, скажем, без рук и без ног?

А мама отвечала, торопясь закончить разговор:

– Я знала, что мы везучие.

Мишка смутно вспоминал, что папе она тоже так говорила: «Мы везучие», а вышло всё иначе. Ему опять стало тревожно и захотелось спрятаться от всех. Он вышел в кухню. Там на полу возле батареи ещё громоздились папкины учебники.

Он машинально взял верхнюю книгу, открыл наугад, изумился, что вся страница была в формулах, подумал о том, что они могут значить. И сам не заметил, как погрузился в них и увяз. Непонятное не отпускало его. От вытащил из стопки толстый математический справочник, поглядел, как в учебнике называлась глава, стал искать что-то похожее в алфавитном списке, но ему никак не попадалось объяснение формул.

Мама заглянула к нему в книги. Оказывается, она успела проводить доктора, и на кухню пришла, чтобы сполоснуть соску-пустышку.

– Ты для начала возьми учебник только на один класс старше, – сказала мама.

Мишка и взял, для начала, в библиотеке. Позже, ближе к весне, сдал его и взял учебник на два класса старше.

В математику он каждый раз погружался, чтобы пройти новый путь. И иногда это был путь вверх по ступенькам, когда ты устал уже, а лифта нет. А иногда Мишка блуждал в лабиринте со множеством ответвлений и тупиков. Он видел, что проходит один и тот же участок уже не в первый раз, и соображал, что надо теперь повернуть не вправо, а влево.

Бывало и так, что Мишка преодолевал задачу одним прыжком. Это был то детский прыжок на одной ножке, то рискованный прыжок через расщелину. И всегда это было красиво, и он любовался, глядя на переписанное начисто решение, и радовался, что открыл его – точно задачу не люди придумали, составлявшие учебник, – точно она существовала всегда, как звёзды на небе, и как моря на земле, и как число «пи».

Мама, носатая и взъерошенная, сказала в лицее:

– Вы только посмотрите моего мальчика!

И его взяли, хотя приём был окончен.

Это было не по правилам – и Мишка видел, что в классе приняли его недружелюбно. «Нужно перетерпеть, – сказал он себе. – Скоро они узнают, что я нормальный и что меня взяли сюда по экзаменам».

Мишке нравился его новый класс, и Кирка нравилась, хотя и передавала ему Эля Локтева: «Кирка хотела тебе объявить бойкот». И тихая Лена Суркова однажды сказала ему то же самое.

И он пытался понять, почему. Кирка смотрела на одноклассников чуть насмешливо, требовательно и очень цепко, как это определил про себя Мишка. Если уж решила за тобой наблюдать, так и будешь целый день чувствовать на себе её взгляд. А если она заметит, что и ты на неё смотришь – поглядит в ответ вопросительно: мол, тебе что-нибудь нужно? Вот ты уже и в дураках.

Поэтому он её только украдкой и мог рассматривать. Кирка была темноволосая, с быстрыми и точными движениями. Казалось, ей доставляет удовольствие просто ходить и доставать книги из рюкзака, и поднимать руку на уроках.

Когда Кирка хотела, она могла быть необыкновенно убедительной. Она тянула руку и улыбалась, глядя на учителя прямо, в упор – и обычно учителя выбирали именно её руку из всех поднятых рук. И кто-то в классе выдыхал разочарованно.

Одного Михайлова – Хичика – спрашивали так же часто, как и Кирку. Особенно на физике – физичка словно пыталась всему классу показать, что он снова к уроку не готов. Так Мишкина первая учительница, Людмила Юрьевна, его старалась на уроках подловить. Но Мишке везло, а Хичику – нет.

Мишка глядит, как мается Хич у доски. Он уже написал две длинных строки формул и не представляет, что писать в третьей строке.

А он ведь учил, перед сном он два раза читал параграф! Дома всё было понятно, каждая новая формула вытекала из предыдущей сама собой… Ему хоть намекнули бы, что из этой, последней формулы должно появиться.

Он с мольбой оглядывает одноклассников. Мишка бы подсказал ему, но он не глядел на Мишку, он ждал помощи от тех, с кем учился с 1 сентября. И кое-кто уже шептал с места, и жестикулировал, и в воздухе рисовал что-то непонятное. Физичка стучала ногтем по столу, но оба Котовы чуть ли не в голос Хичу подсказывали, и он переспрашивал Костю Котова:

– Здесь – аш или джи? Аш?

И это «аш» у него вышло так громко, что он сам испугался, отпрыгнул скорей к доске, ударился ладонью об учительский стол и оттуда магниты с катушками смахнул. Один магнит упал прямо на ногу, а Лёхич был в тонкой сменке. Он смешно дёрнул ногой и полез под стол магниты собирать. Встал на четвереньки, повернулся задом… А на подошве, оказалось, бумажка у него прилипла, какой-то ценник из столовой. С ценником было ещё смешней. Физичка никак не могла ихутихомирить, все хохотали в голос. Катушкин кричал ему:

– Сколько ты стоишь, Хича?

Он, красный, вылез из-под стола и скорчил смешную рожу. Мол, нате вам! Борька Иванов икнул, согнулся на стуле, а со стула сполз на пол и скрючился там, под столом. И все покатывались уже глядя, как Иванов пытается выбраться из-под стола. Его длинные ноги застряли между передней панелью стола и стулом. И Мишка смеялся со всеми, и потом всегда улыбался, когда Лёхича спрашивали при нём:

– А помнишь, тогда, на физике?

Лёхич, ну, Хича – вообще такой. Мишка уже понял – на него поглядишь и смеяться тянет.

Учительница биологии объясняла им, что подростки растут не одинаково. Если, например, кто-то самый маленький в классе, то потом он возьмёт и та-а-ак вытянется – всех перегонит. А кто раньше всех вырос – тот, наоборот, притормозит и позволит себя обогнать.

– Притормозите оба! – кричали со всех сторон шёпотом Катушкину и Иванову. – Не растите, подождите, пока вас Котов обгонит!

– А Хича сам себе целый класс! – смеялась Кирка потом на перемене, в кругу девчонок.