Россия во мгле, 2020. Книга вторая

Мы ведь уникальная страна. И уникальность в том, что у нас 120 миллионов гектаров пашни – это 10 процентов мирового запаса чернозёмов. А населения у нас – два процента от мирового. То есть мы должны кормить как минимум пять таких стран, как Россия. А мы 50 процентов продуктов сегодня завозим в страну. Это просто катастрофа! Уровень жизни в сельской местности можно поднять, только поднимая производительность, а это невозможно без развития сельхозмашиностроения.

У нас для сельхозмашиностроения сегодня нет ни одного завода, выпускающего дизельные двигатели, нет производства мостов, комплектующих – это всё очень плохо для ВВП, это потеря квалификации рабочих и станкостроения.

В советское время главными поставщиками для машиностроения были Минавиапром, Минавтопром, Минсудпром, Минсельхозмаш, Миннефтехимпром и ВПК. Сегодня уже возродили ВПК. Крайне необходимо восстановить оставшиеся пять комплексов. Они поднимут отраслевую и заводскую науку».

Мы ещё раз убеждаемся, что недоразвитые ельцинские реформаторы, за которых он стоял горой, сознательно разрушали сельское хозяйство.

Наблюдатели отмечают, что в таких странах, как Индия и Китай, экономический рост способствовал улучшению условий жизни огромного количества людей, исчисляемое сотнями миллионов.

В современной политологии Россию вместе с республиками Средней Азии, Закавказья и Белоруссией относят к категории «гибридных» режимов, которые не являются переходным этапом от диктатуры к демократии, а имеют собственную динамику и специфические свойства. Д.Е.Фурман предпочитает называть такие системы «имитационными демократиями».

Д.Е.Фурман, 2010 г.: «Сейчас прошло 18 лет после падения СССР и коммунистической системы. Это очень большой срок. За это время все те страны, которые действительно переходили к демократии, уже давно к ней перешли. С. Хантингтон писал, что демократия, система, основанная на единых «правилах игры», в рамках которой в соответствии со свободным выбором избирателей происходит чередование победителей и побеждённых, ротация власти может утвердиться, стать для общества нормой, только после двух-трех таких ротаций. Но если мы примем хантингтоновскую точку зрения (а она представляется совершенно бесспорной), то должны будем признать, что большинство постсоветских стран за почти два десятка лет не сделали ещё и первого решающего шага на этом пути.

В ходе нашей политической эволюции возможность мирной конституционной ротации власти не увеличивалась, а уменьшалась, и в настоящее время равна нулю. Логика развития российской и других подобных ей систем – отнюдь не логика постепенного изживания черт, унаследованных от коммунистического прошлого, и приближения к демократической модели общества. Скорее, наоборот, мы можем говорить, что в ходе эволюции этих систем изживались элементы демократии, которые были в наших обществах в недолгое действительно «переходное» время конца 80-х – начала 90-х годов, и «на новом витке спирали» в новой и более «мягкой» форме возвращались многие характеристики советской системы.

Как у большинства народов бывшего СССР, у русского народа в его истории не было опыта избрания верховной власти на альтернативных выборах и почти никакого опыта демократии.

Если в обществе нет «серьёзных» альтернативных демократии идеологий, но установление демократической системы для него предельно трудно, то имитация демократии, создание авторитарной системы, камуфлируемой в демократические одежды, становится для него самым естественным путём выхода из кризиса, в котором оно оказалось с распадом коммунистической системы.

Реализовался один из возможных вариантов. Приход к власти в 1991 г. российского антикоммунистического демократического движения во главе с Б. Ельциным был зарождением данной индивидуальной имитационно-демократической системы, которая дальше развивалась по своей внутренней логике.

Беловежские соглашения, решившие судьбу государства тайно, без какой-либо консультации с народом и без какого-либо народного мандата, были абсолютно недемократическим и неконституционным актом. И именно этот акт превратил Ельцина в реального главу независимого российского государства, а его соратников-демократов в политическую верхушку этого государства.

При всех колоссальных различиях революций 1917 и 1991 годов между ними есть весьма существенное сходство. И в 1917, и в 1991 г. к власти неправовым путём приходит меньшинство, убеждённое, что оно призвано привести тёмную народную массу к светлому будущему. И после этого пришедшее к власти революционное меньшинство уже не может от власти уйти и обречено создавать систему, делающую такой уход невозможным. Это сходство начальных ситуаций «зарождения» российских советского и постсоветского режимов обуславливает и сходство их последующих эволюций.

В России действительная демократичность президентских выборов в июне 1991 г. гарантировалась именно наличием либерального союзного центра, и эти выборы стали последними реально альтернативными. Победа демократов означала конец демократического развития. После Беловежских соглашений российские демократы и их лидер Ельцин фактически закрыли для себя путь к отступлению и уходу из власти.

Каждый шаг на пути закрепления у власти Ельцина и правящей группировки делает их уход из власти ещё более чреватым гибелью и, следовательно, ещё менее возможным. Если теоретически ещё можно как-то представить себе Б. Ельцина, уступившего власть оппозиции сразу после Беловежских соглашений, то после приватизации и расстрела парламента в 1993 г. это уже просто не представимо. Поэтому у Б. Ельцина и его окружения был только один путь – не назад, а вперёд, ко всё более прочному закреплению у власти президента, а затем и его «династии» – тех, кого будут назначать своими преемниками стоящие у власти президенты, то есть по пути всё большего выхолащивания демократического содержания при сохранении демократической формы.

Таким образом, в 1991 г. мы как бы вступили на эскалатор, сойти с которого было уже практически невозможно и который сам вёз нас вперёд, к теперешней развитой (и уже начинающей «стареть») имитационно-демократической системе.

Главной движущей силой и главным направлением развития российской постсоветской системы является последовательная ликвидация угроз сохранению верховной власти в руках президентов и её передаче избранным ими преемникам. При этом развитие «политического организма» аналогично развитию любого организма. Вначале он слаб, его могут уничтожить какие-то внешние воздействия или «болезни роста», и он борется с реальными и опасными угрозами, преодолевает кризисы, которые действительно могут иметь летальный исход. Эти кризисы в развитии нашей системы приходятся на ельцинский период, когда закладываются её основы. Но, преодолевая эти кризисы, организм развивается, растёт, становится всё крепче.

В последующий, путинский период организм уже достаточно крепок, власть достаточно сильна и действительно опасных для неё угроз нет. (Эти угрозы возникнут вновь позже, на следующем, завершающем этапе развития.) Но обеспечение гарантированной безальтернативности верховной власти предполагает последовательное устранение всё более отдалённых опасностей.

Последовательное устранение сначала непосредственных, затем – потенциальных угроз означает расширение сферы контроля власти над обществом. Развитие идёт от безальтернативности президентской власти к «безальтернативному» (то есть определяемому самой президентской властью) составу парламента, «безальтернативным», назначаемым губернаторам и даже – «безальтернативным» комментариям политических событий по телевидению. Это развитие идёт «по восходящей», пока на самом пике могущества системы не обозначаются «пределы роста» и появляются новые признаки слабости.

Если в августе 1991 г. демократы – сторонники Ельцина – организовывали оборону Белого дома от танков ГКЧП, то в октябре 1993 г. они сами осаждали этот же Белый дом при помощи танков. Но в отличие от «реакционеров» гэкачепистов у них было значительно меньше страхов перед пролитием крови (чужой).

Расстрел Белого дома делает ненужными для Ельцина какие-либо компромиссы и согласования по поводу текста новой Конституции, и 12 декабря 1993 г. на референдуме, организованном по указу президента, принимается Конституция, полностью удовлетворяющая Ельцина.

В новой Конституции, естественно, прописаны все права и свободы. Но полномочия президента значительно расширяются. Президент – глава государства, «гарант Конституции, прав и свобод человека и гражданина». Он – верховный главнокомандующий и осуществляет руководство внешней политикой. Президент назначает правительство, может сам председательствовать на его заседаниях и принимать решение об его отставке. Правительство утверждается Думой, но президент имеет право распускать Думу, если она трижды отклонит предложенную им кандидатуру премьера (причём это может быть одна и та же кандидатура) или дважды в течение трёх месяцев проголосует за недоверие правительству. Более того, председатель правительства может сам потребовать голосования о доверии, и если Дума в доверии отказывает, президент может её распустить в течение семи дней. Таким образом, над депутатами постоянно висит дамоклов меч роспуска, и законодательная власть оказывается в полной зависимости от исполнительной, которая всегда может «отправить в отставку» неугодный парламент. Президент издаёт указы, предлагает законопроекты, подписывает законы (для преодоления президентского вето нужно две трети голосов депутатов обеих палат), может вводить чрезвычайное положение, а в случае военной угрозы – военное положение, предлагает кандидатуры членов высших судебных инстанций, генерального прокурора, председателя Центрального банка. Процедура импичмента президента прописана, но, в отличие от предельно простой процедуры роспуска парламента, она настолько сложна, что это делает импичмент практически невозможным.

При имитационно-демократическом режиме не конституция устанавливает неизменные «правила игры», в которой победители и побеждённые могут меняться местами, но пришедший к власти победитель устанавливает удобные для него, периодически меняющиеся, но гарантирующие ему постоянную победу «правила игры».

То, что власть коммунистам независимо от исходов выборов (1996 г.) всё равно не отдадут, было очевидно, и об этом говорилось совершенно открыто. Возможность передачи власти оппозиции правящей группой просто не рассматривалась.

Выборы 1996 г. фактически ликвидировали иллюзии возможности конституционной смены власти в рамках складывающейся системы. Стало очевидно, что отныне оппозиция может ставить своей целью не достижение власти, а лишь всё более трудное для неё прохождение в бессильную Думу и какое-то (всё более слабое) давление на власть. У электората исчезают стимулы голосовать за оппозицию, о которой заранее известно, что прийти к власти она не может (и даже не собирается). Начинается процесс отмирания оппозиции.

Осуществись победа Зюганова, она бы стала первым случаем победы оппозиции на выборах верховной власти в русской истории. Теоретически это мог бы быть первый шаг на пути к реальной демократии, ибо возможности реставрации советского прошлого не было вообще, а возможности Зюганова построить режим безальтернативной власти были неизмеримо меньше, чем у Ельцина.

Дальнейшее обогащение и спокойная жизнь «олигархов» также были неразрывно связаны с «крышей», которой служила для них президентская власть. У менее крупных собственников были свои, менее могучие, «крыши» в государственном аппарате. Одновременно олигархические богатства служили «карманом» для президента. Не случайно «олигарха» Р. Абрамовича называли «кассиром» семьи Ельцина. «Сомнительное» происхождение крупнейших состояний и «презумпция» их нечестного происхождения в глазах большинства усиливало у олигархов чувство тревоги. Тем более что среди владельцев самых больших состояний значительное место занимали евреи (ими в 1998 г. возглавлялись семь из девяти крупнейших банков).

Крупные собственники понимали, что приход к власти оппозиции, не только, коммунистической, но любой, угрожает расследованием обстоятельств их обогащения и «переделом собственности», что стало для них «кошмаром, преследующим в ночи». Тесно связанные с криминалом, создавшие свои службы безопасности, где работали ушедшие со службы видные чины КГБ, и контролирующие СМИ олигархи постоянно боролись друг с другом, интригуя друг против друга в Кремле, выливая друг на друга компромат и даже организуя убийства и покушения. Но когда возникала опасность для власти, они могли выступать сплочённо. В 1996 г. сплотившиеся «олигархи» затратили колоссальные суммы на избирательную кампанию Ельцина, за что власть расплатилась, организовав переход в их собственность ряда ещё не приватизированных крупных предприятий (через пресловутые залоговые аукционы).

После 1996 г. в отношениях олигархов к власти обозначилась новая тенденция. Олигархи «обнаглели». Сосредоточив в своих руках колоссальные богатства, придя в 1996 г. на помощь власти по её просьбе, они резко выросли в собственных глазах. Высокая степень самооценки олигархов породила стремление к частичной конверсии богатства в политическую власть и общественный статус. Некоторые олигархи сами становятся депутатами и участниками исполнительной власти, пытаются воздействовать на политику, прежде всего, в чисто личных интересах, борясь с конкурентами и используя своё положение для дальнейшего усиления и обогащения.

Квазизаконный характер приватизации и обретения крупнейших состояний открывал для президента громадные возможности контролировать «олигархов». Власть в любой момент могла «вынуть из шкафа» дела о приватизации, уплате налогов и т. д. и организовать преследование ставших «неуправляемыми» и политически опасными магнатов даже на совершенно законных основаниях (это, конечно, облегчается значительной фактической подчинённостью судов президентской «властной вертикали»).

Путин проделывает эту операцию по отношению к трём крупнейшим и самым амбициозным «олигархам». Двое из них в результате оказываются в эмиграции, потеряв значительную часть состояний. (В. Гусинский, медиа-магнат, связанный с Лужковым и «московской группировкой», в период кризиса преемственности власти бывший активным противником Путина, и Б. Березовский, которому, напротив, Путин едва ли не был обязан своим президентством и которому, правда, по словам самого олигарха, в период своего прихода к власти он говорил: «…Ты для меня больше, чем брат». ) Третий, самый богатый и самый опасный (прежде всего, потому, что, в отличие от других, его деятельность имела некоторую демократическую и правовую идейную мотивацию, он стремился к более «прозрачным» отношениям власти и бизнеса и сознательно поддерживал деньгами оппозицию, даже коммунистическую) М. Ходорковский – в тюрьме. Компания Ходорковского была обанкрочена, а её активы перешли в руки близких к президенту лиц. Арест в 2003 г. Ходорковского и последующая ликвидация его «империи» – переломный момент в отношениях власти и крупного бизнеса.

Ненавидящий олигархов народ приветствовал расправу над ними, которая только усиливала престиж власти. Какие-либо серьёзные проявления оппозиционности в олигархической среде отныне прекращаются. Но прекращаются и преследования олигархов и антиолигархическая кампания в СМИ. Как и от региональных «баронов», от олигархов власть требует, прежде всего, лояльности, но если эта лояльность подтверждена, их оставляют в покое и позволяют поражать мир экстравагантным использованием своих сказочных богатств.

Если режим строится как режим безальтернативной президентской власти, когда власть фактически передаётся от одного президента к другому, оппозиция фактически не нужна. То есть, естественно она не нужна власти, но она не нужна и обществу, потому что оппозиция заведомо бессильна.

Постсоветская российская система создавалась как система личной власти Ельцина. Но любая личная власть, даже если она никак не ограничена политически, ограничена «биологически». И переход власти от одного лица к другому в авторитарной системе – всегда в той или иной мере кризис, ибо новый правитель обязательно меняет кого-то в окружении и что-то в политике. Это всегда для одних катастрофа, для других – счастье.

Для его (Ельцина) семьи и окружения дилемма выглядела иначе – организовать уход президента и передачу власти доверенному лицу или идти на риск преследований в случае неконтролируемого ими прихода к власти кого-то, кто таким доверенным лицом не является.

С избранием Путина процесс построения системы безальтернативной президентской власти был в основном завершён.

В имитационно-демократической системе «настоящие» рыночные отношения невозможны – квазидемократии соответствует квазирынок.

Известна шутка второго президента в его выступлении на банкете по случаю Дня чекиста в 2000 г., когда он сказал, что поставленное перед ним задание по завоеванию власти полностью выполнено. Через год на таком же банкете он повторил эту шутку. Зал каждый раз взрывался аплодисментами.

Но как в избрании Ельциным преемником именно работника КГБ, так и в усилении «кагэбэшников» есть определённая закономерность. Дело в том, что в имитационно-демократической системе управление не может осуществляться в соответствии с формальными правовыми нормами. Обеспечить безальтернативность власти можно, лишь нарушая или обходя эти нормы, действуя где-то на грани законного и незаконного или вообще за пределами закона.

Устранение опасных кандидатов и обеспечение нужных результатов голосований, контроль над высшей бюрократией, олигархами и региональными «баронами», их проверки на лояльность, подбор компромата на них, организация процессов против непослушных олигархов, подбор кадров на высшие должности, передача стратегически важных объектов в собственность доверенных людей, и т. д. – все эти необходимые для поддержания системы действия по сути своей представляют «тайные спецоперации». Они становятся не чем-то исключительным, а постоянным и важнейшим аспектом любого политического действия. Но для проведения таких операций наиболее подходят специалисты в этой сфере.

Советская система с её догматической тоталитарной идеологией и имитационно-демократическая постсоветская система – изначально очень разные. Но в них есть и общее – в обеих этих системах власть не только может создавать условия, обеспечивающие свою «безальтернативность», но и не может этого не делать, у неё нет возможности «уйти». Следовательно, и эволюция обоих систем подчинена общей логике установления максимально возможного контроля над обществом.

Сейчас возникающая у нас система управляемой многопартийности наиболее близка к созданной в Узбекистане И. Каримовым, где ряд партий соревнуются в своей любви к президенту.

Имитационно-демократической системе имманентны глубокие противоречия, которые с течением времени обостряются и ведут к кризису системы и её разрушению. Прежде всего – это противоречие между авторитарным «содержанием» и демократической «формой». Система прочна до тех пор, пока это противоречие не осознаётся. Но вся естественная эволюция системы, равно как и эволюция общества, совершающаяся в рамках этой системы, ведут к тому, что это противоречие всё более «выходит наружу». Логика развития системы ведёт к превращению выборов в фикцию.

Процесс делегитимации – один из аспектов эволюции системы на «нисходящем» этапе её развития. Сама логика развития системы приближает её естественный конец. Но эта делегитимация ускоряется идущими независимо от эволюции системы процессами развития общества. Если эволюция системы ведёт к тому, что выборы становятся всё более фиктивными, то эволюция общества ведёт к тому, что его способность увидеть эту фиктивность становится всё больше.

Послушная, безликая, безынициативная и коррумпированная элита идеальна для авторитарной власти в условиях стабильности – «застоя». Такая элита не может стать идейно оппозиционной, в ней ослаблена солидарность, и на отдельных, почему-либо взбунтовавшихся её представителей у власти всегда найдётся управа. Элита всегда будет исправно приносить «дань» (местные власти – «правильное» распределение голосов на выборах, владельцы СМИ – «правильное» освещение событий, судьи – «правильные» судебные решения, олигархи – просто деньги), получая взамен «индульгенцию на коррупцию».

В кризисной ситуации такая элита неизбежно окажется бессильной и готовой как можно быстрее покинуть «тонущий корабль», с которым её не связывает ничего, кроме личных интересов.

Сейчас у нас не только нет такой (сильной) оппозиции, но уже и нет возможности для её возникновения. И выборы практически уже утратили у нас характер важного события, с которым связываются общественные ожидания. Наша эволюция в направлении установления всё большего контроля власти над обществом зашла слишком далеко.

Все варианты относительно «мягкого» и организованного демонтажа системы, таким образом, оказываются невероятными или очень маловероятными. Но это означает лишь то, что всё равно неизбежный кризис, скорее всего, примет у нас более неожиданные, стихийные и неорганизованные формы.

В российском сознании существует порождённый нашей историей невротический страх безвластия и хаоса, побуждающий общество легко соглашаться с установлением авторитарной власти (любая власть ощущается как меньшее зло по сравнению с безвластием). Но именно внешне стабильные авторитарные системы в своей естественной эволюции ведут к тем периодам хаоса, которые мы так хотим избежать. За стабильность российского самодержавия в XIX в., так контрастирующую с бурной историей Западной Европы, расплачиваться пришлось катастрофой 1917 года. За застойную стабильность позднесоветского периода – катастрофой 1991 года. И очень вероятно, что за стабильность и управляемость путинского периода нашей истории тоже придётся расплачиваться будущим новым периодом хаоса и распада.

Конец жизненного цикла теперешней системы, как я пытался показать, является «безальтернативным» результатом её развития. Он – не вероятен, а неизбежен. И с каждым годом он – всё ближе. Но предсказать сроки и форму будущего кризиса принципиально невозможно. Такие кризисы всегда наступают неожиданно.