Заблудившийся рассвет

Ради него я бился в бою.
Вихрям грудь подставлял свою,
Если не понял меня мой народ,
То не пришёл моей смерти черёд,
Буду стоять я там, где стою!

Ахметсафа не мог удержаться от того, чтобы по-своему прокомментировать этот отрывок из дастана:

– Видишь, Гумер абзый, даже такие великие герои, как Идегей, готовы были беззаветно служить народу, чтобы завоевать его признание, благодарность и вечную память. Уверен, что такие батыры мечтали, чтобы народ понял и поддержал их, признал в них национальных героев. Как видишь, служение народу, Отчизне появилось не сегодня и не вчера.

Гумер ага не заставил себя ждать с ответом, продекламировав другой отрывок из дастана:

Развалили они страну.
Страна нища, страна слаба,
На что похожа её судьба?
На чужбине теперь мой отец,
На чужом скакуне беглец,
Кобылу чужую доит,
И чужой у него верблюд,
И чужой вокруг него люд,
От тебя мой отец ушёл,
Места в стране своей не нашёл,
Оборвал родовую нить,
Был он вынужден так поступить.
На чью похожа его судьба?

– Вот так-то, туганкай, – подытожил дядя. – Не хочу – боже упаси! – отговаривать тебя от служения народу, стране, обществу. Но постарайся правильно понять мою мысль, сынок. В том же дастане, например, говорится: «Ветер может закружить кроны деревьев, слово может закружить людям головы». Я не хочу сбивать тебя с избранного пути. Но, судя по всему, тебя в скором времени завалят общественными делами. Ты их будешь с успехом выполнять, а пользу из этого станут извлекать другие. Возле тебя всегда будут крутиться разные горлопаны, которые постараются присвоить себе твои заслуги. Это – закон жизни. Такие люди обычно отличаются беспринципностью, беззастенчивостью, неприхотливостью, бывают завистливыми и к тому же весьма пронырливыми. Я как старейший в настоящее время представитель рода Давлетъяровых хочу оставить после себя жизнеспособную, крепкую родовую нить, которая подобно туго натянутой тетиве всегда будет готова посылать в жизнь всё новые и сильные стрелы родового лука. Тогда и только тогда я уйду из этого бренного мира со спокойной совестью. Мне очень хотелось бы, мой мальчик, чтобы ты по недоразумению или непониманию той или иной ситуации не попал, во-первых, в крутые жизненные переплёты, а во-вторых, не растрачивался бы по пустякам.

Возле тебя будет околачиваться много разных ловкачей. Они по-своему любят таких, как ты, способных и деятельных людей, которых используют для своих зачастую нечистых целей. Боюсь я, Сафа, что в круговерти общественных дел ты забросишь учёбу, не сможешь получить настоящего образования и, делая за других то, что должны делать они, останешься в конце концов невеждой и недоучкой на смех тем, для кого ты стараешься. Общественная деятельность для многих пустых выскочек открывает дорогу наверх, к власти. Наступили такие времена, дорогой, когда удобнее и легче идти во власть всяким продажным болтунам, чем людям действительно способным, неординарным. Они просто раздавят таких, как ты… Будь осторожен, сынок, опасные, страшные для вас времена наступают…

* * *

Радуясь такому безотказному помощнику, как Ахметсафа, директор Надиев действительно завалил его общественными делами и при случае никогда не гнушался посоветоваться с примерным и деятельным активистом, особенно по части разных хозяйственных хлопот. Впрочем, такая ситуация нравилась самому Ахметсафе, щекотала, подстёгивала его самолюбие. А как же! Сам директор, не говоря уже о его заместителе, здоровается с ним за руку, как с равным себе, расспрашивает о его делах, советуется. Грех жаловаться на такую жизнь… И Ахметсафа не жаловался, даже когда ему приходилось очень трудно. Дядя оказался прав: поручения сыпались на его племянника как из рога изобилия. А юноша не только всё выполнял в лучшем виде, но ещё и сам проявлял инициативу, находил себе новые дела, организовывал, договаривался, доставал, улаживал… Проблема дров благодаря стараниям Ахметсафы была уже счастливо забыта, подвигались и другие дела. Директор не мог нарадоваться такому помощнику.

Поэтому Ахметсафу немного покоробил слегка пренебрежительный отзыв Мусы о холоде в комнате. Дескать, «холодно здесь, терпеть нельзя»… Теперь-то как раз можно! Пришёл бы Муса в общежитие пару недель назад, не так запел бы. Если каждый будет только жаловаться и безропотно ждать, пока кто-нибудь не «сотворит» тепло, действительно, можно и окоченеть от холода… Огорчение Ахметсафы так явственно было написано на его лице, что Муса тут же понял свою промашку и поспешил сменить тему разговора.

– Дустым! Друг мой, однако хватит нам жаловаться! Одними жалобами дело не сдвинешь, так ведь? – сказал Муса, тут же оживившись, как будто не он минуту назад клял холод, косвенно обвиняя в этом Ахметсафу. – Сегодня же я переговорю с девушками. Нужно привлечь к художественной самодеятельности новых людей, поискать новые таланты…

Муса уже знал от Айши, кто из студентов на что способен, какими талантами обладает. Впрочем, ему, кажется, и не надо было проявлять особой активности, чтобы собрать возле себя молодёжь. Стоило ему обронить пару-другую фраз, как девушки сами тянулись к нему, как мотыльки на свет. А где девушки, там, соответственно, и джигиты. Сам же Муса, казалось, оставался как бы в стороне, но при этом никогда не выпускал ситуации из-под своего контроля. Он обладал даром, что называется, с полоборота завести, зажечь юных студенток, и этим даром умело пользовался. Он подмигнул Ахметсафе, ещё не совсем переварившему обиду, и похвалил его:

– А ты, оказывается, становишься настоящей сценической «звездой!» Браво! Молодец! Нам очень нужны такие джигиты, как ты. У меня есть две-три написанные мною пьески, мы ставили их на сцене ещё в бытность мою в медресе, в прежние годы. Сагит, наверное, хорошо помнит их…

Агишев утвердительно закивал головой.

– Так вот, – продолжал Муса. – Я пересмотрел эти пьесы заново, кое-что добавил, переработал, словом, их возможно использовать ещё раз. В городе немало школ, детских садов, трудовых коллективов, так что можно организовать подшефные рейды с участием наших артистов. Глядишь, там и покормят нас или продукты какие подкинут…

Лицо Сагита расплылось в довольной улыбке, словно он уже вкушал сытный обед:

– Это было бы неплохо, Муса. Ведь один только наш Ахметсафа способен заменить двух-трёх артистов! И декламатор, и спортсмен…

– Каких поэтов ты читаешь? – поинтересовался Муса, в эту минуту меньше всего напоминая дрожащего недавно от холода подростка. Теперь это был настоящий лидер, вожак, руководитель.

Ахметсафа был явно не в восторге от упоминания его артистических данных. В конце концов, он не шут какой-нибудь, а первый помощник самого директора.

– Тукая… Сагита Рамеева… Дэрдменда… – нехотя протянул он. – Их любил цитировать наш учитель Мифтах хальфа. И нас, конечно, учил…

Он вдруг запнулся, вспомнив обидные слова хальфы накануне того злополучного Курбан байрама, обернувшегося для него трагедией…

– Здорово! – одобрил Муса. – С такими поэтами можно дружить…

И тут же с видом бывалого знатока добавил:

– Но дело в том, что они устарели, понимаешь? Обветшали… Канули в прошлое… А из новых поэтов кого предпочитаешь?

– Ну… – замялся Ахметсафа, в чьих ушах всё ещё звучали укоризненные слова хальфы Мифтаха.

– «Разве учил я вас быть бесчестными? – вопрошал расстроенный до слёз учитель. – Разве этому я вас учил? Может быть, в борьбе со старым, отжившим я призывал вас крушить и ломать всё, что встретится на вашем пути? Жечь, уничтожать, закапывать в землю заветы наших предков? Ну-ка, скажите, разве можно построить что-то новое на слезах и бедах обиженного тобой народа? Эх, вы, головотяпы, глупцы!..»

Как сквозь туман ответил Ахметсафа на вопрос Мусы:

– Ну… Такташа, например…

– Вижу, что этот Такташ совсем заморочил вам головы, – усмехнулся Муса. – Жаль, что я не успел познакомиться с ним лично, хотя стихи его читал в газетах. Когда я уезжал из Оренбурга, его здесь ещё не было, а когда я снова приехал, уже не было Такташа. По-моему, он пока тащится по следам прежних, устаревших поэтов и ещё не отзывается на новые веяния.

Ахметсафа понял, что Муса испытывал почему-то неприязнь к Такташу.

– Мы с Ченекеем уже обсуждали творчество Такташа, – продолжал Муса. – Ченекей согласен со мной… Кстати, он довольно известный в Оренбурге поэт, часто выступает, читает свои стихи…

Действительно, этот Ченекей выступал почти на каждом вечере, но почему-то так и не добился у студентов особой популярности. Однажды он выступал вместе с Такташем и выглядел серой мышью по сравнению со всеобщим любимцем. С тех пор Ченекей невзлюбил блистательного Такташа, что было всем известно. Однако его неприязнь к Такташу, видимо, передалась и Мусе, который поддержал своего друга.

– Ну, что есть у Такташа? – рассуждал тем временем Муса. – Какие-то архангелы Газраили, пророки… Кавили, Хавили… Небеса… Цари… Девы рассвета… Нет, это не для нас!

Но Ахметсафа не был согласен с этим утверждением и с тихим упрямством возразил:

– Такташа любят… Особенно молодёжь. И стихи у него хорошие…

Муса предпочёл с ним не спорить, решив сохранить хотя бы видимость дружбы с человеком, которого он недавно ненароком обидел своей бестактностью. И всё-таки, уже стоя у дверей в своей поношенной шинели, он перед уходом вспомнил, что последнее слово должно остаться за ним, и назидательным тоном сказал Ахметсафе:

– Нам нужны песни борьбы и счастья! Молодёжь надо воспитывать именно в этом духе, дорогой Ахметсафа. Мы должны создать литературу, способную служить делу рабочего класса. Вот где наш путь! Преступно уводить молодёжь от революционной романтики. Огонь и воду не соединить, так что надо выбросить на помойку все эти «везены», «эслубы», «мавзуги»[30 - Термины восточного стихосложения, означающие ритм, рифмы, сюжеты, литературные позиции и т. д.] и прочее старьё! Пора освободиться от идейной путаницы в головах!

Вполне удовлетворённый эффектом от своей речи, в котором он ничуть не сомневался, Муса повернулся к двери и напоследок бросил:

– С сегодняшнего дня буду жить на квартире Ченекея, так что можете отдать мою койку кому-нибудь из нуждающихся…

Вся бравада Мусы, однако, резко контрастировала с его явно больным видом и вымученной, тяжёлой походкой. Да, Мусе действительно требовался хороший уход, лечение и питание. Холода он не выдержит…

– У Ченекея жить совсем неплохо, – заметил Фатых Сагитов. – Как-никак заведующий столовой. Что-нибудь да перепадёт. Во всяком случае, с голоду не пухнет.

По какой-то причине он уклонялся от спора с Мусой, чем, кажется, и сам был недоволен. Вот и сейчас Фатых заворчал уже после ухода Мусы, оппонентом которого так и не решился стать.