Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра

Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра
Фалена Лысакова

Перед нами раскрываются тысячи миров, и мы можем выбрать любой из них, пойти по любой из дорог. Ведь на самом деле никто и ничто нас не сдерживает. Все замки и двери находятся только в нашем сознании, и порой достаточно лишь протянуть руку, чтобы их отбросить.

Уже не помню, откуда начался мой путь и когда это было. Странники не считают километры. Сейчас для меня существуют только дороги – великое множество дорог – и ни единой карты в сумке. Я просто выбираю одну из них наугад и иду. Иду вперед.

Ведь все дороги куда-нибудь да приводят, верно? Даже если под ногами вдруг разверзается бездна, а вокруг пляшет шальное пламя, я просто поворачиваю и иду дальше.

Вперед и вперед.

Так много путей, так много вариантов… и так много разных миров. Интересно, куда я попаду сегодня?..

Фалена Лысакова

Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра

Путешествие 1. Сквайззл. Точка координат. Начало пути

Однажды в своих странствиях я попал в странное место, куда можно было добраться только пешком. Туда не летают самолеты и не ходят поезда. Я много слыхал о городах, куда можно долететь лишь на огромных птицах или нырнуть на спине морской черепахи. Но этот город был совсем другим.

Тогда у меня еще не было Мару, и я путешествовал на своих двоих. Мару – мой олень-маруки, и когда-нибудь я обязательно расскажу вам, как его встретил, но сейчас, наверное, все же стоит написать о самом начале моего пути.

Я не соврал, когда сказал, что уже и не помню, откуда именно начался мой путь. Однако этот город стал для меня своеобразной отправной точкой. Местом, которое окончательно превратило меня в странника.

Так вот, я шел тогда налегке и пешком, мои ноги еще не были сбиты километрами дорог; я был свеж, молод и полон сил, а еще меня распирало от юношеской любознательности – мне не терпелось поскорее все увидеть и познать.

Один старик в плаще из вороньих перьев поведал мне, что есть такое место, которого не найдешь на карте, куда не ведут дороги, куда невозможно попасть и откуда невозможно выбраться.

– Как это так – нет на карте? – я отнесся к его словам с понятным недоверием.

– Иди на закат солнца, пока земля не начнет кровоточить, а небо не лопнет, как перезревшая хурма, – он указал своей клюкой с лисьей головой на набалдашнике куда-то вдаль и добавил многозначительным шепотом: – Если ты, конечно, в самом деле готов стать странником.

Во мне взыграла ретивость, и если у меня и имелись какие-то разумные доводы, то их тут же смело. Конечно, я странник! Я ведь уже столько дорог обошел!

Видя мою реакцию, старик лишь усмехнулся, сверкнув острыми, как у крысы, зубами. Из-под лохматых, цвета киновари с солью грязных лохм сверкнули ясные, колкие глаза. Глаза-звезды.

– И что, много историй ты уже можешь рассказать?

Я раскрыл рот, но понял, что мне нечего ему ответить – я был пуст внутри, как корзина.

– Откуда тебе знать, что там есть город? – огрызнулся я, смущенный. – Ты сам-то там был? Не больно-то ты похож на путешественника…

Старик не обиделся на колкость – он только развел руками, словно демонстрируя свои тощие ноги, открывшиеся под полами плаща, и улыбнулся на одну сторону. Голос его шаркал, как подошвы по сухому асфальту:

– Я сам оттуда родом. Как и все мы.

Он растворился в знойных вечерних тенях, что бросали кипарисы на пустынную магистраль, – длинных, подобно пикам стражников, заметивших вора. Солнце было точно белая монетка, прилипшая к такому же выцветшему, как выстиранная голубая простынь, небу.

Что ж, повторюсь, я был молод и не боялся никаких препятствий, да и терять мне тоже было нечего. Все, что у меня тогда было, это я сам да скромный багаж: посох, рюкзак и накидка.

Когда я уже почти выбился из сил – дорога была пустой, монотонной и ровной, а кипарисы давали мучительно мало тени – солнце наконец начало падать к горизонту. По небу разливались нежные краски заката, похожие на разводы персикового и макового мрамора. Облака из лебяжьего пуха потяжелели, как смоченная чернилами вата; снизу их заливали сиреневые тени, а сверху будто припудрили слепящей золотой пылью.

И в то же время, как солнце закатывалось за ровную полоску дороги, вверху, прямо по курсу плотная ткань полыхающего неба треснула и разошлась по шву, являя миру свою изнанку – непроглядно черную бездну.

Хотя нет, она не была непроглядно черной – присмотревшись, я понял, что она переливалась всеми оттенками синего и фиолетового, как богатая палитра аметистовой жеоды, в глубинах которой мерцали далекие огни – точно лампочки на рождественской елке.

И там, в ее сердцевине, тлело свое, бледное в багряной оторочке солнце.

Я обомлел. Зрелище было таким завораживающе красивым, что сердце на миг замерло, а во рту пересохло. Не помню, как я сделал первый шаг, а за ним и второй. Я пошел вперед, ко все растущей дыре в рдяно-шафрановом небе, точно зачарованный. Нет, шли мои ноги, а я сам… сам просто не мог оторвать от нее взгляда.

Когда последние шали заката опали и растаяли над землей, я уже ступил в звездчатую дыру, и передо мной вдруг предстало нечто совершенно невероятное: мрак не был абсолютным, о нет! Я видел внизу, под кудрями дымных облаков цвета черного опала перемигивание огней города и пронзающие ночь шпили башен.

До самых глубин неба, выше облаков, на которых я сейчас стоял, возвышались длинные столбы, на которых, как на маяках, горели фонари – будто это была дорога, безошибочно ведущая вниз.

Сквайззл – так назывался этот город, незримая точка начала координат; город городов. Я думал, что раз над городом простерлась ночь, то все спят, но на улицах неожиданно кипела жизнь: люди ходили по магазинам и в кафе, все здания были унизаны неоновыми вывесками и гирляндами, точно низками драгоценных камней. Разноцветные огни лились на меня со всех сторон, делая ночь яркой и слепящей.

Я прошелся по улицам, рассматривая все с открытым от изумления ртом – как я, должно быть, смешно выглядел! Но никто надо мной не смеялся. Я мог бы сказать, что все были радушны и добры, но, скорее, просто никому не было до меня дела.

Это был такой странный город… для юного, неопытного меня. Здесь никто не ездил на машинах или лошадях, не гудели поезда и не летали самолеты. Да и зачем они были жителям Сквайззла? Ведь у них под ногами раскинулось целое небо – небо, у которого не было границ.

Поначалу я дико боялся, что сорвусь и упаду – у меня не было крыльев и я не умел летать. Я стоял на краю облаков и, устремив взгляд в космическое варево, размышлял. Впереди у меня была целая ночь, чтобы слушать их истории и гулять по гудящим улицам, а у них эта ночь была длиною в целую жизнь.

И тогда я понял, что означает быть странником. И с тех пор начал записывать свои истории. Но никогда я не рисовал карт. Знаете, есть в мире места, куда не найдешь дороги по карте, сколько не делай пометок. Чтобы туда попасть, нужно идти по теням, что роняет умирающее солнце, или сквозь снежную бурю, или, закрыв глаза, просто слепо шагать вперед…

Ведь именно в этом и состоит задача странника.

Путешествие 2. Умъяха. Город золотой

На улицах Умъяхи одуряюще пахло специями всех мастей, от корицы, кориандра и аниса до перца всех цветов и сортов, ванили и шафрана. И все это облако терпких, сладко-горьких ароматов забивало ноздри и налипало на стенки нёба. Слюна во рту была сладкой и густой, точно мед. От яркого солнца и дыма из коптилен кожа становилась гладкой и бронзовой, а волосы пахли шоколадом и имбирем.

Город казался золотым – он был как чан залит солнцем от края до края; стены домов блистали золотистым песчаником, а дороги были вымощены кусочками янтаря – бурого, красного, рыжего и лимонно-желтого. В окнах и дверных проемах раскачивались занавески из бисерной бахромы.

Но самым пестрым, самым шумным и заполненным местом города была рыночная площадь, на которой с утра до ночи шла торговля. Сюда съезжались люди со всех концов Земли за специями и местными сладостями. «Золотой рынок Умъяхи» – наверняка вы не раз слышали это название и наверняка кто-то из знакомых нахваливал вам их пахлаву или тимьян.

Прилавки ломились от всевозможных пряностей, расфасованных в горшочки, деревянные ящички и висящих аккуратными пучками. Проходя по одной из рыночных улочек, ты миновал ряды с мешочками кардамона, кориандра, паприки, масала и розмарина; на прилавках высились миниатюрные горы из листьев базилика, звездочек бадьяна и розовой соли, похожей на друзы кварца, а прямо на дороге, преграждая путь, стояли глиняные чаны в пол человеческого роста, заполненные до верха фенхелем и душистым анисом.

Но самым ценным из всего, чем славился золотой рынок, был настой… сна.

Был у Умъяхи единственный изъян – этот сияющий город никогда не видел ночи, и люди, здесь жившие, не умели спать. Они проводили свою жизнь за будничными заботами, даже не ведая, каково это – прикоснуться головой к подушке, закрыть глаза и погрузиться в забвение. Спасала их только настойка сна, которая помогали им наконец окунуться в желанный, окутанный легендами мрак. Каково это – не видеть яркого света, что окружал их повсюду?..

Золото и деньги не ценились здесь так, как диковины, привезенные из иных земель, а более всего – как крохотные хрусталики света в стеклянных колбах. Они стоили целое состояние, ведь найти их можно было, лишь просеяв несколько раз песок, напитанный лунным светом, и то – сущие крупицы размером не больше кристаллика соли. Бледно-голубые, в тени они сияли, как далекие звезды.

Для жителей Умъяхи проку от них было мизерно мало, ведь солнце заливало их улицы и днем, и ночью, отражаясь от песчаных дюн. Однако приезжие выкладывали за хрусталики света круглые суммы, поэтому они были здесь своеобразной разменной монетой.

Для меня оставалось загадкой, как умъяшцы умудрялись находить крупицы света, будучи слепыми, как старые кроты, но вскоре первое удивление сошло на нет: они жили также, как и все остальные люди, и ни что не было для них преградой: ни бытовые заботы, ни шитье, ни продажа товаров на рынке.

Своими умелыми пальцами они перетирали перец в порошок, отчего их ладони всегда были красными и жгуче пахли, и сортировали на ощупь ваниль и корицу. Я ни разу не видел на прилавке ни единой крупицы розовой соли в мешке с белой.

Слепыми их сделали годы, проведенные на постоянном свету; солнце выжгло их зрение, а глаза окрасило в бледно-канареечный цвет прибрежного песка. Я уже знал по себе, что сияние и блеск золотых дюн и мощеных янтарной мозаикой улиц слепило похлеще открытого огня, выбивая из глаз слезы, а парящие в воздухе специи только усиливали жжение под веками.