Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра

* * *

Ее волосы были цвета растопленной карамели и также сладко пахли, волочась по дороге мантией струящихся завитков и локонов, а из одежды на ней была лишь расшитая бисером туника. Когда она стояла неподвижно на янтарном орнаменте улицы, то казалась золотой статуей, неотъемлемым отростком города.

Я рассматривал товары на прилавке и не сразу заметил, что она стоит рядом, по мою правую руку. Невысокая симпатичная девочка лет двенадцати, только глаза ее в первое мгновенье невольно ужаснули – точно она смотрела ими по-кошачьи в самую душу.

Потом ее взгляд затуманился, скользнул чуть в сторону, и я понял, что она, также как и все вокруг, ничего не видит, однако, также как и все, каким-то образом знает, что я тут стою и что я – чужой.

– Ты – странник, – безошибочно определила она, глядя мне куда-то в район шеи. К груди она прижимала глиняный кувшинчик, полный масала.

– Откуда ты знаешь? – мне было неловко смотреть ей в лицо и я поспешно прикусил язык, едва не добавив: «Ты ведь меня не видишь».

Но девочка не обиделась. Ее губ коснулась игривая улыбка. Она была довольна, что ей удалось меня удивить.

– От тебя не пахнет ни перцем, ни корицей, ни другими пряностями, – сообщила она, качнув хорошенькой головкой, и волосы жидкой карамелью потекли по ее плечам.

– И чем же от меня пахнет? – насторожено уточнил я.

Она быстро прильнула ко мне, почти коснувшись лицом моей кофты, и принюхалась – при этом ее носик смешно шевелился, как у котенка.

– М-м, сырыми ветрами, степной травой и немного снегом, – наконец неуверенно ответила она, – чем угодно, но только не пряностями.

– Вот как… – пробормотал я и, решив сменить тему, переключился на ее горшочек: – Так ты тоже продаешь специи?

Ее лицо вдруг стало грустным, губы сжались в коричневую полоску, а на глаза опустились ресницы. Янтарная девочка плотнее прижала к груди свой горшочек и неловко выдавила:

– Я… я не продаю. Я собираю деньги… чтобы купить бутылочку снов.

Слева раздался грузный вздох. Я обернулся. За прилавком стоял торговец – такой же золотой, как и девочка, с волосами цвета непроцеженного меда и горбатым носом-картошкой. Его глаза были пустыми и бледными.

– Я ведь тебе уже говорил, что этого мало… – мужчина осторожно подбирал слова, явно не желая расстраивать девочку. – Тамика, за это ты не купишь и парочку кристаллов света…

Девочка насупилась и опустила лицо, крепко сжимая в объятиях горшочек, но не заплакала. Ее пальцы были коричневыми от постоянного перебирания специй, и сама она словно была пропитана ими до кончиков волос. Казалось, если лизнуть ее кожу, то ощутишь сладость корицы.

– И много ей не хватает? – озабоченно спросил я.

– Эх, господин, Вам не стоит в это вмешиваться… – торговец словно пытался меня о чем-то предупредить, но мое сердце сжималось при мысли об этой маленькой девочке, что мечтала всего лишь поспать.

– Сколько тебе не хватает? – присев на корточки, обратился я к ней.

Покосившись в мою сторону, Тамика тихонько шепнула:

– У меня есть только десять крупиц… это так тяжело – искать их в песке… тяжелее, чем делать слюдяные хлопья из жженого сахара. Вы даже не представляете… не представляете, как я устала… и как болят мои глаза.

– Вы не понимаете… – умоляюще сказал торговец. – Тамика еще маленькая, а тут и взрослые годами копят на сон…

– Неужто это и впрямь такая ценность?

– Этого не понять тем, кто может закрыть глаза и увидеть темноту, погрузиться в нее, раствориться, – мечтательно произнес мужчина, – в нашем же городе, закрывая глаза, можно увидеть лишь огонь!

С этим сложно было не согласиться – за несколько дней, проведенных в Умъяхе, я ни разу так и не смог уснуть; это было просто невозможно, когда все вокруг слепило, хоть с головой под одеяло залезай, хоть закапывайся в песок!

– Так неправильно… – забормотал я, шаря по карманам в поисках хоть чего-то ценного.

* * *

Золотая девочка сжимала в руках колбочку со сном – она была еще меньше, чем я представлял; круглая баночка полностью умещалась в ее ладошке, а внутри нее вспыхивало что-то неясно-круглое и золотое, точно крохотное солнышко.

– Я… я даже не знаю, как… – залепетала она; ее щеки раскраснелись, а пальцы дрожали, – спасибо Вам…

– Я рад, – просто ответил я. Наверное, это тоже было частью работы странника – помогать другим. Помогать им писать свои истории. А деньги – разве они имеют ценность?

– Спасибо, – ее лицо расплылось в таком непередаваемом блаженстве, что стало похоже на подсолнух. Незрячие глаза лучились искренним счастьем, на бронзовых щеках блестели слезы. Солнце облизывало янтарным языком ее волнистые локоны.

Я положил ладонь на ее теплую макушку. Прижимая дрожащими руками к груди бутылочку, она шла по янтарной мозаике улицы. Ее дом украшали мелкие узоры из оранжево-желтых с искрой стекляшек: солнце, птицы, песчаные дюны… я почти видел, как ее маленькие пальчики выкладывали эти рисунки.

Уже стоя в дверном проеме, она оглянулась и подарила мне трепетную улыбку. Я махнул ей на прощание, хотя она все равно не могла этого увидеть. Бисерная занавеска качнулась и затанцевала, роняя на порог опаловые блики.

Я представил, как она ложится в свою постель, почти не знающую тяжести человеческого тела, долго лелея в ладонях драгоценный бутылек, а затем наконец, решившись, выпивает его залпом и закрывает глаза. Как она лежит неподвижно с улыбкой на устах, а по ее лицу и телу скользят солнечные лепестки.

Мне оставалось только надеяться, что ей приснятся самые сладкие сны, пахнущие медом, корицей и солью иных городов…

* * *

На следующий день я прощался с золотым городом. Я и сам уже насквозь пропах специями и стал почти таким же коричнево-бронзовым от солнца. Покидая Умъяху, я специально выбрал улицу, проходящую мимо ее дома, грея в душе надежду увидеть напоследок янтарную девочку. Во всех городах я встречал кого-то, кто становился частью моей истории и о ком затем вспоминал.

Однако в дверном проеме неподвижной кисеей висела бисерная занавеска, а в окне лежала прозрачная чайная тень. На мой стук никто не ответил. Неужели я опоздал, и моя маленькая подруга уже отправилась на кориандровые поля?

Мимо прошла женщина с тугой черной косой и, заметив меня, удивленно оглянулась.

– Ты ищешь Тамику? – спросила она грудным голосом. От женщины тяжело пахло ванилью и перцем.

– Да вот попрощаться хотел… – начал я, но та грубо меня перебила.

– Тамика спит! – резко ответила она, сверкая цитринами на шее и в ушах. – Разве не ты купил ей вчера сон?

– А когда она проснется? – поинтересовался я, подумывая о том, чтобы все же остаться тут еще ненадолго. Не люблю уходить, не попрощавшись…

– Проснется?.. – переспросила она таким тоном, что у меня внутри все упало, и посмотрела сквозь меня пронзительными белесыми глазами в темной поволоке век.

И мне стало жарко. В ноздри бил сильный, жгучий аромат специй, а воздух казался рыжим, точно состоящим из мириад песчинок молотой паприки. Город сиял золотом и янтарем, и только внутри домов лениво плескалась чайная тень, которую едва ли можно было назвать тенью.

Этот город был слишком золотым. И слишком ярким. Мне кажется, после того, как я его покинул, моя кожа и одежда еще долго источали горько-сладкий аромат солнца.

Путешествие 3. Иррий. Щебет

Громадная птица с почти человеческим, хмурым лицом смотрела на меня со стены. Затем я вспомнил ее название – козодой, и размеры у нее были внушающие: на иллюстрации в книге она казалась куда меньше. А уж ее «лицо»… смотрела она на меня вполне осознанно и провожала цепким взглядом каждый мой шаг.

И не только она – это делала каждая птица. Десятки… нет, здесь были сотни птиц, от крошечных пеночек с зелеными, сверкающими как изумруды грудками, до сорок, удодов и сов в накидке из рябых бурых перьев. На подоконниках, покрытых густым слоем пыли и увитых виноградной лозой, восседали группки воробьев и рыжих соек, а на козырьках – желтоглазые орлы и ястребы. В небе надо мной с пронзительными криками кружили вороны, и я невольно покрылся холодным потом: не очень-то уютно, знаете ли, когда за тобой так пристально наблюдают. Пускай даже птицы.