Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра

– А что не так? – я досадливо пожал плечами.

– Ой, до замка… – он старался сдержать порывы смеха и даже утер слезы. – Ну, ты даешь! Неместный, да? Хотя, теперь-то уже местный! Ты, это, пойдем вот сюда, а? Я тебе все расскажу, коли и вправду не знаешь, а сунулся сюды…

Он потащил меня в ближайший дом, где еще не горел свет. Я подумал, что это гостиница, но нет – обычный жилой домишко; дверь оказалась не заперта, и мы ступили в темное, пахнущее сыростью нутро. Мужчина зажег лампу, и я смог оценить скудное убранство помещения: мебели здесь было негусто, что не прибавляло комнате пространства, а в дальней стене обнаружилась лесенка, уводящая наверх. Прямо напротив двери стоял тяжелый дубовый стол в окружении парочки стульев, а чуть поодаль от него – две кровати.

– Спасибо за гостеприимство, – буркнул я, все еще обиженный.

Мужик опять чуть не расхохотался – сдержался. Похлопал по одному из стульев, приглашая сесть. Я сел, а он поставил на стол две деревянные кружки. Покопался в шкафу и довольно крякнул, обнаружив там бутылку и корзинку с сухими лепешками.

– О как, есть, чем поживиться! – он поставил провизию на стол, придвинул свой стул и заговорщически склонился ко мне. – Новенькие всегда всему удивляются! Ну, ты ешь давай, не всегда так везет, что в доме есть еда. А то пришлось бы лапу сосать.

– Так это не твой дом? – уточнил я с подозрением.

– Не мой? – мужчина ухнул. – Сегодня – мой. Ты ешь, ешь. У нас тут как заведено: где ночь застала, там ее и проводишь. Редко кому удается вернуться дважды в один дом…

– Как это так?! – у меня аж лепешка из рук выпала.

– Ну так, ты вообще в курсе, куда пришел?! – он отхлебнул из кружки и выдохнул. – Уиллсербар – это тебе не просто город. Это величественная королевская игра. Всякий, кто сюда попал, пытается достичь замка. Я вот с рождения – туточки я и родился – пытаюсь.

– А в чем проблема-то?.. – уверенность меня подводила, а аппетит пропал. В душе зрело дурное предчувствие. – Замок же видно из любой точки города!

– Видно, ага, – хитро сощурился мой собеседник, – а ты попробуй дойди! Этот город – настоящий лабиринт! Здесь все заняты только тем, что на протяжении всей своей жизни идут к замку. Ночуют, где застала ночь. Встречают других людей, заводят семьи и идут уже вместе… Я это к чему: если ты сюда зашел, то автоматически принял правила игры и уже не сможешь отсюда выйти…

– Что за чушь! – я вскочил, опрокинув стул. – Мне это ни к чему! Я – странник, и я не собираюсь тут оставаться…

– Ты успокойся, дорогой, – мужчина поднял мой стул и примиряюще потянул меня за руку, вновь усаживая, – что ж в этом такого дурного? Знаешь, зачем мы все это делаем? Послушай, я расскажу тебе историю. Жил когда-то в своем замке король, но был он одинок и потому стало ему скучно. Не было у него ни семьи, ни друзей, только бесчисленные лакеи, а с ними разве поболтаешь? И не было вокруг замка ни города, ни поселения какого – токмо дикие степи…

Вот и придумал однажды король забаву: велел построить в подножии замка спиральный лабиринт и объявил по всем долам и весям: кто первым достигнет замка, получит неслыханную награду – царскую корону и десять мешков золота.

Мужчина мечтательно потер усы, закатив глаза – смаковал награду.

– И? – поторопил я.

– Ну, вот и, – он криво усмехнулся, – кому золото и царская корона-то не нужны? Желающие стали стекаться со всех земель, а вот до замка никто так и не смог добраться. Со временем лабиринт стал разрастаться, поток желающих не уменьшался; вновьприходящие ставили палатки и проводили в лабиринте дни, месяцы… строили дома, придумывали планы, женились и передавали свою миссию внукам. Вот так за два с лишним века лабиринт-игрушка и стал городом, который ты видишь сейчас.

– Погоди-ка… – я выставил вперед ладонь, пытаясь переварить услышанное. – Ты говоришь, прошло уже два века? Так вашего короля уже и в живых давно нет!

Мужчина посмотрел на меня с сочувствием и покачал головой – мол, ничего-то я не понимаю.

– А тебе откуда знать? С высокой башни ему-то все видно, – по лицу моего собеседника прокатилось неодобрение, смешанное с какой-то дикой, даже фанатичной влюбленностью, – пока кто-то первый дотуда не доберется, мы этого и не узнаем. Да и разве можем мы отказаться от нашей цели, от смысла нашей жизни?!

– И вас это устраивает – так жить?! – выкрикнул я, не выдержав.

– А как «так»? – голос его стал холодным, как зимняя стужа. – Нормально мы живем, как и все. У нас вон всего в достатке – земля-то плодородная. У нас ту и поля есть, и огороды, и скот всякий – куры там и коровы… А коли повезет и доберешься все же до замка – так озолотишься! Ну, помер король – пущай, а золото-то не гниет!

– М-да… – пробормотал я, не зная, что на это возразить.

Доели мы в полном молчании – мужчина был явно обижен моим невежеством, а я все раздумывал о его словах. Вот вроде и прав он был в чем-то, и все же… Когда мы легли, я продолжал думать о замке и о том, что отсюда нельзя выбраться. Меня как-то совсем не прельщало провести всю свою жизнь в погоне за жар-птицей!

Когда я проснулся, мужчины уже и след простыл – поди, пошел дальше к замку. Утром город казался еще более запутанным, сюрреалистичным; дома наслаивались на дома, а переулки путались в узлы. Башня все также светлела перстом над крышами, но при свете дня было видно, что ее усеивают трещины. Казалось, только виноград и не позволял ей рассыпаться. Да и был ли вообще когда-то тот король? У меня не было никакого желания это узнавать.

Я двинулся вниз в надежде найти выход, а люди шли мне навстречу, удивляясь, что со мной не так. Не буду расписывать, как долго я блуждал переулками Уиллсербара и как потерял всякую надежду выбраться, и как нашел-таки потом, спустя месяцы этого ада, проводника, который помог мне выйти.

Я уходил из города, не оборачиваясь, словно башня могла волшебными силами затянуть меня обратно.

Путешествие 7

. Ваку. Кладбище звезд

Бывал я и в северных землях. Там-то я и обменял у шаманки оленя-маруки на солнечную пряжу, добытую у осенней ведьмы. В Ваку много оленей – северяне держат целые стада карибу с шелковистой, серебристой шерстью.

В Ваку много снега – километры атласных, перламутровых полотнищ до самого горизонта, нетронутых ничьими ногами или лапами. Снег накрывает и леса, и горы, так что все превращается в монолитную белую пустошь, красиво сверкающую дробленым стеклом.

В Ваку небо такое синее, какого нигде больше не увидишь. Чистая, непорочная синь без примесей и облаков. Ее можно черпать и рисовать картины. В ней можно утонуть. Весь мир точно состоит из двух симметричных половин – белой и синей.

В Ваку я приплыл на корабле – да, там и море есть; застывший океан, который бороздят ледяные глыбы, а серая пена бьется с яростью о клыкастые, неприступные берега. Добираться до города было непросто, ведь чем ближе к суше, тем больше из воды торчало переломанных стволов кедров и елей, будто баррикад древней войны.

Пока мы плыли, за нами по небу следовало северное сияние, и его топтали лапами небесные медведи.

Здешние обитатели верили, что настоящий мир находится на небе, а мы внизу – лишь жалкое его подобие, неудавшаяся игрушка богов. Их боги – это звезды, с которым беседуют шаманы. Что за дремучий народ! Даже их город походил скорее на стоянку кочевников: вместо домов – юрты из тюленьих шкур, вместо машин – собаки…

Олень-маруки отдаленно похож на карибу, но более косматый и крупный; у него густая серая шерсть, три пары ветвистых, толстых как коренья рогов и один дополнительный короткий рожок на лбу. Вдоль его хребта идет ремень цвета кофейного осадка, на боках голубоватые пятна, а копыта – светлые и покрытые кожей. Маруки сильные и выносливые, а еще – очень надежные и греют получше примуса.

Я не был особо оригинальным, назвав своего маруки Мару.

Путешествовать верхом несравненно удобнее, и дальнейший путь я продолжил уже на Мару, но спустя несколько часов пути нас застала снежная буря. Снег неистово хлестал по лицу, будто красавица, дающая пощечины неверному мужу, и умудрялся зло покусывать тело, хотя я и завернулся во все, что только нашел, практически превратившись в капусту.

Маруки упрямо брел вперед, словно не замечая разбушевавшейся метели – он родился и вырос в таких условиях. В северных землях порою сложно отследить смену времени суток, если здесь вообще существовало разграничение дня и ночи. Синь неба оставалась неизменно синей, разве что из-за метели чуточку потеряла свою насыщенность, а белая монета, прилипшая к ней, была, вероятно, луной. За нами по пятам следовал шлейф авроры бореалис, а также медведи, которые то ли поджидали, когда мы ослабнем, чтобы полакомиться олениной, то ли и впрямь были звездами, спустившимися с неба и заблудившимися в этой снежной буре.

Их поджарые тела почти сливались со снегом; я мог определить их только по черным точкам глаз и тому, как мерцают снежинки на их косматых шкурах. Они шли за нами от самого городка, но в меня совсем не вселяло надежды то, что они до сих пор на нас не напали. Да, у меня был посох, мой помощник и оружие, но разве им защитишься от такой громадины? Наверное, им даже Мару был по зубам, разве что рога застряли бы в горле.

Из-за беспрерывно метущего снега мир вскоре совсем исчез, и я уже не знал, куда ведет меня Мару. Тело точно одеревенело, я перестал чувствовать пальцы рук и ног; пекущее лицо кусали злые снежинки – зубастые блохи севера. Я так сильно сжимал поводья, что перчатки к ним примерзли.

Я надеялся, что метель затормозит медведей, но, обернувшись, увидел в десятках метрах самого крупного из них – на его боках снег нарисовал узоры, похожие на звезды, а глаза были как две черные луны. Он мощно загребал лапами снег, разгоняясь и набираясь азарта, словно бьющий в грудь ветер его лишь раззадоривал. Его шерсть сияла, а из пасти при каждом прыжке вырывались клубы пара.

Звезда или нет – он нацелился на нас и был вполне себе материальным, чтобы перешибить одной лапой хребет карибу. И самое ужасное состояло в том, что он нас постепенно догонял – расстояние между нами сокращалось каждую минуту. Мару не уставал, но и медведь тоже, словно скорость и охота только придавали ему сил.

Я редко оглядывался – шарф и метель не позволяли лишний раз шевелиться – поэтому пропустил тот момент, когда медведь нас нагнал; все произошло слишком быстро, слишком внезапно… Наверное, именно это и спасло мне жизнь. Когда медведь с рычанием прыгнул, Мару дернулся, и я, теряя равновесие, на автомате взмахнул посохом.

По лицу брызнуло горячим и соленым; я увидел только, как наконечник посоха мягко вошел ему в грудь, прямо как в зефир. Медведь рокочуще ухнул и упал, а из его раны хлынуло что-то сияющее и белое.

Мару ударил воздух задними ногами, и я крепче вцепился рукой в его шею. Медведь с трудом поднялся на лапы, огромный, как белая гора; по его груди лился свет и падал каплями в снег – я видел это предельно четко, невзирая на повисшую между нами бахрому то затихающей, то вновь распаляющейся метели.

Медведь посмотрел на меня умными, совсем не медвежьими глазами, с рыком вздохнул и шатающейся походкой двинулся прочь. А мне отчего-то стало так больно, будто ранили именно меня. Он шел, а за ним на ледяной перине оставалась сияющая полоска серебра.

Я потянул Мару за поводья, заставляя развернуться, и тот недовольно затрубил. Я чувствовал, что совершил нечто запретное, почти кощунственное, и все внутри холодело, а грудь ныла, и я тер ее, растирая несуществующую рану.

Вскоре я потерял медведя из виду – сияюще-белого в сияющей белой метели. Снег немного успокоился и теперь падал спокойными крупными хлопьями. Щеки невыносимо пекли, а горло изнутри драли чьи-то когти. Мне не хватало кислорода, но вдохнуть глубоко я не мог, потому как воздух был раскаленным и режущим, как битое стекло.