Алый снег Обервальда

Алый снег Обервальда
Фёдор Быханов

Попутчик #1
Широка и разнообразна география событий, происходящих в цикле приключенческих произведений Федора Быханова под общим названием «Попутчик», открыл который роман «Полёт обречённых», а продолжили такие же по объёму художественные тексты «Золотая пещера» и «Оскал лавины». Вот и в его заключительном романе, который называется «Алый снег Обервальда», автор переносит в новые места тех, кто уцелел в трёх предыдущих книгах. Следуют они за поисками сокровищ разгромленного рубинового рудника в Таджикистан, Афганистан и даже в Швейцарию, где собираются разделить драгоценную добычу уголовные авторитеты. До поры, до времени воры в законе не ведают о том, что каждый их шаг становится известен одной из спецслужб от действующего под прикрытием агента Сергея Калуги. Именно его вмешательство и оказывается решающим. Сначала в поисках клада на Памире, а затем и окончательном решении, как участи уникальных рубинов, так и собственной судьбы, состоявшихся в высокогорном Альпийском отеле.

Фёдор Быханов

Алый снег Обервальда

Пролог

…Удавка все время рвалась…

Скрученная из видавшего лучшие времена бельевого сатина, наполосованного с простроченного края грязноватой тюремной простыни, она совсем не годилась для уготованной ей роли орудия убийства. Несмотря на все усилия палачей, никак не хотела намертво затянуться на мощной жилистой шее приговоренного к смерти.

Вот и теперь поддалась сопротивлению, на радость, не желающей умирать, человеческой плоти. Затрещала от вздувшихся шейных мышц обреченного.

Но это облегчение длилось, всего лишь считанные мгновения.

И вновь все пересилил страх перед смертью того, чье тело продолжало извиваться большим серым червяком. В «коконе» под путами из других простыней, не менее плотно спеленавших по рукам и ногам все туловище обречённого на расправу человека.

Кто другой, на его месте, давно бы, наверное, уже смирился, как прекрасно понимали участники криминального аутодафе – исполнения неизвестно кем, вынесенного смертного и явно неправедного приговора:

– Не стал бы, дескать, продлевать свои мучения, противясь, уготованной ему, страшной участи.

Но этот все не хотел умирать. Продолжал упорно елозить по бетонному, крашенному серым, полу камеры, не давая убийцам затянуть петлю ненадёжнее на его шее.

– Фуфло! – грязно выругался на блатном языке, неудачливый исполнитель казни, когда в его руках вновь остался лишь очередной обрывок удавки.

– Лучше грабками брать на душец! – сам себя попытался он научить способу расправы, а так же хриплым баском апеллировал к остальным, чтобы повлияли на организатора всего происходящего.

Отбросивший в сторону кусок порванной простыни, выставил перед собой корявые, все в наколотых перстнях, пальцы.

– Удавить его и ажур! – не скрывая ненависти, прорычал он, видя, как, захрипевший, было, в агонии коренастый тучный мужчина из простынного кокона, вдруг вновь ожил и забарахтался у него под ногами.

С всхлипыванием, через нос, втягивая в себя затхлый, но такой, все же, живительный сейчас обреченному, воздух камеры. Заклокотал гортанью, вновь, уже в который раз, освободившись от, лопнувшей матерчатой закрутки.

Оставшись в очередной раз ни с чем, палач угрожающе – с полной готовностью тут же исполнить высказанную им вслух угрозу, занёс над горлом ненавистного упрямца свои расшеперенные «грабки».

В предвкушении кровавой забавы шевеля сильными пальцами, прирождённого взломщика сейфов, он даже не поленился на использование иной, более жестокой, расправы с жертвой голыми руками.

– А что? За душец его! – донеслось до обречённого от хозяев положения. И это заставило его снова сделать безуспешную попытку освободить руки и ноги от пут.

Однако, простыни, рвавшиеся на шее, здесь плотно стягивали конечности несчастного, словно действительно подталкивая убийц к принятию ими иного, чем прежде, приговора.

– Идем на темную, без понтов! – снова во всём поддержал своего подельщика другой уголовник, до той поры, пытавшийся, сидя верхом на обречённом, удержать того от ненужного буйства.

– Молчи! – рыкнул на него взломщик.

От избытка чувств он смачно плюнул под ноги, туда, где лежал человек, срок жизни которого измерялся теперь всего лишь длиной фразы другого очевидца – старшего по уголовной иерархии в их компании, способного подать сигнал:

– Иначе, гунявого гузыря, этот мешок падали, до самого утра не укопаем, – оборвал хрипатый своего помощника.

– Кончай базар! – не повышая голоса, наконец-то, прекратил их самодеятельность тот, от авторитета которого больше всего зависела сейчас участь ещё будущего самоубийцы, ещё только уготованного к столь тяжкому закланию.

Главный из уголовников, хотя и совсем недавно предъявил здесь «на киче» полномочия авторитета, но уже и без крика мог бы добиться точного исполнения «миссии» – задуманного им, убийства обреченного без надежды на помилование, сокамерника.

Но было видно, что и ему надоела излишне затянувшаяся процедура расставания того с жизнью.

В ответ на обращение к нему, взмокших от усердия неумелых в мокром деле лохов, он даже понизил хриплый шепоток.

Лишь его худое, с набухшими от злости желваками, лицо скривила саркастическая усмешка:

– Давай, гнус, подержись, как ботаешь, за машинку! – зашипел он, в азарте брызгая слюной.

Другим, в этот момент могло показаться, что худой готов лично вцепиться в горло человека, лежащего на бетонном полу.

Но, на самом деле, всё было совсем не так просто. Да и эта, довольно живописная сценка, что он только что разыграл им на пальцах незадачливый палач, тут же обернулась, вдруг, против самих подельников, предлагавших не водиться с удавкой, а голыми руками удавить несчастного.

– Ага, пускай, падла, твои шкодливые агальцы, сейчас на пищаке нарисуются и сделают дело, – гнев авторитетного сокамерника адресовался именно основному исполнителю-душегубу. – Вот только докажи потом ментам, что околеванец сам себе склеил боты.

Худой, словно войдя в раж, чуть ли не вращал бешеными глазами, уставившись ими в тех, кто готов был только что провалить надёжный замысел:

– Кто поверит потом, что издох, клиент, без чужой помощи!

Двое других, ошарашенных таким злобным выражением чувств, уже готовы были пожалеть о проявленной ими несдержанности. Заодно, начали и о чем-то догадываться, внимая столь жестким, как будто, рубленным из напильника, фразам:

– Грабками не берут на хомут без несчастья, – зло кривился на них наставник этой пары душегубов, – Давно пора запетрить очевидное!

Худой и далее втолковывал им прописные истины криминалистики, без знания которых было просто невозможно добиться успеха в начатом мероприятии.

– Или желаешь пойти в амбалы для отмазки? – задал он явно риторический вопрос сокамернику, явно не желавшему такой доли, когда за промах, без помощи общака впарят новый срок?

Не получив ответа на свою крикливую «феню» – тираду, мастерски исполненную на уголовном жаргоне, он грубо сплюнул под тачанку – откидную кровать, на которой всё это время молча сидел, только своим внешним хмурым видом, проявляя явное неудовольствие.

Но, как оказалось, это его невмешательство в процесс «самоубийства», продолжалось лишь до поры, до времени. До конца не высидел и он, просто наблюдая, как унижают уважаемое прежде ремесло мокрухи во всём подчинённые ему, но такие неумелые подручные.

И вот когда те принялись «за самодеятельность», не оговорённую за пределами камеры настоящими организаторами акции, его терпение окончательно прорвало:

– Нашлись советчики.

Он обвел всех, уже чуть успокоившимся взглядом, в котором, между тем, словно бы проскользнула искра озарения.

– Нам здесь такой гладиатор нужен, чтобы и след подозрения не сыскали, – в ином разговорном ключе, но с прежней долей блатных слов, имея в виду мнимого самоубийцу, продолжил худой. – Иначе не свалить нам в итоге, верного мокряка на суицид.

В свою очередь тот, кто лежал у них под ногами и оком вёлся спор, всё ещё не мог прийти в себя от петли. Он дышал тяжко, со свистом, издавая из-под кляпа протяжные стоны.

Только и в этом положении, судя по всему, обречённый понял быстрее подручных исполнителей воли худого авторитета истинный смысл всего того, что только что произнес пахан. Потому, что, уже не так яростно, как прежде, подавал признаки жизни.