В альпийском сиянии

Мне неожиданно захотелось курить, хотя я сказал себе бросить еще год назад и с тех пор совершенно не тянуло. А не курил фактически уже больше полугода. Разве что с мимолетными срывами и рецидивами. Да и потом я устроился официантом, как говорят здесь, par piston, то есть «по блату», благодаря В., который уже работал в этом ресторане, а потом перешел в другой, того же хозяина. И мне притом все-таки пришлось, хоть и довольно скромно еще, наврать про схожий опыт. Короче, я дорожил, несмотря ни на что, этой работой. Нужно было держаться. Не так уж часто в жизни мне выпадал «пистон», и подвести я не хотел.

Ну а когда бегаешь без конца туда-сюда, то курение не особо полезно, даже если и позволяет, как начинает казаться, отвлечься, развеяться. Но сердце-то ведь не обманешь.

Я уже и молчу про стоимость пачки сигарет, это давно не открытие даже для туристов. Менее известным открытием являются выводы после соотнесения стоимости пачки и средней зарплаты. Впрочем, многие молодые динамичные местные кадры курят самокрутки, покупая отдельно кисет табаку, бумагу и фильтры, – так выходит гораздо дешевле.

Я тоже наловчился и иногда позволял усмехнуться про себя, когда В. или кто-то просили меня скрутить им цигарку.

Кстати, билет на завтрашний поезд до Лиона и далее я оплатил из средств, полученных от продажи четырех блоков сиг известной марки. Тогда ловко провел на пальцах пару сравнительных позиционирований местного и моего предложения, от которого, понятно, невозможно отказаться ни Гвенаелю, ни шефу соответственно. Сигареты мне привезли пара русских знакомых, не куривших и не имевших интереса к подобным расценкам. Продал по пикантно заниженной цене, то есть всего-то втрое дороже, чем в России.

Задор и какое-то надменное любопытство проступило, как мне показалось, на лицах коллег, при осторожном прощупывании глазами надписей кириллицей на пачке.

«Это по-русски?» – спросил меня Гвенаель. «Ну да. „Курение убивает“. Все ком иль фо. Как и везде», – незаметно сам для себя схохмил я. «Настоящие, обычные сигареты», – объяснил перевод.

«А у вас только этими буквами пользуются? Или по нормальному тоже…» – он тогда резко осекся, слегка виновато посмотрев на меня, и, неумело и как-то натянуто улыбаясь, проговорил: “Pardon”. А я, с деланым раздражением закатив глаза, выдохнул наигранно: “Holala, Gwen…” И с укоризненной, намеренно скривленной улыбкой беззлобно заметил что-то про то, что одно и то же написанное разными буквами стоит по-разному. А Гвенаель с готовностью улыбнулся и протянул нечто согласное.

Я уже не оскорблялся на подобные замечания, с этим приходилось сталкиваться не то чтоб уж часто, но сами по себе новым явлением они для меня уже давно не были. Отчасти я привык, но лишь отчасти.

С недавних пор даже как-то замечал за собой способность ставить себя на место того же Гвенаеля, рассматривая, например, кириллицу под этим углом.

Вполне обоснованно и ожидаемо, что ему наши буквы показались бы чем-то необычным, может, даже курьезным и изящным. Как знать, что еще ему виделось бы в их изгибах, плавных округлостях, когда оттенки русского по белой глади листа сменяли бы друг друга, в складках, в контурах, в рельефе, от дуновения при произнесении. Стоит только вглядеться самому, встав на место француза, в эти иногда похожие на латинские и оттого еще более сбивающие с толку туманные литеры. И ведь они что-то значат и зачем-то складываются в слова именно в таком, из ряда вон порядке, когда присматриваешься безотносительно их предполагаемых смыслов. Скользя взглядом.

За спиной послышались шаги.

Как будто кто-то легонько толкнул воздух вокруг меня. Я услышал как бы свое имя.

– …?a va[8 - Здесь – «…нормально?» (фр.)]? – донеслось до меня секунду спустя.

Я и не заметил, как Гвенаель спустился и присел за столик у окна, рядом с тумбочкой, на которой лежали газеты.

– Нормально, нормально. Устал я что-то, сам не знаю почему. Там клиенты пришли, я их на террасе усадил.

– О-о! Клиенты? Что-то новое! Сколько их? Извини, не сразу нашел бумаги…

– Да ладно, я не спешу особо. Двое: бабушка с дедушкой из Австралии.

– Садись. Тут надо подписать в паре мест, – торопливо дал указание Гвенаель, поднимаясь, и почти на ходу проставил галочки для меня в нужных местах.

– Они по-французски говорят? – поинтересовался он.

– Ну, пробуют, так сказать, – бросил я вдогонку.

– Прочитай, в общем, я сейчас, – донеслось до меня.

Гвенаель вышел, и зал снова опустел. Я вскользь просмотрел бумаги – ничего особенного. Обычные типовые контракты возмездного оказания временно затребованных услуг, которые назывались extra. Особой нужды мне в них не было, но я на всякий случай попросил предоставить, чтобы показать при последующем найме на работу, как козырь, достав из рукава.

Приятно тронуло, что бухгалтерия расстаралась, – мне даже напечатали целое рекомендательное письмо на бумаге с красивыми вензелями и логотипом ресторана. Хотя бы и на постоянное место работы не оформляли, сколько я ни поднимал этот вопрос.

Такой-то вот такой-то осуществлял трудовую деятельность в таком-то вот таком-то качестве.

Взглянув на свой расчетный лист, я вдруг вспомнил, пробежавшись глазами по столбцам с разбивкой по поводу того, куда и зачем с моей зарплаточки шли отчисления и налоги, что при убытии с территории страны теоретически, как мне посоветовали, могу попросить вернуть мне удержанное на нужды содержания пенсионеров, безработных и беженцев.

– Ну как, подписал? – бегло уточнил вернувшийся Гвенаель.

– Да-да. За три недели, стало быть?

– Ну да. Сейчас чек тебе выдам. Полторы минуты подожди.

Открыл холодильник, помолчал, глядя внутрь. Потом обратился ко мне:

– Ты хочешь тирамису? Надо съесть, а то так и пропадет.

– Пуркуа па, – вежливо протянул я.

– Тогда изволь! Не откажи себе в подобающем удовольствии.

Гвенаель поставил на поднос бутылку колы, к ней стакан со льдом и стакан желтоватого сока и снова вышел из зала. А я, сполоснув ложку, взял тирамису из холодильника и уселся в кресло. Пока пару минут подсчитывал в уме и ковырялся в стаканчике, старший скорым шагом в обратном направлении проследовал к стойке и открыл кассу, напевая еле слышно мотив, похожий на “Douce France[9 - Известная песня в исполнении Шарля Трене.]”.

– Вот это чаевые за последние три дня. Ты подписал контракт?

– О! Спасибо, неожиданно. Да, подписал, – поспешно черкая в бумагах, отозвался я.

– Хорошо. Даже отлично. По правде сказать – превосходно! Да что там скрывать – восхитительно!

Старший, улыбаясь, подошел и присел рядом со мной. Отдышался, посмотрел пару секунд вверх, на лепнину на потолке, наверное.

– Народу мало совсем, все до сих пор в отпусках. Я сам уезжаю на следующей неделе.

– И ты тоже? А куда?

– В Бретань повидаться с семьей, я ведь оттуда… Gwena?l – это же бретонское имя.

До Бретани я так ни разу и не доехал, хотя она по российским меркам не очень далеко от Парижа.

– А я и не знал, я думал ты – местный, парижский. А ты говоришь по-бретонски, там же вроде есть свой язык? Его в школах изучают, наверное?

– Знаю пару-тройку слов. Ну, мне в школе его не преподавали, это в частных каких-нибудь лицеях изучают. Собственно, когда-то в правилах внутреннего распорядка для учеников или вроде того указывалось, что запрещается говорить по-бретонски, слюнить пальцы, чтоб переворачивать страницы книг, и плевать на пол. Если ты знаешь, кто такой Жюль Ферри…

– Вроде государственный деятель такой был.

– Да, министр, кроме всего прочего, просвещения. Про него пишут что-то вроде «поборник светского гуманизма, антиклерикализма, всеобщего начального образования». Так вот это при нем когда-то детей в школах ставили на горох и в угол за то, что они говорили не по-французски, а на бретонском там или на еще каком-то диалекте, собственно – voil?[10 - «Вот так вот» (фр.)]. Ну, ты понял, да? Подавляли, скажем так, в зародыше, скажем так, сепаратизм.

– Что ж, такая культивация принесла свои плоды.

Я с неподдельным интересом выслушал эту страноведческую информацию, которую мой старший коллега бойко выдал на одном дыхании.

– «Кроаз» – это «крест», «галь» значит «француз», «квенот» – «дорога», «бара» – «хлеб», что еще… А, «крампуэ» – блины. «Бран» – ворон.

«Занятный язык», – подумалось мне.