Безлюдная земля на рассвете

Бывший известный телеведущий глумливо ухмылялся:

– Ой, поставят нас голыми без защиты! Как раньше хотели оставить нас без ядерного щита перед частоколом вражеских ракет.

– Надо искать друзей среди варваров, – вкрадчиво говорил Юдин. – Иначе действительно нас истребят.

Михеев подозвал руками к себе, и все пригнулись к нему ушами.

– Есть у нас кое-какие связи, – зашептал он…

Дальше наш лазутчик ничего не слышал.

____

После того, как мы узнали об активной деятельности «пассионариев», мы решили пока никому не говорить о заговоре.

На собрании Марк предупреждал:

– Большинство оставшихся хотят повернуть будущую цивилизацию в привычное русло борьбы видов, дарвинизма. Мы из истории знаем: когда мир начинает цивилизоваться, начинаются войны, и всякий раз возникает обострение с угрозой самого существования человечества.

– Это те, – рассуждал Павел, – у кого остался в неприкосновенности стойкий остов мышления, крепко вбитый еще советской пропагандой, единственно несущей послание устойчивого и надежного порядка. Этот остов настолько укоренился в мышлении, что пережил даже гибель человечества.

Юдин, как ни в чем не бывало, разглагольствовал перед нами:

– Может быть, только так мы и можем существовать? – Ведь, что такое жизнь? Это постоянное удержание равновесия на канате, чтобы не упасть в бездну. Остановился – сверзнулся. Развитие цивилизации ускоряется через обострение в войнах, или «через дуновение чумы», как сказал «наше все». Без обострений жизнь застаивается, перестает существовать. Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!

– И сверзнемся, – встрял Михеев, – с таким руководством.

– Не надо путать обострения с войной на уничтожение! – не выдержал я. – Взаимоисключение может уйти из ненависти в здоровые противоречия, укрепляющие жизнь. Притом, нельзя ненавидеть так называемого врага, как, например, старичков, любящих диктатора. Родителей любят не из-за идеологии. Люди должны жить мирно, расслоившись по своим кластерам.

– Все равно найдутся люди, которые нажмут на курок, – в тревоге сказал Юдин.

____

Я спросил Михеева, как бы мимоходом:

– Говорят, вы пропадаете, чтобы агитировать за смену управления. Зачем собираете по окрестностям своих сторонников?

– А вам что, не нравится? Вы против?

– Я не против, но зачем скрытно?

– Не скрытно, а каждая личность, как решили, может распоряжаться собой, как хочет.

– И чего же вы хотите?

– Полису нужно, чтобы мы шли по надежному пути.

Он тяжело дышал, глядя мне в лицо:

– А для вас наша страна – другая, развально-либеральная.

Он путал наше новое нынешнее положение с прежним положением в Системе, которую защищал. Во мне вдруг встало колом отвращение от споров с ним. Исчезло любопытство к нему.

Мы не могли быть совместимыми – он забурился в себе, страшно далекий от моих интересов о смыслах, литературе и искусстве, «о доблестях, о подвигах, о славе».

А разве я не залез, как в скорлупу, в свои стремления, далекие для него, существующего совсем в других заботах?

____

В нашем кругу Марк предупреждал:

– Надо удержать власть, как говорят наши союзники в провинции! Власть умных и цивилизованных людей. Пока ее вообще нет. Или кто-то рисковый и жестокий, знающий только старые пути, возьмет ее первым.

Но как удержать власть?

Спасение было в том, чтобы снова народившиеся дети не восприняли от стариков привычный образ мыслей подданных Империи. Павел Отшельник считал, что семя должно быть брошено добрым с самого начала, тогда и росток взойдет здоровым.

Он проделал титаническую работу, чтобы развить эмпатию у детского населения новой цивилизации, то есть у нескольких десятков детей нашего полиса.

Мы бросали и вовне семя расположенности и дружбы, везде, с кем бы из бродяг мы ни сталкивались, и, наверно, к нам они прониклись доверием, и не боялись. От нас не надо было ожидать зла.

23

На площади перед нашим кремлем показались тачанки с пулеметами и экзотические всадники с копьями, за ними пешие с дрекольем и автоматами. Вперед выдвинулся танк, заржавленный, с длинным стволом. Они остановились перед толстыми каменными стенами, дуло ствола танка, казалось, плясало, направленное на нас.

Мы были окружены. Наш полис сузился до кремля, обнесенного древними каменными стенами пятиметровой толщины с боевыми башнями с бойницами по углам, – за стенами был вырыт большой ров, залитый водой, а за ним земляной вал, за которым мы на всякий случай поставили частокол острых кольев, наклоненных к враждебным нам отрядам. Ворота были с раздвижным мостом, с опускающейся стальной решеткой.

Так что, ничего нового придумать не могли. Только на всякий случай вооружили граждан полиса автоматами, обнаруженными в заброшенной воинской части за городом. Возможно, там попаслись и наши противники.

Давно изучили все тоннели и тайные ходы под кремлем. На всякий случай в них можно было отсидеться и уйти.

Мы стояли на зубчатой стене, и оглядывали кружащих у стены всадников, и скапливавшихся пеших бродяг с дрекольем. Я оглядывал наш город-полис, который мы воссоздавали сами, и уже привыкли, как к единственному дому. Неужели и этот дом будет разорен?

Это не было похоже на детективные истории, на которую были падки те литераторы, которые не могли создать ничего лучше для завлечения читателей, чем остросюжетные боевики. Все было всерьез.

Что ведет этих «варваров»? Вера и жажда наживы, как у крестоносцев? Жажда пространства и чужих богатств, как в нашествиях гуннов? Жажда господства, превосходства, как у нацистов? Ребяческое чувство негодования на «либерастов»? Или просто жажда выжить у неумех, не способных организовать свое хозяйство? Почему они не принимают нашу посильную братскую помощь?

В меня словно влили яду. Снова всплыли болевые точки памяти. Знакомое в юности ощущение черной пропасти между людьми. Старые переживания, превратившие меня в аскета, когда не давали развиваться моему общественному движению. Тогда не было убийств, чай, не в дикой африканской стране жили. Из-за пустяковых ошибок взимала штрафы налоговая инспекция. Или из-за участия в уличных протестах нашей общественности государство вчиняло иски за нарушение законов, мы проигрывали суды, пока нас не доконали миллионным штрафом. Все было пристойно, юридически грамотно.

Но теперь остатки той всемогущей силы направили непосредственно на нас копья и автоматы. Кто они? Выжившие бродяги из бывших органов силовых структур, фактически правивших страной, усатых казаков в папахах и с нагайками, разгонявших демонстрации, бесстрастных налоговиков с равнодушием кассовых аппаратов, озабоченных только благоустройством дома и семьи, владельцев корпораций, захвативших основную долю национального дохода. Словом, те, кто не производил, не творил новые продукты ума и рук, а владевшие рычагами управления «распределители», власть которых накрыла страну тяжелым давящим прессом.

Но больше было бывших рабочих и крестьян, не знавших иных истин, кроме тех, которые вдалбливала власть через официальное телевидение.

Прошлое заново неумолимо накатывалось на нас. Придется сражаться, стрелять из автоматов по голодным собратьям! Это – возврат в мир войн, резня и поднимание на пики нас, наших семей и друзей. Я вообразил мою несчастную, жаждущую жить Еву, которую отдадут на растерзание толпе…

Меня охватил гнев. Неужели опять кровь за кровь? Пепел Клааса будет стучать в наши сердца. И бойни не будет конца.

Наш тимуровский отряд рвался в бой. Юнцы напоминали тех молодых романтиков, которые в начале войны стремились попасть на войну громить фашистов. Словно они, родившиеся в более позднее время, и не были теми хипповыми лохмачами, кто следовал уже иным ценностям.