Замещение. Повесть

– Долой двурушников! – вскипел надменный студент. – Только борьба с открытым забралом.

Его, наконец, услышали.

– Сломать систему силой? – ехидно спросил Дон Кихот.

– Да, силой!

– И как вы собираетесь бороться голыми руками?

– Надо ринуться в борьбу, и союзники найдутся. Величие жертвы вдохновит всех.

– Далеко пойдешь! – потрепал студента по затылку Дон Кихот. – По этапу.

Толстый филолог миролюбиво сказал:

– Мудрые люди ищут, как решить проблему без крови.

Дон Кихот злорадно оглядел всех:

– Хотите заменить власть? Это упрощение. Все гораздо глубже. Проблема тянется с прошлых веков. Нарыв должен созреть, и когда лопнет, уйдет вся гниль. Наступит совершенно другая эпоха.

– А когда она наступит? – спросил филолог.

– Где-то я слышал легенду, – увлеченно развязался Дон Кихот. – О том, как племя рыло яму для пещеры рядом с громадным камнем, долго-долго. И камень, в конце концов, свалился в эту яму. Люди, по своим замыслам, роют, а камень независимо от них сваливается, и начинается новая ситуация, не зависимая от людей. Так что, будем ждать.

Здесь оказался затык, не разрешимый человеческой волей, как показывает вся история.

____

Близнецов сомневался. В нем когда-то была вера в чудесное будущее, основанная на детском изумлении ослепительным, полным изначальных смыслов океаном, увиденным, когда взобрался на утес во время школьной экскурсии. С детских лет он всегда жил в этом романтическом тумане, и его оптимизма не могли поколебать никакие потрясения.

Но когда он поработал много лет в нищей общественной организации, где нужно стоять в вечной стойке сопротивления перед невидимой угрозой, его вера в романтический океан, в устойчивый ход истории человечества пошатнулась. Не ложна ли она, и ее надо разрушить, как иллюзию?

Он не принимал жертвенного желания установить силой «мир во всем мире», что «за бугром» выворачивали как желание завоевать весь мир. Соратники тоже замыкались, резко отринув возбуждающую агрессию, уезжали в эмиграцию, и становились недоброжелателями даже к оставшимся своим.

– Мы живем, как в библейских катакомбах, при едва колеблющейся свече старой гуманистической культуры, – говорил он новому соратнику.

Агент тоже не принимал открытую безнадежную борьбу, когда результатом будет битье дубинками, арест и многолетняя тюрьма, но не мог открыто высказывать несогласие.

Да и как выражать свою правду? У них тут своя правда. Самое трудное – сохранять объективность. Даже со своей женой он не мог быть объективным, и трусливо молчал.

____

Агент все больше удивлялся, насколько разошелся его мир со здешним.

Как доказывал его новый приятель политолог Кизяков, когда они прогуливались в парке, зря на нас ополчился весь западный мир, считая агрессией жизненно необходимое стремление отстаивать свои национальные интересы и ресурсы в мире. Из-за этого страна съежилась, обнажив стальную жилу сопротивления и отбросив все второстепенное.

Агент поежился.

– А как же с теми, кому вы желаете поражения?

– Отнюдь! Я не желаю зла другим. Но как бы не думал об этом, не могу переубедить себя – тайно, нутром желаю моей стране победы, как бы ни ругал власть на людях. Во мне это впитано нашей суверенной историей, сидит в генах – желание добра моему народу. Как у Пушкина:

О чем шумите вы, народные витии?

Зачем анафемой грозите вы России?

Что возмутило вас? волнения Литвы?

Оставьте: это спор славян между собою,

Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

Вопрос, которого не разрешите вы.

Политолог был спокоен.

– Надо позволить упасть тому, что должно упасть. И когда все схлынет, останется то, что насущно необходимо, без излишеств.

Агент где-то в глубинах подсознания поддерживал эту страну, так похожую на его родину. Если любишь родину там, то любишь что-то в ней и здесь.

Они разошлись и в понимании литературы. Надо признать, говорил политолог, что классические гуманистические авторы, когда-то владевшие сознанием граждан, перестают считаться серьезными, они влияли в те времена, когда жили иллюзорными смыслами. Не вобрали в себя сегодняшний опыт населения, отрезанного от мира и недоумевающего, как жить.

Он с грустью признавался, что сейчас не стало в культуре прошлых авторитетов. Одни считают Пушкина государственником, воспевающим хвалу самодержавию, другие – по-прежнему «нашим всем». И вообще поэзия перестала входить в сознание граждан, занятых суровым добыванием пищи и тряпок, чтобы прикрыть себя не теряя достоинства. Известные авторы-диссиденты, имена которых когда-то вернулись в культуру, снова оказались-таки агентами иностранного влияния. Их идеи были планом правильного развития человечества, а не самой реальностью, тяжело пахавшей землю, не поднимая глаз в ненужное голубое небо.

– А современники?

– Литераторы, тексты которых исходят откуда-то свыше? Они заблуждаются. Когда человеку хочется, например, в туалет, – об этом мысль приходит сама, отнюдь не свыше.

В его тоне появилась вызывающая решительность:

– Интеллигенты – потребители изделий творцов литературы и искусства, получавших высшие знания из Вселенной, трепетно задавали им вопросы: «Что вы хотели сказать этим текстом?» А теперь пугаются: «Как он мог перейти на другую сторону? И во что теперь верить?» Считают, что их предал в своем мессианстве тот или иной автор. Оказывается, художники тоже люди, со слабостями и оппортунизмом. А глубинный народ, к сожалению, и раньше не принимал мессианства, и в деревнях никакой так называемой высокой культуры не было. Не стихи декламировали ямщики в трактире, а матерные частушки распевали. Белинского и Гоголя мужики не торопились нести с базара, но вот лубок процветал.

Они проходили мимо гуляющих семейных групп, мимо лежащих на траве приезжих мигрантов из Средней Азии, равнодушно глядящих на чужую жизнь.

– Комиксы и сейчас любят, – признавал Кизяков. – В девяностые прошлого века «возродить» ничего не получилось, обыватель как слушал попсу, так и слушает. «Ласковый май», боевики и латиноамериканские сериалы. Повергая вечно страдающую прослойку интеллигенции в экзистенциальный ужас.

– Вот как старым интеллигентам не повезло с народом! – приуныл он. – Хотели приучить к «артхаусу», кино «не для всех», а люди упорно смотрят боевики.

Он театрально вскинул голову.

– Хватит пастырей, окормляющих необразованных! Во всем мире прекрасно сосуществуют рядышком «высокое» и «низкое» искусство. Сейчас приготовление жратвы тоже стало искусством. Они равны, если «низкое» не равнее. Остается и попса, для развлечения народа. И критерий один – количество купленных билетов или книг, и обилие «лайков».

Он с грустью говорил, что нынешние критики считают классиков, отжившими. Агент оскорбился за любимых авторов, на которых, кстати, его воспитывали отцы и деды:

– Войны бывали и раньше, а классики оставались в вечности. В революции 1917 года, когда рассеялся дым, увидели, что настоящее осталось. Это классики литературы и искусства.

– Увы, сейчас личность не нужна, – вздохнул Кизяков, – она ни на что не влияет. Поэтому потеряли значение литература и искусство, ставящие в основу творческую личность.