Стокгольмский синдром

Что это было? Сублимация страсти приспособиться, чтобы жить? Обволакивание насильника рабской преданностью, как побитая собака, любящая хозяина? Или изменились приоритеты, уже не действуют привычные представления о государстве, родине, защите от врагов? Боль и жалость – в глубине нашего решения. Вся история – не только насилие, но и сплошной синдром сострадания и доверия.

Саид с удивлением услышал себя:

– Ты не понимаешь, завхоз. Это национальная идея.

Теперь мы вместе! Все будет мирно!

Проклятие закончилось. Наступало новое братство. Внезапная слабость, тяжесть тела, утекающая жизнь, – все отошло, становилось на свои второстепенные места. Оставался только чудесный свет великой реки из окна, примиряющий мыслью о бессмертии этого мира, какие бы гадости мы ни творили. Что-то вечное, что не зависит от нас, от жизни и смерти.

Старик продолжал рисовать феерическую картину, уводя нас из невыносимой тяжести здесь.

– Вы на ранней стадии. А там, в моем мире, откуда я пришел (может быть, это в моем сне?)…

«Мы с моим вожатым шли все выше и выше, и там в самом верху, под бездной неба, оказались на самой вершине утеса, где кричат странные птицы.

Там, на утесе мира нам открылась светлая бездна, пахнувшая весенним садом Эдема в первый миг цветения. Мы погрузились в невесомость, в бесконечное падение, сладостное парение, подобно мгновению погружения в чудесный сон, отделяющий от сознания. Постоянный, не ослабевающий восторг, как у ступившего на почву неведомого сферического мира.

Впервые не мешала тяжесть тела, мысли легко преодолевали завалы привычных представлений. Эта атмосфера разрешала что-то, что раньше мешало расправить плечи и вдохнуть вечный воздух чудесных пространств. Исцеление души, к чему стремились, не понимая своего стремления.

Везде редкие группы гуляющих душ. Мы успели заметить «на луговине той, где время не бежит», бредущего, подпрыгивая по-ребячьи, автора тех строк, известного писца правды и пророка Осипа Мандельштама, умершего в голодном безумии в аду, устроенном людьми, и выброшенного на свалку. Рядом собирали цветы и беседовали писцы правды: потолстевшая от страданий Анна Ахматова, убитый злословием Борис Пастернак, и подвывающий, как в полете, выброшенный из родной земли Иосиф Бродский. Как мы могли разобрать, их беседа была полна смыслов, недостижимых в земном мире, и чем длилась дольше, тем полнее насыщалась ими. Они пользовались незнакомой, настолько изощренной речью, что она легко выражала самые потайные смыслы, – мечта любого мученика слова. Это было похоже на вдохновенную речь поэзии, естественную, как вещали в мои времена.

Бродили наивные души неграмотных добрых старушек, отличавшихся от неверующих мудрецов-философов тем, что в полушариях их мозга вмещались и небо, и земля. Праведны и блаженны нищие духом, существующие вне политических систем!

В элизиуме теней, на лугах под высокими деревьями нам встречались невинно убиенные души человеческого рода, дети из «неблагополучных» семей, из Города Скорби, их родители, не выдержавшие горя. Здесь, наконец, они избавились от черного бесконечного отчаяния и жажды коснуться убиенных близких, не излечимой никакими магическими заклинаниями.

Мы удивились, как мало здесь число людей. По небу висел прозрачный рекламный плакат, призывающий войти сквозь игольное ушко в ряды праведных. И здесь новые времена – дошли до рекламы. Оказалось, что и в раю есть беда – кризис праведников.

В странном забытьи все, кто был в коридоре, заснули. Шахидка наклонила голову, и проводки поползли в сторону. Боевики тоже опустили головы на свои автоматы. Саид измученно спал.

16

Я очнулся. Над крышей гулко пролетелвертолет. Боевики занервничали, открыли беспорядочную стрельбу по потолку. Очереди – на каждый шорох и звук. Это наваливался ужас штурма, смерти.

Старик, полулежа на одеяле Саваофом Гневающимся, будто пронизывал взором все, что происходит за толстыми стенами больницы.

– Бодаете друг друга рогами, как слепые быки. Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули.

– Ваши решили штурмовать! – закричал Саид. – Прощайтесь друг с другом!

– Молитесь!

Судьба опередила естественное умирание. Логика войны была в том, чтобы нам всем умереть. Зачем эта боль?

Как вести себя, если что? Выдернуть из рук истеричной шахидки взрывное устройство? Выбить гранату? Схватить автомат? Есть ли шансы?

Мама Димы раздавала бумажки с молитвой о спасении, их быстро расхватали.

В середине коридора послышался вой, истерический плач.

Я где-то читал, что большинство заложников погибают в первые сутки, а кто переживет – шансов больше. «Жаль, немного не дотянули».

Снял часы – перед собой, смотрел на секундную стрелку.

Снова началась стрельба. Нет, это боевики палят в потолок и окна. Шахидка рядом стала подносить провода к батарейкам. Ну, убери, взрыватель, дура, убери! – гипнотизировал ее я. Хотелось юркнуть в какую-нибудь дверь, исчезнуть в немыслимом ожидании взрыва, сейчас – спасся! но некуда. Какие шансы выжить? 70 процентов?

Стрельба утихла.

Это случилось неожиданно. Завхоз вскочил, ударил пластиковой бутылкой стражника и с воем бросился в разбитое окно. По нему выстрелили.

Я видел мертвых только на похоронах – странно было взглядывать на восковые лица, но не было такого ужаса внезапной смерти. Помочь было невозможно.

В тишине капитан громко сказал:

– Вот геройская смерть!

Он вдруг понял, что не знает людей.

Дима забился в истерике. На лице профессора было отвращение. Политолог застыл. Ему хотелось плакать, умолять и любить насильника, могущего простить.

– У него шайтан в голове, – сказал выстреливший. – Вот к чему приводит геройство. Есть еще герои? Выходи, расстреляем.

Ворвался Саид.

– Кто стрелял?

Увидел повисшего на подоконнике завхоза, выхватил пистолет.

– Ты? У него толстые дети!

И выстрелил в стрелявшего. Тот завалился на пол. Бородачи вскинули автоматы.

– Тихо! Молчать!

Саид стоял растерянный.

– Теперь мы стали террористами.

Я разлепил губы.

– А ты не знал раньше?

Он уже не грозил пистолетом. Во рту его было горько.

Велели бросить все бутылки в коробки в проход.

А великая река слепила. Там светлая бездна, пахнувшая весенним садом в первый миг цветения, невообразимо отдаленная от нас, и оттуда не страшно глядеть на землю. Что это, такое освежающее, бездонное, куда так тянется душа?

Саид лежал в углу, держался за голову.