Стокгольмский синдром

Все замолчали. Маститый организатор митингов, с растрепанными немытыми остатками волос, захлебываясь прокричал:

– Страна в опасности! Только собирание сил в империю сделает нас несокрушимыми. Бандитскую республику надо присоединить, дать каждому работу, создать инфраструктуру.

– Не время болтать! – резко обрушился депутат с большой лысой головой и круглым лицом, похожим на блин, его грозный тон невольно покорял. – Все проще: нужна сплошная стена между границами, чем толще, тем лучше. Пять метров. Воздвигнуть китайскую стену. Пусть покрутятся сами, без нас.

Старая правозащитница нелепо отшатнулась от блиннолицего.

– Правильно! – загалдели из партии блинно-лицего. – Мы для них «мясо». В аулах – чужих не пускают. Надо выкопать глубокий ров, пусть живут в двенадцатом веке, если хотят.

Рыжеволосая журналистка успела ввернуть:

– Вы сами из двенадцатого века!

С правого ряда шумели.

– Это война больших денег!

– Алькайда не исчезла! Восстановить смертную казнь для террористов!

– Согласно статье… по правам человека, – встрял носатый председатель.

Задетые ученые недовольно зашевелились.

– Сначала нужно осмыслить суть терроризма, тогда и появится выход.

Спорящие были из тех, кто не ищет истины, а находят в словах противников новые подтверждения своей правоты.

Заложники пали духом – это приговор. Бородачи напряглись, снова подняли автоматы. Саид, красный, мстительно сказал:

– Это нам надо отгородиться от вас!

Блиннолицый вдруг глянул из экрана прямо в глаза Старику, пугающе сказал:

– Здесь проглядывает цепочка от сайта террористов, их речей к нашим радикалам. А ты, старик, не провоцируй. Все равно поймаем.

Мы что, бредим? Старик сердито сказал в экран:

– Идешь, как слепец к яме и как скот к пропасти!

И опустил руки, делавшие пассы.

– Не могу. Единый не действует на этого грешника.

Снова по нам прокатилось отчаяние. Мы изнывали в сердцевине боли и одиночества, и странно было слышать бьющие бичами слова. Это обычное непонимание между жертвой и проходящими мимо зеваками. Так искренно, так ненароком, и грубо, кому не лень, так в душу лезут жестоко, что делают только больней. И что ни слово – все мимо. Сочувствие – ложь выдает, по ране словами чужими, как будто булыжником, бьет. Бездонна души Атлантида. Друг друга нам не понять, и тем, кого то же постигло, и надо ли понимать?

После просмотра передачи Саид удовлетворенно сказал:

– Вот ваши средневековые люди. Ничего не понимают в нас. Думают, что мы хотим в рай и там спать с шахидками. Ваши журналисты врут! Умереть можно только за идею. Мы свободны, а вы еще не отошли от рабства.

Старик подытожил споры в телевизоре:

– Эти пастыри уклонились совершенно, и глаза их ослепли.

Мы понимали, что от той равнодушной атмосферы, глухой к нашему состоянию, ждать нечего.

12

Боевики неожиданно стали раздавать мобильники.

– Звоните родным, друзьям, на телевизор, чтобы сказали сами, как есть. Покажите их вранье перед всем миром. И если будет штурм – мы все взлетим на воздух.

Дима позвонил друзьям.

– Передайте маме, я не могу. Скажите, что мы заложники.

Голос его дрожал. Видно, там сказали, чтобы все же позвонил сам. Так будет лучше. Он позвонил и сказал быстро:

– Мама, я заложник. Все нормально.

И сразу отключился. Сидел и плакал.

Старик погладил его по густым волосам.

– Солнечный сын мой! Ты еще как стрела в натянутой тетиве. Куда полетит стрела твоя? Не бойся, еще увидишь все твои долгие дни.

Я не хотел звонить. Знал все, что будет. Но все же позвонил. Что-то страшное и скорбное ринулось в трубку мобильника.

– Где ты? Как ты? Я стою рядом, никто не понимает. Все время плачу, плачу. Без тебя не переживу.

Я взял себя в руки.

– Говорю, как есть. Стрельбы, штурма нет. Отношения с боевиками нормальные. Беседуем. Помнишь Саида?

Она плакала.

– Жди, моя хорошая. В случае чего, иди к родственникам. Не будь одна.

Я положил трубку.

Снова стала саднить грудь. Мысленно прощался с женой, со всем, что было дорого, и отчего было больно. Прожил с ней обычную жизнь, в нехватках, нищете, и достатке (когда это стало уже не так нужно). Я много знал, всю жизнь продвигался в понимании себя, научился мудрости приспосабливания. Был тайно горделив сознанием своей предстоящей гениальности, не проявляя ее из-за лени. Рассчитывал на бессмертие. Увы, жизни не хватило, чтобы что-то понять. Ничего толком не сделано, да и зачем? Кому нужно то, чего я достиг бы? Мой опыт никому не нужен. Мои работы – некоторые удалось опубликовать – прошли незамеченными, не было денег на «раскрутку». То есть никто не захотел вложиться на рекламу, видимо, не нужен. Мне всегда не хватало драйва, и это отразилось на моих работах. Людям нужно что-то, что потрясало бы их. Интриги, животный страх погони, мучения смерти, разгадка тайны, – единственное, на что еще реагирует смертный.

И теперь есть драйв – умереть, бессмысленно, не востребованно никем.

Мать Димы, полная красивая женщина с ухоженной кожей лица, дежурила около телевизора. Что это? Еще миг назад все было нормально. Сынок учился в институте, бегал на свои сборища. Хорошо, что организация сравнительно безопасна, создана властью. Мирно гудел телевизор, были тревожные вести, которые щекотали нервы, как что-то далекое, за стеклом.

Тогда ей чудилась блестящая дипломатическая карьера сына, дайте только срок.

И вдруг… Как он там? Вспомнила прежние захваты заложников – из телевизора. Теперь это случилось с семьей, с ней. Жизнь рухнула во что-то страшное, словно это было предопределено. Внутри застыло колом что-то безобразное, словно нечем стало жить.