Стокгольмский синдром

– Ищу человека!

Я не удержался.

– Не там ищешь!

Мой поводырь заметил: их мучение в том, что они обречены на вечные бесплодные споры в порочном круге, круговращении дурной бесконечности.

Все внезапно оборвалось, экран черного квадрата погас, и я пожалел, что увидел лишь частицу того, что немыслимо объять ни взглядом, ни разумом. Только понял, что за тысячелетия ничего не изменилось – люди совершают все те же грехи.

– Зачем ты все это говоришь? – спрашивали полусонные бородачи. – В то время, когда не до этого? Гипнотизируешь нас?

Старик был невозмутим.

– Я увидел и насытил вас миром. Раскрываю Книгу живых и мертвых. Потупите взор, страшась за дела рук своих.

11

Никто не знал, что делать. Политикиудивлялись, что еще с позапрошлого века эти сепаратисты никак не угомонятся. Большинство депутатов «понаехали» из провинции, и не были искушены в политике, не привыкли сильно вникать в ситуацию. Радостно вовлекались в споры, и в сознании себя могучей имперской силой исчезало подлинное состояние другого народа. Энергия выпирала во множество предложений решить проблему. Одно по-прежнему считали единственно верным, по генералу Ермолову: вытеснить боевиков в горы и там – пусть попробуют выжить. Хотя мало кто знал о деяниях Ермолова.

Требовалась особая форма сумасшествия, которая открыла бы новые, неведомые горизонты, где и находятся нужные решения.

Власть не могла окончательно уйти из отделившейся горной республики. Надсадно жгло невозможное: отделившийся стратегически важный регион немедленно заполнили бы те, кто действительно не желал стране ничего хорошего. Это даже не имперские амбиции, а просчет дальних последствий. Каких? Здесь мысль останавливалась в тревоге. Вакуум заполнится теми, кто стремится к стратегическому перевесу, и возможности сепаратистов прирастут от более богатых стран. Это говорят расчеты экономистов, опыт конфликтов по всему миру и просто интуиция. Закон систем – расширяться и сопротивляться опасности.

Споры, что будет с горной республикой, переросли в борьбу кланов, которые стремились к власти. Решалась их судьба.

Местная «власть в изгнании», бежавшая в российскую столицу и считающая себя лидерами горцев, собрала Комитет спасения.

Сложность проблем пытались распутать обычным образом: выборы при продолжающейся перестрелке, с намерением захватить инициативу, избрать через свой избирком Совет старейшин и президента.

Радикалы занудливо стали в оппозицию: народ ненавидит именно ставленников имперской власти.

– Счет идет на часы! – открыл заседание угрюмый кащей в папахе – председатель Временного совета горской республики, которого называли «кремлевской марионеткой» и предателем. Это его отнюдь не смущало. «Эти сепаратисты немногочисленны. По трусости и осторожности в открытую схватку идти не хотят».

– Да, но сформировали независимое правительство!

– Мы не пассивны. Уничтожено несколько единиц бронетанковой техники противника, сбит самолет. Противник деморализован и выгнан из некоторых аулов. Наши коммандос (он самодовольно усмехнулся при слове «коммандос») успешно проводят диверсионные мероприятия. Отрабатываем взаимодействие наших отрядов.

И поспешно добавил:

– Главное – не в этом, а как избежать жертв гражданского населения.

Маститый горец – бывший член парламента, вступивший в противостояние элит и отсидевший в тюрьме за попытку переворота, скептически кривил рот, весь морщинясь:

– Так власть ничего не добьется.

На него накатывало мгновенное помрачение сознания от ощущения высшей власти. Он был не прочь порулить там, воображая, как успешно развязал бы узел.

Но все шло естественным путем. Центральная власть пыталась умиротворить горцев, стала давать возможность рождающейся силе, со своими структурами, взять власть, и силой самих кланов решить проблему. Республика стала практически независимой. Получалась альтернатива силовому решению.

Никто не верил, что за стеной свободная республика вернется к пастушеской жизни. Чтобы она стала дружественной, в черную дыру потекли бюджетные деньги. И вот уже мирный путь восторжествовал, ансамбль песен и плясок стал визитной карточкой нового Кавказа. Президент самопровозглашенной республики гордился: «У нас каждый будет ездить на «Мерседесе». Мы создадим новый рай». Терроризм исчезал, ненависть за погибших родственников снова ушла внутрь.

Это был лучший выход, ибо за основами демократии и свободы стояло более высокое – геополитические интересы стран, выдавливающих друг друга и заполнявших пустоты ради стратегических интересов.

Что же такое сейчас – этот теракт? Новая волна терроризма?

На экране телевизора была обычная, как у меня в офисе, но сейчас страшная для нас болтовня. В Общественном Совете искали выход из ситуации. За длинным овальным столом слева сидели члены Совета: общественные говоруны и седые ученые с неподвижными лицами уставших от постоянного умственного напряжения, упрямые представители правозащитного движения; справа – самоуверенные депутаты, приглашенные бизнесмены, молча – тема была не их профиля.

– Больше народа – меньше кислорода, – приветствовал членов носатый председатель Комитета, известный общественник, показавшийся мне бездушным бодрячком.

Носатый обычно завораживал незыблемой уверенностью и компетентностью: «Согласно статье… Закона о терроризме …» Каждый сразу ощущал – про- фи. И уже слушал преимущественно его. Коллеги называли его «веником». С его несокрушимыми доводами нельзя было спорить: «Демократия – это законы и порядок. Орднунг! Демократия – плоха, но никто не придумал ничего лучше». «Кто это сказал? – поправляли его. – Тот, кому искать дальше – невыгодно. Принимаешь афоризмы за факт».

Философы еще не смирились с разрушением незыблемых прежних основ. Старый мудрец со слезящимися глазами монотонно говорил:

– Мы в состоянии «перехода к сознанию» разных народов, находящихся в «квазисознании» – имитационном массовом сознании, выражающемся в «попсовой культуре», исчезновении личности. Отсюда, из ограниченности, вырастает нетерпение, терроризм. Предстоит долгий выход на бытие сознания, из привычек разума. А пока надо решать принудительно.

Он формулировал каждую мысль по пунктам, словно осмысление – уже решение проблемы.

– У нас ограниченных 90 процентов! – возмущался костлявый взлохмаченный социолог. – Да, у всех нас «квазисознание» террористов!

– Молчать! – бодро приказал носатый и победоносно осмотрелся. – Не дождетесь! Согласно закону о терроризме…

Лежащие на полу заложники, впиваясь в экран, отчаянно цеплялись за слова, ища в них спасения. Там поражала сытость, стабильные профессии, парящая в высотах творческая мысль, не видящая пропасти. «Ну и что? – думал я, уже не находя смысла в былом увлечении глубинами философии. – Мы и так сидим в глубоком «квазисознании». Какие у них крепкие нервы! Что бы говорили, сидя с нами?».

Старик, развалившись, как дома у телевизора, с удовольствием смотрел на экран, изредка делал какие-то пассы.

– У представителей рационального прагматизма нет боли, они внутренние террористы! – настаивал оробевший оппонент-социолог. – Истина относительна и, может быть, она в полете души, когда исчезает холодная мысль, и ощущаешь ее всем духовным и физическим полетом. Истину не открывают – в ней живут. Поэтому терроризм можно быстро перевоспитать, он искореним.

Старик похлопал в ладоши.

– Подействовало. Он витает где-то у золотого трона Единого.

Старая правозащитница нескладно осуждала нашу вековую вражду к чужому, робко просила о сострадании к угнетенному народу. Ведь, в Европе относятся к чужим совсем по-другому, открывают границы, и горцы с удовольствием адаптируются. Раньше они были второсортными. Теперь же открывается их мир, и оказывается, их не надо бояться, они прекрасны, если понять их.

Нам, заложникам, как-то полегчало. Боевики, опираясь на автоматы, усмехались – эта абракадабра не касалась покоя их веры.

Журналистка с рыжей копной волос вмешалась неожиданно, словно спасала нас.

– Надо хоть чуть-чуть понять причины, почему они уходят в горы. Это протест против безработицы, их права ущемлены, не могут себя найти. И война. Мы использовали армию, по приглашению наших ставленников. Как, по-вашему, им себя вести? Еще с первых кавказских войн было сплошное нарушение их прав. Надо повиниться перед горским народом, с которым мы так бесцеремонны. Они по-своему правы. Я говорила с ними, они интересны.

Ее опасно и навсегда увлекла возможность противостояния грозному величию силы, которую она кусала за икры.

Саид взбодрился.

– Мутная она. Но можно с ней пойти на переговоры.

У нас снова отлегло. Мы эгоистически примеривали спор к своему спасению.

– А я ненавижу подонков! – вдруг встала женщина в черном платке, и заплакала. – Не то, что говорить с ними… Сколько слез, когда погиб мой ребенок. Все время жуткий сон, как ему отрезают голову. Безрадостные сны – на всю жизнь. Нет пощады!