Стокгольмский синдром

Вызванные магами духи, обычно, бывают спокойными, флегматичными. А здесь прояснилась жуткая картина: во тьме центра черной дыры совести бесновался зачинатель самой кровопролитной мировой войны в истории, вращая выпученными глазами:

– Шамбала! Где шамбала?

Рядом корчился маленький рябой изувер, стиравший миллионы людей, как тряпкой с восковой дощечки.

– Ны богу свэчка, ны чорту кочерга! – успел прокричать он и погрозил негнущейся рукой, как косой.

И тут же они завертелись в вихре набросившихся на них бесчисленных жертв.

Возник некто в саркофаге, с белым, почти прозрачным, лицом и сложенными на груди руками. Он хотел выскочить, и не мог – это самая ужасная пытка для него.

– Откройте! – по-козлиному вскрикнул он. – Все время скорблю. Люди были не готовы, не грамотны. Я верил, что пришел для чего-то. Не опускайтесь до хулы. Да, я разрушитель, разрушил старый строй… Ооо! – закричал он снова, стуча по крышке саркофага.

По моей просьбе вожатый вызвал дух главного варвара-террориста, замышлявшего очистить мир от нечестивцев огнем и взрывами. Открылись ломающиеся в поклонах суровые отцы мусульманского террора в чалмах и длинных бородах, бывшие несгибаемые, как сияющий кинжал в персидском гербе, последователи нового течения «ваххабизма», приговорившие целые нечестивые народы к истреблению, как сам Господь Содом и Гоморру.

Страшно худой, с черной бородой и буравящими глазами, дух главного варвара появился в черном квадрате.

– Нечестивцы! – бормотал он. – Пляшете в разврате! Вы создали такой порядок, в котором нам нет места. То, что сотворили, за то и получили. Мы хотели создать лучезарное царство чистоты! Оно сейчас сжигает мою душу!

Его жег самый страшный – зеленый огонь совести. На него обрушивались обломки строений и куски человеческих тел, засыпая его, и он снова выныривал с разинутой пастью.

Вокруг них, в отдельных черных скоплениях, кружились в огненных языках угрызений совести самые страшные преступники.

Убийцы, кто ради денег предавал и заказывал «киллерам» друзей и соратников, оправдывались:

– За что? Или мы, или они! Мы же после убийств в церкви ставили свечки по убиенным!

Мздоимцы-оборотни, использовавшие свои служебные синекуры для обогащения, кто подбрасывал конкурентам и свидетелям орудия убийства и опиум, чтобы скрыть их в темнице, недоумевали:

– Что мы сделали? Ведь мы, как все.

Тихо молчал пожилой благообразный угрюмец, насиловавший и убивавший школьниц, навсегда попрощавшийся с любимым делом. Неистово билась молодая девица, «заказавшая» родителей. Убийцы с бессмысленными взглядами склоняли бритые головы, как быки перед топором… Преступить на путь обновления они не могли – внутри остались теми же – на грязном дне доисторической души. И от этого отупели от безвыходности.

Теперь все они мучились обращенной на себя страшной болью жертв, тех, для кого, в бессильном чувстве мести, был потерян смысл жизни.

На меньшей глубине главной черной дыры одновременно горели и мерзли души политиков, кто были готовы жертвовать массами людей ради государства, жаждавших приращения земель, порядка, подчинения своей власти народов.

Вот сгрудились по военному в «свинью» властители мира, яростно отбиваясь от наступающих темных сил, те, кто развязывал войны против «нехороших» стран, способствовал неравенству стран Севера и Юга – согласно своей природе. Теперь их мучила и обессиливала вечная изнурительная борьба с темными силами Юга и затаившегося Востока.

Впереди бились их помощники – «серые кардиналы», в миру всегда прятавшиеся за спинами хозяев, тайно формировавшие власть настоящую и будущую. Те, кто менял союзы и друзей, лишенные неловкого знания душевной боли за других людей, – холодно и равнодушно, ради процветания системы и блага народа. Теперь им приходилось принимать удары на себя, и никто не мог помочь им.

Между вождями бегали революционеры и политики, создавшие свои партии (части истины) с единственной целью привлечь большинство голосов, чтобы стать властью, что и было их подлинным убеждением и идеей.

Их жег позор за бесцельно прожитые годы, видение того пути, который был им предначертан и не осуществлен на земле. Ужас их был в сознании содеянного, даже по незнанию, в этой битве созданных ими бесплодных систем саморазрушения, когда уже ничего нельзя предотвратить.

Вокруг средоточий злобных вихрей черных дыр в полумраке брели, сгибаясь под гнетами совести, вереницы бесчисленного множества теней, дрожа от недостатка тепла, – казалось, все умершее человечество последнего столетия.

Прятали свои лица олигархи, сохранившиеся еще с древних времен, гениальные организаторы захвата и управления всем, что было разрушено, плохо лежало и не охватывалось несовершенными законами. Один из них глянул в упор в черный квадрат, беспокойным жестким взглядом, – его в миру всегда ругали, ненавидели и любили – весь оброс кличками, даже его именем называли собак, – за то, что взял на себя лечение ран своей страны, больно отсекая ненужные члены, работал как вол, не угождал, крупно ошибался, до угроз всем родам. И прихватывал себе имущество, пользуясь знанием государственных секретов, чем вызывал дополнительную ненависть. Не отводя взгляда, он спросил:

– Вы опять про коробки из-под ксерокса?

Его преследовали видения людской злобы.

Оглядывались из-под своих гнетов и жадно ловили взгляды на себя поп-звезды, дизайнеры, их модели, рекламщики, ведущие на экранах телевизоров, сочинители детективных писаний.

Волосатые вожди сект, соблазнившие тысячи одиноких людей, заклинали судьбу своими странными не канонизированными молитвами; вещали в серое пространство разные маги, воображавшие, что обладают сверхъестественными силами, один из них заговаривал воды реки забвения, другой пытался срастить душевные раны своим напарникам.

Вскриками возглашали в пустоту свои утопии духи в отрепьях, с фанатичными лицами, слишком обостренно болевшие от зла мира, и оттого ненавидевшие его.

– Мы слишком ушли вперед! – пожаловался один из них. – Видите, народ отстал.

Маялись немотой отставшие совестливые, но без энергии что-то делать; и потерявшие ориентиры в смене эпох; и страдальцы, не нашедшие своего лица; и страшащиеся любить, ленивые и нелюбопытные, не имевшие тяги к самопознанию и совершенствованию себя.

Озирались на страшный несуразный мир вокруг всегда ясные люди, считавшие себя бессмертными, кто принимал как вечный закон открытое давно великими устроение жизни; и гуманисты, не видевшие нового из своей эпохи; и нашедшие себя раз и навсегда самодовольные неучи, гордо не читавшие ничего. Один из них мелькнул в черном квадрате, с надбровными дугами питекантропа и глубоко посаженными глазками:

– Кто ты такой? Я тебя не знаю, не читал, и не хочу знать! У меня свои принципы.

Тяжело несли свои гнеты разного рода прислужники и тюремщики, и приспособленцы, замкнутые на своих семьях и больше ничего не желавшие знать.

Тот узкий круг, в котором они жили, обернулся адом разума, пытающегося выскочить наружу, на волю.

Как сказал мой учитель, они постоянно нарушали границы чуткости к другим, таким образом причиняя боль и сея зло, ибо это и называется злом – задевание друг друга равнодушными локтями. Это свойственно и людям, и народам, и государствам.

Им открылась их вина. Они, любившие своих близких, забывшие о мире за пределами своего луча счастья и топтавшие его равнодушием или ненавистью, словно несли тяжкий крест вины, и беспрерывно произносили слова покаяния.

Я спросил о их страданиях. Они выглядывали из-под своих гнетов.

– Здешнее бытие невыносимо. Мне кажется, что сплю, и вижу себя дома, в любимой семье. Такое раздвоение мучительно. О, как бы хотел все забыть!

– О чем жалеем? – мелькнул один в черном квадрате. – О том, что не жили, а только потеряли время.

– О, если бы нам дали успокоение!

– И теперь мы домогаемся небольшого успокоения, но не находим его; свет исчез перед нами, и мрак служит нашим жилищем навсегда и навеки.

Их лице исполнились мраком и стыдом, и меч живет между ними.

В сером круге мы увидели кружок мужей, известных как философы и политологи. Они спорили о человеке, возможности его изменения искусственным путем, и чт #243; является более истинным – плоды отчужденного разума или постижение непостигаемого единым махом – озарением и метафорой. Странно, философы говорили на том же наречии, что и древние, только напластованном новыми смыслами.

Политологи спорили о путях, и во всех было нечто общее. Лысый причмокивающий говорил:

– Обогащайтесь! Каждый за себя. Полную, абсолютную свободу личности!

На него нападал с ненавистью некто худой и желчный, сплошными воплями не давая вставить слово:

– Преступники! Хотите развалить, разрушить!

Вокруг них бегал знакомый мне Диоген, в лохмотьях и с факелом в руке, и вскрикивал: