Где лучше?

– К чертям! – крикнула Пелагея Прохоровна.

Женщины снова дружно захохотали.

Пелагея Прохоровна вышла во двор и столкнулась с хозяйкой.

– О, штоб тебе!.. Чуть-чуть из-за тебя не подавилась! – крикнула хозяйка на весь двор.

– Ты это куда пошла-то? – крикнула она снова, увидав, что Пелагея Прохоровна идет с узлом к воротам.

– Уж я в другое место.

– В другое? Да ты заплатила ли мне за постой-то? – И хозяйка подошла к Пелагее Прохоровне.

– За какой?

– А вот за какой! – И она толкнула Пелагею Прохоровну к флигелю.

В это время из дому в оба окна смотрел народ – в одно мужчины, в другое женщины.

– Да ты што дерешься-то всамделе? – крикнула Пелагея Прохоровна и замахнулась, но хозяйка успела отвернуться.

– Хошь, я городового позову?

– Зови хошь черта! – Пелагея Прохоровна пошла.

– Послушай, белоручка, куда ты пойдешь-то? – сказала хозяйка ласково.

– Куда-нибудь… Только с такой драчуньей и с такими зубоскалками я ни за что не останусь.

– Ладно…

Пелагея Прохоровна вышла за ворота и задумалась: куда ей идти, направо или налево.

В это время из кабака вышел молодой здоровый кабатчик, с длинными, гладко причесанными волосами, с небольшими усиками, закрученными кверху, в ситцевой белой рубашке, в жилетке, в драповых брюках и в белом холщовом фартуке.

– Дура ты, дура оголтелая! Ты должна спросить добрых людей, где можно пристанище иметь. Ты посмотри, все ли у тебя цело в узлу-то! – проговорил он скороговоркой, обращаясь к Пелагее Прохоровне, и Пелагея Прохоровна подумала, что и в Питере есть добрые люди.

– Ну, что ты стоишь-то? Ты посмотри: все ли цело в узлу-то.

– Да я его все в руках держала.

– Должно быть, ты еще не знакома с питерскими мазуриками?

На улицу из двора вылетела хозяйка Артемьевна и, остановившись около самого крыльца перед кабатчиком, плюнула ему в лицо и с яростию проговорила:

– Подлый ты человек! Мазурик!!. Кто воровские вещи принимает?

– Ты сперва уличи… У кого, как не у тебя, по ночам обыски делают. Слушай, баба: иди наискосок; там ты будешь спокойнее, – проговорил кабатчик, обращаясь к Пелагее Прохоровне, и потом ушел в кабак.

Артемьевна рванулась было в кабак, но кабатчик толкнул ее с крыльца, проговорив с достоинством, приличным хозяину питейного заведения:

– Куда?!. Ты сперва в баню сходи, потом лезь ко мне.

Ярость Артемьевны была велика. Она несколько минут топталась перед крыльцом кабака, ворча как собака, не могущая изловить кошку, забравшуюся на крышу после большой царапины, которою та угостила собаку.

Пелагея Прохоровна не стала дожидаться конца этой сцены. Она была рада, что избавилась от такой хозяйки, у которой и в самом деле, может быть, случаются нехорошие вещи. Ее еще все удивляло: отчего это здесь и дома дрянные, и народу мало, и народ какой-то нехороший, точь-в-точь как в каком-нибудь уездном городишке… А ей дорогой говорили, что Питер отличный город, что в нем и грязи никогда нет и народ вежливый… И все оказалось напротив. Даже и народ, простой народ, говорит как-то иначе, непонятно. Тут и толку никакого не добьешься… Знала бы, не поехала бы такую даль! Уж если начин такой, то и жизнь здесь, поди, худая… хорошо, видно, там, где нас нет!..

Однако уж дело сделано, денег много истрачено на дорогу и в дороге, и теперь у Пелагеи Прохоровны денег только пятьдесят семь копеек.

С такими мыслями Пелагея Прохоровна подошла к каменному двухэтажному дому в пять окон, с подъездом в середине и с двумя лавками в подвале, из коих в одной продавался хлеб, овощи и другие съестные припасы, а в другой – водка. Пелагея Прохоровна поглядела кругом – чуть не в каждом доме красуются на дверях вывески с словами: «Распивочно и навынос».

«Вот где пьяное-то царство!» – подумала Пелагея Прохоровна и вошла во двор.

Двор большой, грязный, вонючий; здесь пахло еще хуже двора купчихи Фокиной. Но зато здесь несколько извозчичьих колод, опрокинутых, изломанных; на заднем плане построены давным-давно какие-то клетушки с запертыми на замки дверями. Налево, против каменного дома, выходил деревянный флигель с пятью окнами на улицу, двумя во двор и с крыльцом.

Войдя в темные сени, Пелагея Прохоровна услыхала говор нескольких голосов, мужских и женских. Постучалась налево – никто не отпирает, но за звонок она не взялась: она еще не понимала этой мудрости.

– Тебе кого? – спросила ее вышедшая из правых дверей худощавая, высокая пожилая женщина.

– Да на постоялый…

– Разе тут постоялый? Не слышь, што ли, в которой стороне мужичье орет? – проговорила эта женщина сердито.

– Можно туда идти-то? – спросила смиренно Пелагея Прохоровна.

– На то и постоялый, штобы народ шел… Я сичас приду.

Женщина позвонила, и когда ей отворили дверь налево, она вошла туда.

Большая комната с двумя окнами против двери и с неоклеенными стенами; двое широких нар по правую и по левую сторону с проходом между ними, имеющим вид площадки; в углу большая круглая печь, обитая железом сверху донизу; далее дверь в темную комнату с русскою печью, вероятно кухню, – вот постоялая изба, куда вошла Пелагея Прохоровна. На обеих нарах сидели в разных позах и лежали – направо мужчины, налево женщины. Мужчин было человек двадцать, женщин до десятка; как те, так и другие говорили, и поэтому в избе говор происходил неописанный, так что сразу нельзя было понять, в чем дело или о чем люди толкуют. Но хотя здесь были нары и на полу лежать не приводилось, зато табачный дым заставлял кашлять, и несмотря на то, что в избе было два окна, в ней от дыму было темно.

– Эк их, как накурили, словно в казарме! – сказала Пелагея Прохоровна и закашлялась; потом, отмахивая правою рукою дым, подошла к женщинам.

– А! суседка! А я тебя искала-искала… Ну, полезай! – проговорила радостно одна молодая женщина с веснушками на лице, в розовом шугайчике и ситцевом платке на голове; она подвинулась.

– Куда?!. И так тесно.

– Пусть на мужское отделение идет, – проговорили две женщины.

– Со мной в одном вагоне ехала.

– Мало што!..

– Бога вы не боитесь. Полезай!!

Пелагея Прохоровна присела к женщине, но та уговорила ее залезть на средину нар для того, чтобы устроиться, – «потому-де, может, еще с машины народ найдет, и тогда, пожалуй, придется под нары лезть». Пелагея Прохоровна заметила, что шесть женщин сидят у самой стены на своих узелках, увидала свободное место, полезла и тоже села на свой узелок. Пришла хозяйка, Марья Ивановна, та самая высокая, худощавая женщина, которая встретила ее в сенях.

– А где тут новая? – спросила она, прищурила глаза и стала разглядывать и считать женщин.