Где лучше?

Сидор Данилыч поглядел на сказавшего, оглядел вошедших и стал считать на счетах.

– Аль спесив стал! Не узнал Егора Шилова?

– Проходите, молодцы, проходите!

Мальчик повел пришедших в другую комнату с двумя окнами, в которой также стояла железная печь с трубой, проходящей в третью комнату с одним, не очень светлым, окном. Комната эта была оклеена старенькими палевыми обоями, и в ней стояло четыре стола. За одним из них сидело четверо мастеровых – двое в тиковых засаленных халатах, двое в пальто, с передниками, зачерненными донельзя; у всех были лица черные, руки тоже черные.

Рабочие уселись за два стола. Лоцман потребовал Полуштоф. Пелагея Прохоровна стала было отговаривать брата от участия в водкопитии и уговаривала пить чай, но товарищи Панфила сказали, что здесь, в харчевне, чаю нет, потому что здесь черная половина.

– Это ты откуда, братец, взял, что здесь черная половина? – спросил один мастеровой, вставая и набивая свою трубку табаком.

– Коли не черная! чаю не подают, – в трактир посылают.

– А знаешь ли ты, что такое черная половина?

– Ты не приставай, – обиделся молодой высокий рабочий!

Появилась водка, стаканы; лоцман налил стаканы, налил и Пелагее Прохоровне. Та стала отказываться.

– Ну, полно! здесь мы с тебя деньги не возьмем: мы по-дружески. Пей.

– И эта барышня тоже с вами на судах работала? – спросил опять мастеровой с трубкой.

– Нешто нельзя бабе на судах робить?

– Самое последнее дело, я тебе скажу, если баба чем иным прокормиться не в состоянии.

– Это верно, – подтвердили товарищи мастерового.

Наши рабочие не возражали. Мастеровые отстали; они разговаривали между собой о своих фабричных мастерах, десятских, о заработке; рабочие, с своей стороны, рассказывали впечатления по сплаву каменья – и между разговором скоро распили полуштоф, закусывая редькой и ржаными сухариками.

– Похлебать бы чего, робята? – предложил лоцман.

Оказалось, в харчевне есть щи. Принесли на стол две небольшие деревянные чашки, две деревянные тарелки, на которых на каждой было мясо фунтов по пяти и ложки: хлеба для щей от харчевни не полагалось.

Один из рабочих сходил за хлебом и принес с собой фунта три ситного и полфунта тешки, что вызвало смех его товарищей.

Однако щи оказались – одна вода, без круп и капусты, и холодные до того, что в них плавало сало; чистого мяса было не больше двух фунтов, да и то жесткое, остальное – всё кости.

– Ну уж и еда! угостил Егорка Шилов! – говорил лоцман.

– И на этом говори спасибо. Аль лучше едал?

– Пойдемте в трактир.

– Ну, нет… Все равно ись надо, потому после нас ись не станут… Эй, мальчонко, вали полштоф! – говорил Шилов.

Рабочие стали одобрять Шилова и бранить харчевню.

– Што ни говорите, а супротив здешней харчевни едва ли где другая устоит. Уж я где-где не был. И по московской машине езжал из Тосны, и из Царскова, и из Красного по петергофской, – везде в тех краях харчевни хуже здешней. Пра! Здесь ящо благодать!

– А ты што же в Царском-то делал? – спросил мастеровой Шилова.

– Там за Ижорой камень ломал.

– Выгодно?

– Я зимой робил; ну, так за сажень платили по цалковому на своих харчах.

– Мало. Чать, сажени-то в день не наломаешь?

– Каков камень… Иной такой твердой, што порохом надо брать, на такое уж место попадешь. Ну, тогда, конешно, берешь и посутошно – цалковый и с укладкой вместе. А ежели теперь камень ломкой – знай только подковыривай ломом. Тогда и полторы сажени наломаешь. Вот кабы лошадь своя была, возить бы стал к речке на пристань – тоже по цалковому за сутки платят.

Двое рабочих закурили трубки, от них попросили закурить и мастеровые.

– Ну, а теперь как же вы? – спросил мастеровой, раскуривая трубку у судорабочего.

– Да кои по домам, кои здесь остаются.

– Ну, теперь по вашему-то занятию вряд ли будет работа. Ваша работа што наша: мы вашу не умеем, вы нашу.

– И што это за работа! Вот наша работа, так работа, – сказал с гордостью другой мастеровой.

– Кто спорит – вы кузнецы, по облику видно.

– То-то и есть.

– Што вы хвалитесь-то! – вскричал Панфил Прохорыч. – Вы думаете, што только вы и есть люди, а мы и не люди!

Мастеровые захохотали.

– Чево смеетесь? Вы думаете, и мы не умеем полосы лить, али в горнах огонь раздувать, али по ремню наждаком сталь шлифовать? – проговорил с азартом Панфил Прохорыч и закраснелся.

– Э-э! Ты, брат, верно, слыхал что-нибудь от людей.

– Не слыхал, а сам робил в заводе.

– Што про это говорить! А знаешь ли ты, што такое бурав?

Панфил Прохорыч рассказал.

– Што ж, тебя немец-мастер прогнал, што ли?

Панфил Прохорыч рассказал про свое житье в заводе. Он долго толковал им устройство горных заводов и спорил насчет плавки металлов. Оказалось, что питерские мастеровые имеют смутное понятие о происхождении чугуна и железа, потому что этот материал они получают в готовом виде и перерабатывают на разные вещи. Горюнов хвастался тем, что они, петербургские мастеровые, может быть, перерабатывают то железо или ту медь, которую он с своими земляками сперва добывал из земли в виде руды, а потом плавил, – и начинал рассказывать, каким образом добывается руда и т. д., но петербургские мастеровые и тут задели его за живое, сказав, что у них на фабрике употребляется в работу только английское железо, а сибирское железо нипочем, и им только обивают крыши.

Скоро, после разговора, трое мастеровых ушли, а четвертый остался. Он сказал, что на квартиру не пойдет, вздремнет здесь, а вечером что бог даст.

Вошел хозяин, оглядел наших рабочих.