Где лучше?

Пелагея Прохоровна очень обрадовалась, и когда вышла из части, то почувствовала всю прелесть свободы. Она смотрела весело, готова была обнять каждого человека, готова была плакать от радости. На слова караульного: «Что стоишь?» – она вздрогнула и пошла машинально направо, не зная сама куда. Но не прошло и пяти минут, как она почувствовала усталость, слабость во всем теле, голод; узел ей мешал.

Тогда явился сам собою вопрос: куда идти?

Был уже час седьмой. Начинали зажигать фонари. Но движение в Петербурге как будто только что начиналось. Пелагея Прохоровна не знала, в какую ей идти сторону и где найти приют до утра. Она спросила несколько человек, шедших навстречу: где бы ей ночевать? – но эти люди, оглянув ее подозрительно, отвечали: не знаем. Спросила она городового, тот придрался к ее узлу и не повел ее в часть потому только, что она показала ему билет.

Совсем растерялась Пелагея Прохоровна, присела она на панель, стала развязывать узел, но дворник стал гнать.

– Пусти, ради христа, ночевать, – сказала дворнику Пелагея Прохоровна.

– Я те пущу! Пошла!!

– Дай ты мне хоть деньги-то достать.

Но дворник подошел с метлой, которой и замахнулся на Пелагею Прохоровну.

Опять пошла Пелагея Прохоровна и думала о дворниках, полиции, арестантах; голова ее кружилась, да и сама-то она шла бессознательно, так что через час после ее выпуска из части она опять очутилась недалеко от той же части…

«Пойду я в часть, все едино опять возьмут с узлом», – подумала Пелагея Прохоровна и вошла в контору.

– Ты зачем? – спросил ее городовой.

– Пустите ночевать.

– Ах ты, подлая! Пошла вон! – И Пелагею Прохоровну стали гнать.

– Батюшки, голубчики! укажите, где ночевать?

– Мы тебе укажем!

– Украдь, и ночлег будет, – сострил другой городовой.

– Неужели же у вас сердце каменное?..

– Гони ее! – сказал помощник надзирателя.

Пелагею Прохоровну выгнали из части.

Вышла она на двор и задумалась. Начала перебирать вещи; опять прогнали. Ей хотелось найти чулок, в котором лежали деньги, но и в этот раз не дали ей добраться до кармана, сделанного в платье.

И вот идет опять Пелагея Прохоровна, усталая, больная и голодная. Народу идет и едет много, нарядного и ненарядного; едут кареты, торгаши выкрикивают спички, яблоки, груши, булки; там и сям играет шарманка, из какого-то дома слышится музыка, улица с обеих сторон залита светом: горят огни во всех этажах, горит газ. Хорошо идти по этой улице, много на ней можно увидать хороших вещей; но голодного человека это богатство, это, так сказать, сказочное видение, тотчас после арестантской каморы, еще более расслабляет; еще более ноет сердце при виде всего этого блеска, еще более является любопытство, прекращающее на время голод, и это любопытство тянет человека идти еще дальше и увидеть еще что-нибудь получше. Так и Пелагея Прохоровна шла по Невскому; наконец предметы стали ей казаться однообразными, и как только она вошла на площадь, наступило общее ослабление.

Она села и закрыла лицо руками. Слезы не шли из глаз, но в голове ее был жар.

К ней подошло несколько человек любопытных.

– Что с тобой? – спрашивали они.

Пелагея Прохоровна ничего не понимала.

Подошел городовой и стал разгонять толпу, но толпа росла.

– Она нездорова! Холера! – говорили в толпе.

Городовой тормошил Пелагею Прохоровну и спрашивал, где она живет. Стали об этом спрашивать и в толпе.

Пелагея Прохоровна опомнилась.

– Батюшки! укажите, где мне ночевать… Я есть хочу.

Несколько человек отошли от Пелагеи Прохоровны, остальные стали советовать городовому отправить ее в больницу; городовой просил ее идти, куда она знает, а не сидеть тут и не привлекать народ.

– Ох, не могу я идти-то, – проговорила она.

– Найми извозчика. Эй, извозчик! Отвези ее! – крикнул городовой извозчику, ехавшему тихонько порожняком.

– А есть ли у нее деньги-то?

– Есть, – сказала Пелагея Прохоровна.

– Давай, – сказал извозчик.

– Вот в узлу.

– Вези, вези… – кричал городовой.

Но извозчик стегнул лошадь и уехал.

Пелагея Прохоровна поплелась. Через полчаса она очутилась на набережной Невы; потом пошла по Троицкому мосту.

Дул резкий ветер с моря; ночь была темная, холодная; по небу плавали густые тучи, так что не видно было на нем ни одной звездочки; волны плескались с шумом и шатали плашкоты. На мосту было пусто; редко-редко разве кто проедет или пройдет; Пелагее Прохоровне казалось, что она плывет – и конца нет этому мосту.

Бессознательно прошла она площадь, вошла в Александровский парк – и опять силы ей изменили; она упала и скоро заснула.

Холодное утро скоро пробудило Пелагею Прохоровну. Когда она проснулась, было не совсем светло еще. Оглядела Пелагея Прохоровна местность и увидала, что спала в какой-то яме; сарафан ее и узел весь запачкан в грязи. Развязала она узел и стала искать чулок с деньгами, но чулки целы, а денег нет.

Опять пошла Пелагея Прохоровна, еле передвигая ноги. Народу почти не видать; двое извозчиков, сидя в пролетках, спят; начинают отпирать лавочки. Пелагея Прохоровна зашла в лавочку и попросила Христа ради.

– Бог с тобой! – сказал лавочник.

– Батюшко! Я совсем не знаю, што мне делать…

– Н-ну, не разговаривай. Украла, поди, узел-то? Вот городового позову.

– Уж я просилась и в полицию – не берут.

В другой лавочке ей подали кусок черного хлеба. Она очень обрадовалась этому куску и тотчас съела его. Это удивило лавочника, и он с насмешкой спросил ее:

– Видно, ты давно голодаешь-то?