Где лучше?

– Сама корми, – некогда… Еще бы он привел чуть не полную избу, – проговорила недовольно дочь.

Хозяйка ушла в сени, а Пелагея Прохоровна не утерпела и вошла в комнату, где между нею и хозяйскою дочерью скоро завязалось знакомство.

Немного погодя хозяйка приготовила кушанье для мужа: натерла редьки в большую деревянную чашку, налила в чашку квасу и ложку конопляного масла. Хозяин стал приглашать есть и гостей, но они отказались, говоря, что еще с осени закормлены.

– Как ты думаешь, Власовна, – начал нерешительно муж после того, как жена узнала, кто такие гости: – я хочу их пустить в ту половину.

– Уж ты вечно так. Уж если ты думаешь, так уж чего и говорить.

– А ты как думаешь?

– Чево мне думать!? Ты всегда хорошо делал: по твоей лени да пьянству вот мы до чего дошли! Мне што! Хочешь, штобы сгноили – пускай.

– Слышал, дядя Терентий, какова у меня баба-то? Ежели я что захочу, не нравится, и нос кверху вздернет, а если она што захочет, так так тому и быть следует.

– Дурак…

– Съел меду бурак.

– По чьей милости ты в полесовщики-то попал? – сказала жена обидчиво.

– О! Все знают… Сказать ли?

– Уйди, бессовестный!.. – И жена ушла в комнату, где Пелагея Прохоровна уже свободно разговаривала с хозяйской дочерью.

Горюновы поселились в другой половине дома Ульяновых, но первую ночь ночевали на промыслах, потому что квартиру нужно было протопить, а дров Степанида Власовна не давала, говоря, что их очень мало и для себя.

В квартиру они вернулись на другой день вечером, и каждый из них нес или по два длинных толстых полена, или по одному, смотря по силам каждого. Но только что они вошли во двор, как услыхали крик в хозяйской половине, а Лизавета Елизаровна, стоя у рукомойника, плакала.

– О чем, девка, плачешь? О чем слезы льешь? – сказал шутя Терентий Иваныч.

– Ох! тятенька пьяный пришел! Уймите вы его, он убьет мамоньку.

– Проводи-ко ты, голубушка, в квартиру-то, а я ужо пойду погляжу, что хозяин творит.

Лизавета Елизаровна повела жильцов в новую половину, а Терентий Иваныч пошел к хозяину.

Елизар Матвеич, сидя у стола и держа в одной руке маленький пузырек, ругался. Он был пьян.

– Э! Сосед!!. Посмотри-ко, што моя-то благоверная творит!.. Отравить хочет! – кричал Ульянов.

– Полно-ко, Матвеич, дурить-то!

– Не веришь? Ты мне не веришь, што она с лесничим жила?..

– Мне какое дело!

– Тебе нет дела, а мне есть… Теперича ты не веришь, што она меня хочет отравить; а ты еще, верно, забыл, што я твой хозяин и могу теперича тебя взашей!

– Да с чево ей отравлять-то тебя?

– Нет, ты послушай…

В избу вошла Степанида Власовна с избитыми щеками, из носа сочилась кровь.

– Варвар ты! Разбойник… – кричала Степанида Власовна.

Муж поднялся с лавки, но Горюнов усадил его.

– Постой! ты знай, что я в рудниках робил и не эдаких еще скручивал… Ты поглядел бы на себя-то, на кого ты похож?..

– Я? Ты думаешь: кто я? Я лесной князь, потому я над лесом командую.

Ульянов вошел в свою сферу и стал говорить о своей лесной службе – и, наконец, вошел в такой пафос, что, размахивая руками, бросил склянку, не заметив того сам, а Горюнов подобрал и положил в карман своего тулупа.

Между тем Степанида Власовна вышла на двор. Там Григорий Прохорыч возился с толстым сучковатым поленом. Как он ни ухитрялся расколоть его, оно не раскалывалось, а только топор крепче прежнего заседал в нем. Пелагея Прохоровна и Лизавета Елизаровна стояли недалеко от него и хохотали.

– Да скоро ли, Гришка? Заморозить, што ли, нас хочешь?! – говорила сестра.

– Где ему, вахлаку, расколоть! – говорила, смеясь, Лизавета Елизаровна.

– А вот расколю! Уйдете ли вы?! – горячился Григорий Прохорыч.

– Ох ты, заводская лопата! И полено-то расколоть не умеешь.

– Ты бойка! Ну, расколи! Расколи!..

– Затопили печь-ту? – спросила Степанида Власовна.

– Да вот дожидаемся, когда этот вахлак расколет, – сказала Пелагея Прохоровна.

Хозяйка пошла в квартиру Горюновых, за нею и Лизавета Елизаровна с Пелагеей Прохоровной.

Григорья Прохорыча пот пробирал крепко, и ему очень было стыдно, что его осрамила хозяйская дочь, красивая девка, которую так и хотелось ему, по заводскому обыкновению, ущипнуть. И выбрал же он такое полено проклятое… нужно же было ей войти во двор с сестрой; но не будь ее, он скорее бы расколол полено, а то никак он не может попасть куда следует.

Однако все-таки он расколол полено, и когда пошел в квартиру, хозяйка уже выходила из нее.

– Гляди, девка, наше полено взял, ей-богу! – сказала Лизавета Елизаровна.

– Есть што брать! Погляди на щепки сперва, потом говори.

– Будь ты проклятая, хвастуша!

Девицы занялись разговорами, но недолго: кто-то застучал в стену, и Лизавета Елизаровна убежала, оставив своих сестер и брата у Горюновых.

Елизар Матвеич, объявив свой супруге, что завтра чем свет он отправляется в лес и поэтому ему нужно напечь хлеба, отправился с Горюновым в варницы. Это путешествие в варницы супруга объясняла тем, что он нашел по себе приятеля – пьяницу, а так как у нового приятеля нет денег, то он повел его разыскивать других приятелей, чтобы напиться пьяному.

– И откуда это он все таких приятелей приобретает? – спросила дочь.