Дефект всемогущества

Дефект всемогущества
Федор Михайлович Шилов

Георгий Оладьев и не догадывался, что сосед по даче полтора десятка лет следил за его семьей. После смерти деревенского шпиона материалы попадают к Георгию. Что это? Бред сумасшедшего или тщательное расследование? И ведь каждый в деревне наверняка ознакомился с изобличающими дневниками! А началось-то с ерунды: отец Георгия, Иван, думал, что с лёгкостью за бутылку выкупит приглянувшийся земельный участок, но пьяница-хозяйка обманула…Такого Иван Оладьев стерпеть не смог!..

Федор Шилов

Дефект всемогущества

Все события и персонажи вымышлены, названия населённых пунктов и торговые марки, а также названия лекарственных средств, встречающиеся на страницах повести, придуманы автором, совпадения случайны

ПРОЛОГ

Георгий, 2020 год

Всегда находится кто-то, кто за тобой наблюдает. Всегда. Даже если кажется, что дом твой находится на краю света, а жизнь скучна, пресна и неприметна. Все в этом мире так или иначе однажды становятся объектами чьего-то пристального внимания.

В детстве об этом не знаешь и не задумываешься, в юности не обращаешь внимания, а в старости даже и рад, когда тобой вдруг снова заинтересуются. На работе, как правило, привыкаешь к коллективу, знаешь, кто и что может про тебя сказать, шепнуть, сболтнуть, смотришь на это сквозь пальцы и призму какой-то особой рабочей мудрости: мол, сплетничают все и обо всех. Да и сам мало-помалу втягиваешься, выбираешь себе «жертву» для обсуждения и не считаешь это чем-то зазорным.

Но бывают такие наблюдатели, о существовании которых даже не подозреваешь, а они, оказывается, всё время рядом, шпионят, высматривают, вынюхивают и получают личное удовольствие от погружения в чужую биографию.

В моей жизни таким шпионом оказался сосед по даче. Мы не раз проезжали мимо его дома на велосипедах и частенько собирали грибы в перелеске у его забора. В доме этом по вечерам горел свет, из печной трубы в пасмурную и холодную погоду валил дым. На участке был разбит небольшой неаккуратный огородик, и в нём копошился старик, не удостаивавшийся нашего внимания. Он всегда был для нас стариком, сколько бы лет ему ни было, потому что в детстве всегда так: кто старше тебя – тот и старик. А когда повзрослели, он и впрямь состарился.

Звали его тоже как-то по-стариковски и очень по-деревенски. То ли Фрол, то ли Никифор. Он приходил в автолавку – два раза в неделю в Заберезье приезжала машина с продуктами. Мы, ребятня, знали его в лицо, здоровались – каждый в меру понимания вежливости, иногда помогали донести тяжёлые сумки. Я никогда не думал, что помогаю соглядатаю. Я вообще, если честно, ничего о нём не думал. Вспомните себя в подростковом возрасте. Было ли вам дело до каких-то там случайных старших? Иной раз и до близких-то не было! Чьи-то лица видишь чаще, потому и откладываются в памяти. Кто-то, как баба Нюра, угощает яблоками или зовёт на пироги всякий раз, как испечёт. Грех не запомнить! Ей за это грядку прополешь или воды натаскаешь – всё просто, по-деревенски. Мужиков-рыболовов наперечёт назовёшь, особенно тех, у кого своя лодка и кто не отказывается взять с собой на утренний клёв или – предел мальчишеских мечтаний – даёт своё плавсредство прокатиться без взрослых! А остальных и не выучишь никогда!

Этот Фрол или Никифор в число наших мальчишеских приятелей ни по каким соображениям не входил. Дед и дед, ничем не примечательный. Мнение моё о нём изменилось после его смерти. Причём не в лучшую сторону.

Похороны состоялись без меня. Я и знать не знал, что он помер, а если б узнал, нарочно срываться из города в Заберезье не стал бы. В деревню я приехал, как обычно, в середине апреля – открывать дачный сезон, готовить дом к лету: прогревать, снимать двойные рамы, мыть окна, выметать остатки крысиного яда и мышиного помёта.

Мне на днях исполнилось 28 лет, и на выходных по этому поводу планировались шашлыки с друзьями на загородном участке.

Едва я успел растопить печь после долгого зимнего перерыва, как в гости наведался староста деревни – по прозвищу Правый (от фамилии вроде) – с большой картонной коробкой. Не иначе подарок на прошедший праздник? Странно, прежде он мне подарков не делал, да и дату моего рождения вряд ли знает…

– Привет, Жор, – коробку в руках держит, мнётся, что-то поздравительное, наверное, хотел сказать, да не знал, как начать. Но лицо мрачное, словно разговор должен быть неприятный. – Как ты тут?

Раньше мы с ним задушевных бесед не вели. Я не торопил, пусть сам начнёт разговор, хотя, конечно, интересно, что он принёс. С чего я взял, что коробка для меня? Может, коробка сама по себе, а мрачное лицо само по себе…

Правый какое-то время ещё поболтал со мной о том о сём. Наконец поставил коробку возле печки. На растопку хлам какой-то, что ли?

– Ты, Жор, почитай. Тебе, наверное, интересно будет…

Посмотрел на меня затравленно, отчего стало понятно: всей деревне уже было «интересно», теперь и мой черёд настал.

– Схоронили соседа… Помнишь, у леса дом? – уже в дверях Правый стал более разговорчивым. – После него осталось. Почитай, в общем…

Я подкинул полено в печь, поворошил кочергой горящие головешки – словно нарочно оттягивал миг знакомства с содержимым коробки. Жаль, не спросил: это мне навсегда или только ознакомиться?

Тянуть дальше не было смысла. Ясно, что малознакомый дед не наследство мне оставил. Наследство в коробках не приносят, о нём официально извещают.

Поначалу мне и правда показалось, что содержимым можно печь растапливать. Тетрадки, блокноты, записки-бумажки, чеки полувыцветшие, планы участков. Зачем мне это? Но староста наверняка ознакомился подробно, и ещё бог знает сколько народу в коробку любопытный нос сунуло, так что неспроста именно мне этот хлам в итоге достался.

Я наугад выбрал тетрадь, перелистал. Довольно часто на страницах мелькали имена: Иван, Светлана, Евгений, Галина. И моё собственное – Георгий. Я стал вчитываться вдумчиво, просмотрел все прилагавшиеся материалы и понял: безумный старик шпионил за моей семьёй полтора десятка лет!

В нескольких тетрадях содержались отдельные диалоги, отрывистые эпизоды, реплики, расшифровки разговоров с аудиокассет. Да-да, и сами кассеты тоже были! И аудио, и даже видео – маленькие, для камеры.

Как это назвать? Расследование? Или многолетний непрекращающийся бред? Я читал и отказывался верить, потому что всё сказанное было выдумкой и ложью! На аудио – голоса нанятых актёров, на видео – тоже подсадные лицедеи. Даже если допустить, что этот Фрол-Никифор мог многое увидеть и услышать, в головы-то заглянуть ему не под силу! А он и о мыслях, и о душевных метаниях пишет! Значит, лжёт. Бессовестно клевещет со страниц своего дневника!

Меня поразила неприятная догадка: если коробка блуждала по деревне, значит, найдутся те, кто поверил записям! Но ведь в них – ерунда! Сюжет для дрянного сериала, не более!

И всё же я пошёл по домам. Накидывать платок на чужой роток. Неблагодарное, надо сказать, дело. И бесполезное. С одними я выпивал, говорил по душам, пытался рассказывать свою версию событий, которые исказил чёртов сказочник! Люди подливали мне водки, сочувственно кивали и клялись, что верят отныне только моим рассказам, а не пасквилю покойника.

С другими шутил, нарочито высмеивая самые горькие отрывки дневников. Говорил что-то вроде:

– Бред же! Ну бред! Живот надорвёшь!

И они со мною вместе рвали животы, в голос смеялись, восклицали:

– Ну даёт старик, совсем из ума выжил! Небылиц напридумывал.

Кому-то я даже угрожал, обещал начистить рожу, если станет по деревне сплетни разносить. Божились, что они – могила.

Ни те, ни другие, ни третьи, впрочем, не стеснялись того, что уже читали записки старика. А что такого-то? Деревня ж. Ничего личного тут ни у кого никогда не водилось – все друг у друга на виду. Даже странно, что никто раньше не подозревал о «сыскной деятельности» соседа.

Я уходил успокоенный: справедливость восстановлена. Люди получили правду из первых уст, а не из сочинений полоумного старикашки. А потом я узнал, что едва за мной закрывалась дверь, как соседи шептались между собой:

– Младший Оладьев приходил. Папашу своего обелить пытался. И себя заодно. А то мы семейку их не знаем! Никогда ничего доброго и хорошего на их счету не значилось! Так что усопший многое даже смягчил, пожалел, а мог бы и покрепче словцо для них подыскать!

После этого я перестал ходить к соседям. Ни рты закрывать, ни соль-спички брать. Для них теперь существует своя правда: не моя и не этого писателя доморощенного, а третья какая-то, собранная из этих двух и ещё миллионов других. Их не переубедишь, да и зачем это?

Есть среди записей старого вруна тетрадь, где все собранные сведения оформлены в повесть, довольно занимательную, если не знать, что читаешь о сильно припорошенной ложью собственной жизни. Впрочем, читатель моей жизнью не жил, правду от выдумки в этой истории не отличит, а потому пусть каждый, кому хочется, читает и делает собственные выводы. Я не стану вносить правок в рассказ Фрола-Никифора, не буду ничего пояснять и оправдываться.

Мне почему-то захотелось перепечатать этот текст в свой компьютер, вероятно, чтобы глубже осмыслить. Что если безумный старик действительно провёл масштабное расследование и всё, что он написал, – правда? Не обо мне. О себе я всё знаю и буду откровенен – многое он подглядел и угадал верно. Может, и про других – не выдумка?

Видите, как в человеке всё непрочно – уже и во мне самом поселилась какая-то новая правда, которая потеснила прежнюю, казавшуюся неколебимой и незыблемой.

Я вернусь к вам в эпилоге. А пока что – передаю слово.

Имя автора забылось для меня, не станет известным и вам, а сочинённая им история – вот она, уже со следующей страницы.

ЗАПИСИ ИЗ ТЕТРАДЕЙ ДЕРЕВЕНСКОГО ШПИОНА

ГЛАВА 1

Иван Оладьев (до знакомства с Евгением Аршиновым)

Иван человек неприятный. «Мерзкий» не скажешь. Мерзкий – это вроде как скользкий, изворотливый, утончённо-жеманный. Посмотришь и почти с первого взгляда понимаешь – человек мерзок. Иван же был коренаст, приземист, крепок, обладал уверенной физической силой. Круглое лицо его чаще выражало недовольство, редко на нём удавалось увидеть кому-нибудь улыбку, а уж от души смеяться Иван Оладьев, кажется, не умел вовсе. Редкие от природы волосы он зачёсывал назад смоченной расчёской, отчего они ложились ровными бороздками, разделёнными широкими проплешинами. К пятидесяти годам Иван облысел, и поэтому необходимость в причёсывании отпала. Пару раз он оказывался настолько беспечен, что забывал покрывать лысину, копаясь в огороде. Долго потом кожа сходила неопрятными лоскутами, а солнечные ожоги не поддавались лечению ни сметаной и кефиром, ни мазями. С тех пор он непременно надевал различные кепки и панамки, всё больше походя на дачника. Но мы забежали вперёд…

Иван был умён, но, к сожалению, ум этот чаще всего был направлен на получение выгоды и делал из Ивана скорее рвача, чем интеллектуала. Ещё одна положительная черта, как бы парадоксально это ни звучало, играла с Иваном злую шутку: повышенная тяга к справедливости.

Рано или поздно всякий, кто ищет истину, начинает заигрываться и пытается вносить коррективы в судьбу – как в собственную, что понятно и простительно, так и в судьбы окружающих, что оправдать гораздо сложнее. Бывает и третий вариант: когда человек выправляет свою судьбу ценой чужих. Иван если поначалу и не относился к этой третьей категории, то со временем, увы, стал. Наверняка вы встречали таких людей, которые в разговоре частенько спрашивают, как бы интересуясь вашим мнением и в то же время точно зная, что ответ может быть только один: