Царская чаша. Главы из Книги 1

– Сказывай, что там, – пролистывая цепким взглядом ведомость, Басманов чуть нахмурился.

Наклонясь к нему, Федька негромко отвечал:

– Всё идёт порядком, батюшка, только вот многих что-то не досчитываются, в сравнении с заявленным.

– По отечеству, или по прибору[7 - – верстать «по отечеству, или по прибору»– набирать либо переписывать людей для военных нужд, в поход или для защиты крепости, города. «По отечеству»( отчеству, т.е. роду) набирались люди дворянского и боярского сословия, присягающие на верность государю, и обязанные являться на службу по первому требованию воеводы. «По прибору» набирались люди из горожан, ремесленников и крестьян, специально обучались тому или иному виду военного дела, от конных и стрельцов, пушкарей, до обслуги всех категорий. В мирное время занимались каждый своим хозяйством. Все служивые получали из казны денежное довольство, порох и свинец, и освобождались от налогов и податей. В некоторых случаях добровольным пограничникам прощалась даже вина за убийство.]?– воевода и сам уже видел изрядное число «нетства» в обеих статьях расчёта.

– По прибору-то понятно – половина посадских хлеба и огороды убирает, время-то какое. Ещё явятся! – не сдержался купец Строганов, боле е прочих, кажется, переживающий за порядок во вверенной ему слободе.

– Думаешь, Иван Николаич, татарин ждать будет, покуда мы с урожаем управимся? А по твоему ведомству как раз добор, – покачал головою Басманов, поглядывая из-под густых чёрных бровей на мигом взволновавшихся гостей, почуявших угрозу от начатого проклятым воеводой разбирательства, и наперебой вступающихся за детей дворянских и боярских, по первому зову являться к воинской службе обязанных. Стоя рядом за ним, Федька с видом безучастного внимания наблюдал исподволь за каждым, примечая. Снова склонился к отцу, покуда шумели:

– Из дозора утром завернули в Стрелецкую слободу, и через Затинную тоже проехали. По дворам посчитать – так неоткуда взяться там двум тысячам. А в расчёте за печатью князя Одоевского заявлено было. Остальные проверить?

Воевода кивнул: – Ступай не медля, да возьми ещё людей. Чтоб к завтрему у меня всё на руках было. Что ещё?

Федька усмехнулся, и заговорил совсем тихо, заметив внимание кое-кого к их беседе: – На стрельцов и пушкарей с затинщиками приписано казённого жалования по два рубля, а сами они промеж себя сетуют, что было обещано, да не выдано до сейчас.

– Сам слышал?

– Самолично.

– Добро… Ну, ступай.

Поклонившись ему, а после – собранию, под подозрительные проводы пристальных взглядов он вышел.

– Ишь, не сидится старому чёрту в своих озёрах, не отдыхается. И щенка приволок! – говорил, выходя в обширные сени крыльца, боярин Волков давнему приятелю Сидорову, чьи земли пролегали по Оке южнее. – И каков стервец! С виду к тебе почтителен, а смотрит змеёй. А за что мы перед ним отчёт держать обязаны?! Верно, уж государь прислал бы кого познатнее.

– Зазнался воевода. Выше положенного берёт! – отирая пот с дородного лица, соглашался Сидоров.– Да и где я ему сейчас вдруг дружину добуду?! Ежели даже всех оторвать от работы, сотни три от силы наберётся. Народ хитрый пошёл, довольство и послабления ему подавай, а чуть что – в болотах хоронится, а воевать никому не охота.

– Да ведь что делать, Фома Ильич. Однако, нарочного послать по имению надобно, а там – как уж вывезет. Государь, верно, нас не оставит.

Настоятельному совету Басманова тотчас разослать по всем засечным звеньям приказы о спешной проверке тем не менее последовали. Немало тому способствовал слух, что Басманов привёз с собой тайный указ от самого царя, по которому впредь за небрежение к службе и даже малую провинность полагалось лишение имущества, земли, всех привилегий, и наказание публичное вплоть до смертной казни. Возмущению неслыханному зверству такому предела не было, многие не верили, но проверять не рискнули всё же.

– Ах ты мать моя, а у меня мужичьё, бестии окаянные, все ведь заслоны на избы порастаскали! – причитая и бранясь, требовал засечный голова приказчиков, а те – бежали к сторожам, а уж те, грозясь всеми карами небесными, выгоняли ночами измученных страдой жителей валить лес и чинить заслоны.

Кто распустил сей слух, как и тот, что воевода близко знается с нынешним владыкой Филофеем, взамен прежнему этой весной из Московской митрополии назначенным, осталось неизвестно, но, несомненно, делу помогло немало. А между тем зачинщик беспокойства как в воду смотрел. Не пройдёт и года, как всякое движение, оборону великого московского княжества подрывающее, будет прировнено к государевой измене. А хуже этой вины будет только анафема.

Однако хозяйничанье Басманова в городе и окрестностях всерьёз задевало наместника, который явственно ощущал умаление своего влияния и ущерб своему имени, по мере того, как не оставалось ни одной застрехи, куда бы не сунулся Басманов или его «щенок». Добро бы ещё проверки свои он чинил государевым поручением. Но стерпеть указания себе от выскочки, забывшегося в полномочиях, князь Одоевский не мог. На очередное требование Басманова объявить сбор земского ополчения по разряду военного времени он вскипел. Оба давно уже говорили в голос, утратив всякую дипломатию. Федька, свалившийся в соседней горнице спать после нескольких дней непрерывной деятельности и скачки по ближним и дальним пределам, преисполненный бездны впечатлений, чрезвычайно довольный своей миссией, пробудился от их спора. Накинул терлик, вышел на цыпочках в квадрат лунного света, в открытую дверь гульбища, что широким крытым кольцом огибало весь верхний теремный покой. Красота далей заокских, видимая отсюда до самого горизонта, до тёмного зубчатого края лесов, всякий раз заставляла его остановиться. Дух перехватывало. А днём, наблюдая бескрайнюю небесную битву облаков, он забывал даже и о земле внизу. Сейчас там, в чистоте звёздной глубокой синевы, висела и изливала белый свет на всё Луна.

Он пробрался до окна, откуда слышались гневные голоса.

–…Не ты здесь порядки учиняешь, Алексей Данилыч!

– Смотри, Василий Сергеич, сам. Дело твоё, а только служилым положенное надо выплатить, и не медля! Или тебе смуты в урочный час надобно? Знаешь ведь народ здешний!

– Ты меня не стращай, ты сперва добудь известий кроме одних только слов! Видели там татар где-то, а я сорву сейчас всех трудников, поля неубранными брошу, купцов с товарами поворочу, ополчение на прокорм возьму, а кто после убытки покроет?! Твоя, что ли, казна?

– Моя казна – кровь красна! Я своё выплачу! А вот ты, коли сжадничаешь сейчас, князь, всё потеряешь.

Плюнув с досады, Басманов с ненавистью смотрел в спину уходящему без прощания Одоевскому.

Ещё три дня прошло в неустанных вылазках в Дикое поле. Басманов сам командовал дозорами, в этом ему никто не мешал. Разведку вели с величайшей осторожностью, и далеко в степь не забирались, – излишнее геройство было неразумно, да и каждый человек теперь на счету.

Наткнулись на свежую стоянку, по приметам поняли, что это свой дозорный отряд, коней с десяток, отобедал тут не ранее часа назад. Решено было догнать и потолковать о новостях. Не проехали и пяти вёрст, как из-за холма в редколесье донеслись звуки схватки и конское ржание. Случилось всё очень быстро, так что Федька толком не успел разогнаться среди просвистевших стрел отступивших спешно ногайцев. В короткой схватке, благодаря подоспевшей помощи, серьёзно пострадавших среди дозорных не было, зато удалось выбить из сёдел и схватить троих вражеских разведчиков. Скрутив и кинув поперёк трофейных коней, их повлекли в город, на допрос к воеводе, поскольку на месте отвечать пленники отказались.

Федька видел врагов так близко впервые. Приглядываясь и невольно принюхиваясь, со смешанным чувством омерзения и интереса, он наблюдал за их резкими грубыми повадками, прислушивался к ругани на жуткой помеси басурманских и русских наречий, изливающейся всякий раз в ответ на тычки и затрещины от нетерпеливый рязанцев, у которых явно руки чесались посворачивать нехристям шеи.

На допросе, бывшем для воеводы делом привычным и утомительным до однообразия, Федька испытывал сперва неловкость за своё неуместное волнение. Изо всех сил стараясь не подавать виду, он изумлялся упорству, с которым пленные под непрерывным свистом плетей сквозь вопли продолжали поносить и проклинать «начар урус», и делать вид, что по-русски не понимают ни слова. Воевода велел пороть их дальше, а сам отошёл пока по делам. Наконец, один из пленных не выдержал, стал клясться всё выложить, удары плетей и визг прекратились, воеводу позвали. Татарин показал, что войско хана на подходе числом в шестьдесят тысяч всадников, что великий хан Давлет-Гирей твёрдо намерен взять Рязань и идти дальше на Москву, и уверял, что может показать воеводе, где сейчас передовые части. «Смотри, собака, коли врёшь, живьём закопаю», – пообещал воевода. И приказал собираться отряду, чтобы немедля проверить сведения.

В Приказном подворье было суетно. То и дело прибывали не только служилые, но и жалобщики, и челобитчики, и торговые люди, желающие не упустить случая, – всех всколыхнуло беспокойство последней недели, привычная размеренность нарушилась, а за одним потянулось другое-третье, как это всегда случается при больших авралах. Нижний посад оказался запружен подводами с поселенцами, прослышавшими о нашествии от тульских сторожей и решившими укрыться в стенах крепости со скарбом и скотом. С пристаней через ворота проходных башен непрерывно тащились местные слободские и приезжие, спеша пристроить под роспись на сохранение в каменных княжеских, монастырских и посольских амбарах самое ценное из товаров и имущества. По всем церквям отзвонили вечерню, настала ночь, но город и не думал утихать. Не оглядываясь более ни на кого и не дожидаясь, заручившись поддержкой Строганова с его купеческой артелью, и пользуясь вовсю расторопностью приказных дьяков, которых Одоевский всё же передал воеводе в полное распоряжение, строчивших ведомости и указы без устали, Басманов повёл дела по-своему.

Федька заскочил к себе переодеться в свежее после целого дня беготни по поручениям. Казалось, не осталось уже никого из горожан ни в одной подворотне, кто бы издали не узнавал его высокую стройную фигуру и приметное платье. Воевода требовал полного порядка всегда и во всём, вплоть до каждого двора, и каждому, кроме самых малых и старых, было определено его наказом своё место и поручение. Досадно, конечно, что приходилось возиться с городским хозяйством, тогда как хотелось совсем иного, но Федька исполнял отцовскую волю беспрекословно, с видом и словом строгим и надменным даже, так что кое-где его стали величать «батюшка боярин Фёдор Алексеевич», что льстило ему, признаться, хоть очень веселило и смущало девушек и молодиц. Ликом «батюшка боярин» был пресветел и нежен, и кудри его тёмные длинные вились из-под соболиного околыша точно девичьи.

Встретился с воеводой перед дверьми Приказа. Здесь же, в сенях, дожидались разрешения своих вопросов ещё люди по делам к князю Одоевскому.

– Так будет осада, батюшка? – видя, что воевода чем-то как будто расстроен, спросил Федька, снимая надоевшую шапку.

– Что будет, это не сомневайся. Не сегодня-завтра ждать. Как бы не припозднились мы…

– Так дозор не возвращался пока?

– И хорошо, что не возвращался. Успеем как следует наряды стеновые проверить. А может и вовсе пока пронесёт нелёгкая, успеем государево войско дождаться.

Федька был вынужден согласно промолчать. Оно, конечно, по всякому лучше, чтоб пронесло. Но… Он вздохнул, подумав вместе с тем, что обидно было бы не опробовать на деле сабли и новой кольчужки, так ладно обливающей сталью его стан, что сам невольно любовался, примеряя перед зеркалами.

– Одоевский всё злится?

– Да не поймёшь его. Вроде и не глуп человек, а спесь глаза застит. Твердит, что казна городская пуста, что жалование назначенное не из чего выдать.

– Врёт! Я же сам книги видел, да и ты тоже. Ежели нечем платить, зачем же прежде указывал, что выдано?!

– Да это теперь, видишь ли, не досуг доказывать. Пожар тут будто бы учинился, когда хранилище на ночь запирали. Махонький такой, сами тут же и потушили. Только вот незадача – книги расчётные возьми и сгори, и как на грех по росписи Одоевского и Сидорова! – воевода сжал в железном кулаке рукоять сабли, тяжко переводя гневное дыхание. – Не торопится, с-скотина. Ждёт, что будет… Поеду я по кузням, пока спокойно. Ты тут побудь, скажешь, я наказал быть на случай какой надобности.

Поразмышляв немного, Федька потребовал от прислуги себе мёду, и, пока угощался, оттенки коварства и удовольствия каким-то замыслом осеняли его черты. У двери княжеской палаты он властно уведомил привратника, что имеет до наместника неотложное дело, требует, чтоб никто не побеспокоил, разве что набат забьют, и был тотчас пропущен.

Став спиной к двери, на полпути к столу, за которым восседал порядком утомившийся Одоевский, он поклонился, и выждал, пока наместник отложит бумагу и поинтересуется им.

– Князь, вели дьяку выйти на время. Есть дело к тебе, оборонного секрета касаемое, и надобно, чтобы нас никто не слышал.

Одоевский покосился на его руку, спокойно возлежащую на крыже сабли, но отбирать её постеснялся. Кивнул, и дьяк поспешно удалился, притворив за собой тяжёлую дверь.

– Говори, что у тебя.

Федька подошёл чуть ближе.

– Боярин Василий Сергеич, выслушай, да не спеши в ответом.

Предвидя недоброе, Одоевский откинулся, уперевшись руками в край стола.