Пятая печать

Швунг поднял стакан, приглашая присутствующих выпить – в том числе, разумеется, и часовщика Дюрицу.

– Ну, будем…

Все выпили, после чего Швунг повернулся к столяру:

– Так вы спрашивали, что люди находят в книгах, не так ли?

– Именно так, слово в слово, – ответил Ковач. – Потому как ежели, положим, человек на еду деньги тратит, то это понятно, он с того наглядную пользу имеет, толстеет, к примеру сказать, восстанавливает свои силы или поправляет здоровье. А что сказать, когда у человека и одежки приличной нет, а он на такие вещи тратится?

– Но послушайте, Ковач… как раз их-то и следует уважать! – воздел палец книжный агент.

– Уж простите, но я таких редкостных чудаков уважать не могу.

– Вот те на! Ну кто бы мог подумать?! – воскликнул часовщик Дюрица.

– Может быть, вы и правы, Ковач. Но это если смотреть с вашей колокольни, – ответил книжный агент. – Однако будь вы на моем месте и суди вы с моей точки зрения, то с уверенностью могли бы сказать, как это делаю я, что именно за это можно уважать очень многих наших ближних.

– Вы знаете, в чем правда, господин Кирай? – заговорил трактирщик. – Сколько я ни видал людей, которые день-деньской корпели над книгой, все они умирали раньше других. От чахотки, от позвоночника, так ли, этак ли – все отбрасывали коньки прежде остальных. Но ежели это так – а это именно так, я по опыту знаю, – то на кой ляд мне эти книги? Разве я неправ?

И он повернулся к Дюрице в ожидании непременного одобрения.

– Позвоночнику от этого ничего не сделается, – сказал тот.

– Как не сделается, если сидеть над книгой согнувшись в три погибели?!

Кирай, книжный агент, тронул Белу за локоть:

– Речь совсем не о позвоночнике, дружище Бела! Речь о той возвышенной радости, которую доставляет чтение человеку, его страждущей чуткой натуре, его духу, алчущему культуры и знаний. Чтение – это радость, отдохновение для души, пожелавшей освободиться от мерзости окружающей жизни. Не хочу приводить других примеров, а скажу, если позволите, только о себе. Когда вечером я беру в руки произведение какого-нибудь почтенного и ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванну или стою под приятным душем, где вместо капель воды меня бесконечным потоком орошают слова, падая прямо в сердце и отмывая его от налипшей грязи. И в такие минуты возникает ощущение райского блаженства – как в те времена, когда человек, как мы знаем, еще не ведал зла и душа его была, так сказать, неотъемлема от вселенной. Вот, к примеру сказать, читаете вы о том, как над шелковистым покровом цветущей лужайки грациозно порхают бабочки и на крыльях их беззаботно играет солнечный луч; а поодаль, допустим, с тихим плеском бежит, спотыкаясь о серебристую гальку, ручей, в синем небе, оглашая окрестности своим пением, летают птицы, а в тенистой прохладе леса резвятся косули; и вся эта природа так хороша, так свеж и чист воздух, не то что здесь, среди камня и заводских труб, – словом, в такие минуты глаза ваши закрываются, вы чувствуете себя уже там, на лужайке, и вся эта благодать творится непосредственно вокруг вас… Это, если угодно, и есть то самое блаженство, о котором я говорил…

На какое-то время Кирай умолк, выуживая из внутреннего кармана носовой платок.

А столяр заметил:

– Взять меня, я и так детишек, случается, за город вывожу. Еще бы трамваи по воскресеньям не были так забиты…

– Потому и забиты, – сказал трактирщик, – что все рвутся в конце недели. В воскресенье или в субботу.

– А когда еще я могу выбраться? Я тоже могу только в выходной их вывезти… Вот если бы власти побольше пеклись о транспорте, не приходилось бы никому в такой давке ездить.

– Но все же напомню, – продолжил трактирщик, – что во времена моей молодости трамвай туда вообще не ходил, если вы тоже имеете в виду Хювёшвёльд. Конечная остановка была в Буде на Сенной.

– Собственно, было бы хорошо, чтоб у каждого в горах был участочек. Разумеется, там, где уже и коммуникации есть.

– Да, иначе и смысла никакого, – согласился трактирщик.

Дюрица, часовщик, тронул Кирая за плечо:

– А вот если, допустим, вы съедите на ужин телячью грудинку, вам тоже привидятся эти бабочки и послышится звон ручейка?

– Да, представьте себе! А что?

– Ничего… Что до ванны и душа, вам это не помешало бы… Однако я не пойму: если вам так дороги подобные вещи, почему бы не обменять эту вашу грудинку прямо на бабочек с ручейками, вы ведь добыли ее в обмен на книгу.

– Эх, не послушали вы моего совета, – склонился столяр к хозяину трактира, – не купили участок тот, в Лёринце. А там уже целый город вырос. Природа окрест замечательная! К тому же Лёринц лежит на одной высоте с горой Геллерт.

– Теперь уж поздно, – ответил трактирщик. – Займемся этим после войны.

– Когда? – повернулся к нему Дюрица. – Когда вы этим займетесь, милейший?

– После войны. Чему вы так удивились?

– Да ничему! У вас замечательное чувство юмора.

– Ну если не после, тогда во время, – сказал столяр.

– Городите тут ахинею, – сказал Дюрица. – Радуйтесь, что еще шкура цела. – И он повернулся к Кираю:

– Так вы говорите, все эти бабочки-ручейки непременно явятся вам и после грудинки?

Тот посмотрел на часовщика:

– Нет, вы слышали? Слышали, как я пытался им объяснить, сколь возвышенным и прекрасным занятием является чтение? И о чем же они теперь говорят?

– Ну и что?.. Уж не думаете ли вы прочесть нам на эту тему целую лекцию? Рассказали бы лучше, как собираетесь готовить дома грудинку.

– А… Телячью грудинку… – поднял голову хозяин трактира. – Послушайте-ка меня. Моя жена обычно делает так…

Он поднял стакан, чтобы отхлебнуть вина, прежде чем углубиться в подробности приготовления грудинки, но Дюрица перебил его:

– Позвольте, а чья грудинка – ваша или господина Кирая?

– Господина Кирая, разумеется.

– Тогда будьте любезны – пусть господин Кирай сам и расскажет!

– Пусть рассказывает, могу и помолчать, – с обиженным видом откинулся на спинку стула трактирщик.

– Ну то-то!

Кирай, книжный агент по прозвищу Швунг, смахнул в пригоршню крошки со скатерти.

– Ну, если настаиваете, с удовольствием расскажу, как обычно готовлю я. Только это не означает, что жена нашего друга Белы, которую я искренне уважаю как замечательную хозяйку, не готовит грудинку лучше и гораздо вкусней моего. Ну так вот, все начинается со шпиговки. От нее все зависит!

– Это верно, – хлопнул по столу Ковач и, ища согласия, обратил взгляд на трактирщика, но тот не отозвался.

– В грудинке бывают такие пленочки, соединительная ткань, или как там она называется… Мы ее аккуратненько протыкаем, делаем прорези для начинки…

– Так, в точности так, – закивал столяр.