Телониус Белк

Козёл снимает шляпу и растворяется в темноте. Я не понимаю, может приснилось? Но нет, вот же он саксофон, который ничего не стоит, у меня в руках. А добрый Козёл, или злой – в конце концов, какая мне к чёрту разница?

Надо сказать, что втюрившись в психиатра до линии собственных ушей, Ботинок перестал уделять мне внимание совершенно. Вместо того, чтобы спрашивать как дела, он взял привычку отбояриваться деньгами. Ничего удивительного. Деньги у Ботинка водились всегда, а иногда до такой степени, что девать было некуда. И всё же такой щедрости от него никто не ожидал.

В школу я уже не ходил больше недели, воспринимая все возможные оттенки халявы как должное. Ботинок исправно сыпал деньгами, а я был свидетелем тому как психиатр приходит к нам каждое утро, а иногда остаётся переночевать. Как Ботинок встречает её букетом, обнимает и приглашает к танцу. И как потом оба дремлют в дрянном прожжённом кресле на кухне. Незаметно для себя, я и сам стал вылезать из бывшей маминой комнаты и подсаживался рядом с ними, занимаясь каким-нибудь обыденным делом. Меня притягивало молочного цвета тепло исходившее от психиатра, но приглядевшись поближе я замечал её неровные зубы и и тепло испарялось. А жаль. Возможно, именно такого тепла мне, незадолго до неизбежного совершеннолетия не хватало.

И так, в общем, каждое утро. Танго. Почти что праздничная суета.

Хлеба сегодня я так и не купил. Сегодняшний день я проведу вместе с вами.

Понемногу осваиваюсь и в какой то момент даже спешу на кухню сделать потише газ. Это, чтобы котлеты не пригорели. Ботинок благодарит меня кивком, а психиатр растроганно улыбается. Какой славный малыш, как помогает тебе по хозяйству – вероятно думает про себя она. И смотрит на меня странным взглядом, словно душу наизнанку выворачивает.

Но каждый прибранный мной газ стоит нехилых денег. Я таким образом уже тысяч десять заколотил, не считая всяких там походов за хлебом и сахаром. Думаете, я славный малыш,? Нет. Я хитрая, изворотливая гадюка. Ничего. Пусть привыкают, если конечно хотят продолжать строить личную жизнь или что им там по глупости вздумалось.

– Он просится в тюрьму. Или на необитаемый остров, – смеется Ботинок, – на той неделе мне сказал. Успокоил, можно сказать. Как убаюкал.

Психиатр очухивается от своего растроганно-отрешённого помрачения.

– Ну, а как в школе у мальчика дела?

– Три недели уже в школу не ходит. – слегка привирает Ботинок. Не три, а две, вспоминаю я и бесшумно прячусь в темноте коридора. Не хватало ещё чтобы эта пухлая психиатрша испортила мне всю малину. Меня все устраивает, – сверлю её глазами из темноты я, – В школу я не хожу. Поняла, ты? Вот и умница.

– Правильно, мастер – улыбается мне психиатр. – Только зачем же хотеть в тюрьму, если ты уже из школы уходишь? Надо радоваться. К самостоятельности себя приучать. А какая тебе в тюрьме будет самостоятельность?

Самостоятельность! У меня прямо от сердца отлегло. Сколь удивительно прекрасен этот день, дарующий прекрасный поворот событий!

– Ты правда так думаешь? – скептически поднимает бровь, заинтересовавшись вдруг моими перспективами Ботинок.

Психиатрша встаёт, долго смотрит в окно, выключает бесконечное танго.

– Выйди Борис. Я тебя прошу. Дай с человеком поговорить.

А как только Ботинок выходит, делает в мою сторону лихой разворот и хищно требует чтобы я выложил ей всю подноготную.

Она психиатр. Ей явно хочется, чтобы лично я рассказал ей этот бред про тюрьму, а не батя. Может, в слова Ботинка не верит. Может хочет потренироваться немного на мне. Ведь психиатр же она самый настоящий, – ещё раз напоминаю себе я. Просто без халата сложно в такое поверить

Но чего бояться? Хуже не будет уже, ведь так?

И я медленно, неторопливо ей объясняю. А по мере того, как расширяются её глаза, понимаю что немного переборщил. Ну что поделать. Мне уже нравится ей объяснять. В конце концов она психиатр… хотя без халата это и не сразу определяется!

– И часто ты, Тёмыч из школы уходишь? – запанибратски спрашивает она.

Хочу соврать что в первый раз, но подслушивающий у дверей Ботинок выкрикивает очень настойчиво:

– В четвёртый раз. Нигде не задерживается. И школы, как ты понимаешь, Мопся – все музыкальные…

Так я узнаю, как зовут психиатра – Мопся.

Глупое домашнее имя.

Мопся. Тьфу.

От этой Мопси меня тошнит и начинает болеть голова, но что же поделать – пусть теперь у папы будет своя домашняя мопся.

Спустя часок-другой, проведёнными с отцом в ритме танго Мопся ещё разок переманивает меня к себе, а Ботинка выгоняет в магазин за мороженым. Как будто в кабинет для опытов позвала. Так я и знал, что рано или поздно этим закончится – опытами над бедным подростком.

– Скажи мне раз, – требует она. – Досчитай до восьми.

Я тихонько говорю «Раз», но всё-таки движениями пальцев завершаю цикл до требуемого. Потом повторяю. Четыре такта в четверти.

– Как интересно, – таращит глаза она. – А ну ещё раз! Раз!

И я отказываюсь наотрез. Пусть сама себе разкает. Пусть таращит глаза… Мопся!

И она закрывает глаза, печёт меня ими сквозь накладные ресницы, сжигает дотла, дырявит взглядом насквозь, жуёт палочку корицы из Ботинком сваренного хитрого кофе – одним словом раздумывает.

– Нет, в школу ты больше не пойдёшь. Не старое время. Откажемся. Обо всём можно договориться.

Ботинок как почувствовал, что мне это пришлось по душе. С мороженым подоспел. А в другой руке – коньяк “Метакса” из которого и мне достаётся в напёрсток.

На следующий день вместо меня пошла в школу Мопся, а после этого, я уже больше никуда не ходил. Бездельничать мне понравилось. Жаль, продолжалось всё это недолго.

Первую поездку в Тууликаллио, Ботинок совершил ещё без меня.

Познакомился с соседями и с удовлетворением понял, что никому здесь до меня никакого дела не будет. Именно то что нужно. Именно то, чего не хватало и не будет хватать мне в Петербурге, гори он ясным пламенем, вместе с соседями и преподавательницей по кличке Горжетка. Так что приехал я сюда, можно сказать сюда как барин, на всё готовое.

Среди моих новых друзей, живущих вверх по лестничной клетке старуха с кудряшками, старуха без кудряшек, скрюченная старушка передвигающаяся гусеницей, ничем не примечательный мотоциклист с брекетами, как у подростка и едкая, черная как смола, но очень приветливая девушка в колючей искуственной шубе. Я не буду их видеть и слышать тоже не буду. А вот они меня будут, да ещё как! Потому что я музыкант – именно так им и сообщили. Но вряд ли кто-то проявит ко мне что-то кроме дежурного добрососедского интереса. Здесь такое не принято. И я считаю, что это просто прекрасно.

С тех пор у меня каждый день проходит согласно вялотекущему плану.

Играть на пианино можно с шести до шести. Если я не играю – Кудряшка стучит по батарее. Ботинок договорился с ней, обработав по полной – а вот как не знаю. Может «Советский Джаз» ей показал. Может быть денег дал много, что вряд ли. А впрочем, почему бы и нет. Выходит, что по документам она теперь мой опекун, и стучать по батарее – её работа. Об этом знают даже в полиции. Но по сути Кудряшки этой никакого до меня дела нет. Её доставляет удовольствие стучать по батарее и таким образом разгонять тишину. Она довольно мила, но попробуй только издать какой-нибудь звук ПОСЛЕ шести. Сразу же последует разъяренный звонок в квартиру. Я уже насобачился не открывать, а просто кричать «Юммаран синут!» прислонившись лбом к холодному дверному глазку. И она ласково мне кивает.

Вместо телевизора у меня перед глазами ничем не занавешенное окно. Через него хорошо видно как мимо снуют прохожие – их немного, они чёрны как тараканы, но очень приветливы. Я вижу их, и они видят меня. Скользят по моему окну бесстрастным, но заинтересованным взглядом. Ей Богу, словно в аквариуме! Такой аквариум изрядно бы меня напрягал, занимайся я дома, под колпаком у Горжетки. Но я, слава Богу, не дома.

Иногда я поднимаю руку в приветствии и тогда каждый кто видит приветствует меня. А когда мне не хочется, чтобы меня видели я просто прячусь за кадку с алоэ, стоящую на подоконнике.

Вот и всё.

Это может показаться глупым, но чтобы здесь, в Тууликаллио спрятаться, кадки с алоэ вполне достаточно.

Я просыпаюсь, ощущаю голыми пятками холодный пол и тут же бегу на кухню кипятить чайник. Вскипятив его, я с наслаждением выливаю кипяток в таз и, размешав с холодной водой из под крана, грею там ноги.

Что уж тут говорить – немного странно я себя чувствовал, впервые приехав в Тууликаалио. На подступах, всё вокруг казалось таинственным, а вот теперь уже нет. Как будто тогда я умер, а сейчас снова живу. Именно такое впечатление засело у меня в голове сразу после перехода государственной границы.

Граница государственная – это ведь странная вещь. Шутить нельзя. Улыбаться нельзя. С собакой дружить нельзя. Что уж тут говорить о цели визита – соврать с три короба. И если удалось – то всё, в общем, неплохо. Я давно наловчился их проходить, по методу насвистываний, улыбок и большой, нагретой фиги в кармане.

А в этот раз, после границы, мне приснился странный сон. Как будто не только обыкновенную границу надо было переходить, но и психиатрическую тоже. Забавно, не так ли? Переход психиатрической границы в моём сне оказался довольно простым. Таким простым, что вообще нефиг делать. В окошечке была Мопся, одетая как генерал. Надраеная как лакированная деревянная ложка. Я показываю паспорт, а она – вот уже злая, точно собака спущенная с поводка – требует новый и новый. А я с лёгкостью достаю еще и еще. Забросал её, наконец, паспортами, такой лихой – взял, да и дальше пошёл. Оказалось, психиатрическую границу, в отличие от обычной переходить – одно сплошное удовольствие.

Просыпаюсь – вроде бы всё тоже неплохо. Радио выключили наконец. За рулём – кислый Ботинок. Рядом на сиденье сонная Мопся. Но совсем не такая, как в моём сне. Не побоюсь этого слова – хорошая.