Свободное радио Альбемута

– Понимаю, что ты хочешь сказать. Но на свете столько выдающихся людей! Однажды… Послушай. – Он лихорадочно стал перебирать листы с записями. – Как-то мне показали двигатель с двумя осями, вращающимися в противоположных направлениях. И объяснили принцип действия. Я видел этот проклятый мотор, держал в руках – такой круглый, тяжелый, выкрашенный в красный цвет. Без центробежного вращающего момента, потому что оси крутятся в разные стороны, но с помощью некоего привода образуется единая движущая сила. Какой источник энергии, точно не знаю – может, электричество. Они хотели, чтобы я все это записал, когда проснусь – показали мне остро заточенный карандаш и блокнот. И сказали – никогда в жизни не забуду! – сказали: «Принцип действия известен в твое время». Ты понимаешь, что это значит?! – Николас страшно разволновался, покраснел, слова лились из него потоком. – Они из будущего!

– Не обязательно, – возразил я. – С таким же успехом это может значить, что им просто известно наше будущее.

Николас замер, ошеломленно глядя на меня, беззвучно открывая и закрывая рот.

– Видишь ли, – продолжал я, – существам высшего порядка доступно…

– Это все на самом деле, – тихо произнес Николас.

– Ты о чем?

– Это не выдумка, не рассказ. Фиксируя свои впечатления, я исписал многие страницы: что видел, что слышал, что знаю. Ты знаешь, что я знаю? Все это куда-то движется, вот только куда – пока понять не могу. Они не хотят, чтобы я понял. Собственно, мне сообщают очень мало; такое впечатление, что они умышленно раскрывают как можно меньше. Так что отвали-ка ты со своими научно-фантастическими байками подобру-поздорову. Ясно, Фил?

Наступила тишина. Мы молча смотрели друг на друга.

– А что же мне говорить? – наконец спросил я.

– Просто отнесись к этому серьезно, так, как оно есть: очень серьезное, может быть, очень мрачное дело. Хотел бы я знать… Я чувствую, что они предельно откровенны, идет какая-то смертельная игра, вне нашего понимания. С целью… – Николас замолчал. – Боже, все это чертовски действует на нервы. Если б я с кем-нибудь мог поделиться!..

– Ты выглядишь более зрелым, словно возмужавшим, – заметил я.

Он пожал плечами.

– Уехал из Беркли.

– Теперь ты чувствуешь настоящую ответственность…

– Я и раньше чувствовал ответственность. Нет, просто я начал понимать, что это не шутка.

– Твоя работа…

– При чем тут работа? Не шутка то, что мне сообщают. Хотя, проснувшись, я ничего не помню, все это запоминается где-то в глубине мозга. Попадает в подсознание и там хранится. – Николас поднял глаза и пристально на меня посмотрел. – Знаешь, Фил, я думаю, меня программируют. Рано или поздно по какому-то сигналу или при условленных обстоятельствах программа начнет работать. А я и догадываться ни о чем не буду.

– Даже когда попадешь в условленные обстоятельства?

– Я читал об этом. Все покажется мне совершенно естественным. Каковы бы ни были мои поступки и слова, я буду думать, что веду себя так по собственной воле. Будто постгипнотическое внушение: сам себе объяснишь самые странные, самые гибельные…

Он замолчал, и на этот раз надолго.

– Ты изменился, – повторил я. – Не просто возмужал, а как-то еще…

– Меня изменил переезд. Переезд и та исследовательская работа, которую я веду. Наконец-то у меня появились на нее средства. Герб Джекмэн платил мне жалкие гроши.

– Дело не только в исследовательской работе, – возразил я. – В Беркли полно людей, занимающихся исследовательской работой. У тебя появились новые друзья? Ты с кем-то общаешься?

– В основном с сотрудниками фирмы, – ответил Николас. – С профессионалами музыкального бизнеса.

– Рассказывал им о ВАЛИСе?

– Нет.

– А к психиатру не обращался?

– О черт, Фил, – устало произнес Николас. – Мы оба с тобой знаем, что психиатр тут ни при чем. Когда-то я еще мог об этом подумать – давным-давно, за шестьсот миль отсюда, в сумасшедшем городе. В округе Орандж глупостей не любят; здесь живут здравомыслящие и стабильные люди. Все чокнутые остались к северу, в районе Лос-Анджелеса. Я перемахнул лишние шестьдесят пять миль. Да нет, черт побери, меня специально послали сюда, подальше от всяких параноиков – чтобы я мог размышлять, обрести понимание. Или уверенность. Если я и приобрел что-то, то, наверное, уверенность.

– Пожалуй.

– Там, в Беркли, – тихо продолжал Николас, словно обращаясь сам к себе, – все это казалось… игрой. Лежишь себе тихо ночью и контактируешь с иным разумом… Мы все дети в Беркли, в Беркли не взрослеют. Наверное, поэтому его так ненавидит Феррис Фримонт.

– Перебравшись сюда, ты о нем не забываешь? – спросил я.

– Нет. Перебравшись сюда, я о Феррисе Фримонте не забываю, – загадочно ответил Николас.

Благодаря воображаемому голосу, Николас наконец стал цельным человеком. Останься он в Беркли, он бы жил и умер частичкой человека, так и не познав полноты. Что это за воображаемый голос, спрашивал я себя. Предположим, Колумб услышал воображаемый голос, велевший ему плыть на запад. Колумб поверил – и открыл Новый Свет, изменив ход человеческой истории… В таком случае нам пришлось бы очень трудно, определяя термин «воображаемый», ибо этот голос опосредованным образом затронул всех. Что создает более мощную реальность: «воображаемый» голос, советующий Колумбу плыть на запад, или «реальный» голос, подсказывающий, что затея безнадежна?

Если бы не являющийся по ночам ВАЛИС – манящий, настойчивый, зовущий к счастливому будущему, – Николас посетил бы Диснейленд и вернулся в Беркли. Я это знал, и знал это Николас. Как истолкуют побудительный мотив окружающие – не имеет значения. Важно, что самостоятельно, без посторонней помощи Николас остался бы навечно гнить в своей дыре. Что-то вторглось в его жизнь и уничтожило оковы дурной кармы. Что-то разбило стальные цепи.

Именно так, подумал я, человек перерождается: совершив поступок, который он никогда не мог бы совершить – в случае Николаса, абсолютно немыслимый акт переезда из Беркли в Северную Калифорнию. Все его приятели остались на месте; я остался на месте. Невероятно! Вот он, выросший в Беркли, сидит передо мной в своей современной квартире в Пласенсии (в Беркли нет современных квартир) в цветастой калифорнийской рубашке и слаксах! Он уже вписался в местную жизнь. Эпоха джинсов осталась позади.

Глава 7

Воображаемое присутствие ВАЛИСа – которого Николас выдумал, стремясь заполнить пустоту, – заставило моего друга переродиться. Даже приди он к психиатру, ничего бы не изменилось. Психиатр обратил бы внимание на источник голоса, а не на его мотивы или результаты воздействия. Да что говорить, тот психиатр наверняка до сих пор живет в Беркли. Никакие неосязаемые контакты, никакие призрачные голоса, обещающие счастливую жизнь, его не тревожат. Блажен сон глупца!

– Хорошо, Ник, – промолвил я, – ты победил.

– Что? – Он растерянно взглянул на меня. – А, понимаю. Да, похоже. Фил, как я мог так долго торчать в Беркли? Почему понадобился голос – чужой голос, не мой, – чтобы вести меня по жизни?

– М-мм… – пробормотал я.

– Самое невероятное не то, что я услышал голос ВАЛИСа, послушался его и переехал сюда, а то, что без него, или без них, я никогда и не подумал бы о подобном шаге! Знаешь, Фил, мысль покинуть Беркли, бросить работу у Герба Джекмэна мне даже в голову не приходила!

– Да, это невероятно, – согласился я.

Он был прав. Вот вам Homo обыкновенный: крутится себе по орбите, как мертвый камень вокруг мертвого солнца, без цели и без смысла, глухой, слепой и холодный. Нечто безжизненное, навеки отрезанное от новых мыслей.

– Кто бы они ни были, – продолжал Николас, – я должен доверять им. У меня нет иного выбора. Я все равно сделаю все, что они захотят.

– Думаю, ты поймешь, когда включится программа, – сказал я. Если – отрезвляющая мысль – он вообще запрограммирован.

– Думаешь, пойму? Я буду слишком занят.

Это меня напугало: вот он молнией приходит в движение, будто взрывается, и ничто не в силах его остановить.

– Они… – начал было Николас.

– Пожалуйста, не называй их «они», – попросил я. – Это действует мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы ты говорил «он».

– Я говорю «они», – объяснил Николас, – потому что видел их несколько. Женщину, мужчину. По меньшей мере двух.