Охотникъ. Исторический роман

Руководитель труппы – пожилой мужчина с аккуратно подстриженной бородой, прямым прилизанным пробором, одетый в белый, уже поношенного вида костюм, эмоционально верховодил постановкой пьесы. Он то и дело останавливал действие, поправляя актеров, пытаясь заставить их читать с той или иной интонацией и делать более естественное выражение лица, сопровождать ту или иную эмоцию различными жестами.

– Заново, все сначала, давайте, давайте, друзья, прогоним все еще раз и с самого начала! – прокричал режиссер.

Ставили «Вишневый сад» Чехова. Режиссер громко объявил:

– Действие первое, входят Дуняша со свечой и Лопахин с книгой в руке!

На сцену вышли актеры и принялись читать заученные тексты, кажется, пока их игра вполне устраивала режиссера. Лизы не было видно. Георгий зевал, откровенно скучая. Наконец, на сцене появились Любовь Андреевна, Аня и Шарлотта Ивановна.

Георгий развеселился. Он понял, что Лиза играет Аню, а это была отнюдь не главная роль. Кажется, про нее Чехов говорил, что данного персонажа вообще может играть кто угодно, лишь бы была молода и со звонким голоском.[4 - Так А. П. Чехов писал в письме Немировичу-Данченко Вл. И., 2 ноября 1903 г. Ялта: «Аню может играть кто угодно, хотя бы совсем неизвестная актриса, лишь бы была молода и походила на девочку, и говорила бы молодым, звонким голосом, эта роль не из важных».] Но, похоже, Лиза отдавала этой роли все силы, и Георгий пообещал себе, что постарается быть серьезным и не отпускать шуток на эту тему. Наконец, режиссер скомандовал занавес, и актеры скрылись за кулисами.

Члены труппы начали разбирать декорации, а, значит, что на сегодня репетиция закончилась, так что ждать Артемьеву оставалось недолго. Из-за кулис появилась Лиза. Ей было девятнадцать лет, светловолоса и худа, одетая в бежевое платье с завышенной талией, пошитое из узорчатой ткани. Подол юбки едва прикрывал носок ботинка. Заметив Георгия, она широко раскрыла бледно-голубые глаза, заулыбалась тонкими губами и помахала рукой.

– Жорж, какая неожиданность, как я счастлива вас увидеть! – залепетала Лиза.

– Здравствуйте, моя дорогая! Вы выглядели просто великолепно, уверен, постановка возымеет успех! – поприветствовал Лизу Георгий.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, Жорж. Но все же, какими судьбами?

– Решал тут одно деликатное дельце. Да что мы стоим тут в проходе, пройдемте в буфет на полдник, и я все вам расскажу – ответил Артемьев.

Проходя мимо рядов зрительного зала, Георгий ловил завистливые взгляды актрис из Лизиной труппы, она же гордо шла с ним под руку и загадочно улыбалась, как будто, не замечая глазеющих на ее спутника подруг.

В буфете Георгий купил кофе, сладкий рулет с маком, пряники и два запеченных мясных пирожка. Сладкое он предложил Лизе, сам же решил остановиться на мясном. За полдником, Георгий вкратце поведал Лизе о своих последних приключениях, немного приукрасив свою роль в истории о лошадиных скачках, так что у Лизы начали наворачиваться слезы от рассказа о последнем вздохе несчастного, дорогого сердцу молодого человека скакуна. История о взятке и уклонении от призыва с легкой подачи Артемьева превратилось в горячий спор с чиновником службы военного присутствия о том, как молодому человеку не пристало работать на каком-то там заводе, когда у него есть две руки и две ноги, и он вполне может держать винтовку. Но Георгий не смог в одиночку противостоять закостенелой бюрократической машине и вынужден был с ней согласиться.

– Петербург?! – воскликнула Лиза, – вы едете в Петербург, – снова выпалила она, а как же я, как же наши мечты. Нет, вы непременно должны взять меня с собой!

Георгий понял, что заговорился и, кажется, сболтнул лишнего.

– Лизонька, как это не прискорбно, но это совершенно невозможно, совершенно! Там ужасные условия, придется жить с рабочими в бараках, спать на нарах без каких-либо удобств, – пытался выкрутиться из щекотливой ситуации Артемьев.

– Я могла бы быть, словно жена декабриста, – уже с меньшей уверенностью промолвила Лиза, – только наоборот, поехала бы за вами из Сибири в столицу и там терпела бы всяческие лишения ради любви.

– Что вы, Лиза, прошу вас, не упоминайте этих полоумных революционеров при мне. Это все временно, какие-то четыре месяца и войне конец, да ее ведь даже и не объявили к тому же. Сколько стране может понадобиться пороху за четыре месяца, сущий пустяк, я вернусь, и все будет как прежде, – Георгий, кажется, преодолел неловкий момент их беседы.

– Но вы должны обязательно мне писать, обязательно! И рассказывать обо всем интересном, что вы увидите в столице нашей необъятной Империи, потребовала Лиза.

– Будет сделано в лучшем виде, моя дорогая Елизавета Александровна, – радостно отрапортовал Артемьев.

Закончив полдник, они пошли прогуляться по летним городским улицам. Стало ветренее, густые серые облака постепенно затягивали гладкое небо, обещая к вечеру полить остужающим дождем, уставший от жары город. Молодые люди болтали, смеялись, Лиза рассказывала о том, каким несносным был руководитель труппы, что актрисы не держались подолгу и сбегали, не выдерживая его беспрестанных намеков и домогательств. Она поведала о том, как однажды влепила ему пощечину за одну из таких непристойностей. Но, как ни странно, он наградил ее ролью Ани в чеховской пьесе, вероятно, в знак уважения к ее стойкости. Георгий улыбался ее наивности и даже предложил начистить мерзавцу рыло, Лиза в ответ лишь отмахивалась и хохотала. Сегодня он был безгранично рад легкому общению с Лизой, забыв обо всех проблемах последних дней, о предстоящей поездке и неведомой работе на заводе, носившем имя знаменитого на всю страну промышленника.

Когда пришла пора прощаться, он нанял возницу, доехал вместе с Лизой до квартиры, которую она арендовала в одном из домов на окраине города и, приобняв, нежно поцеловал ее в щеку. Было уже около восьми вечера. Настало время возвращаться в Ново-Александровск.

На одной из центральных улиц навстречу экипажу внезапно выскочил оборванный нищий.

– Тпру-у! Стой, стой! – заорал извозчик, резко натянув вожжи, так что Георгия шатнуло вперед, – куда вылез, дурья башка, а ну прочь с дороги!

Нищий осклабился, обнажив редкие кривые зубы.

– Империи падут, – негромко произнес он.

– Что ты там несешь, а ну проваливай, а не то слезу и вытолкаю тебя взашеи, – пыхтя, прокричал возница, уже собираясь слезть с повозки, чтобы прогнать нищего.

– Империи падут! – вдруг громогласно возвестил оборванец, – падут, и все окрасится красным! Я вижу красную смерть на твоем лице, она уже рядом! – не унимался сумасшедший, указывая пальцем на извозчика.

Возница, кажется, перепугался слов оборванца, осеняя себя крестным знамением. Он подстегнул лошадь, повозка тронулась, и упряжка понеслась прямо на сумасшедшего оборванца. Нищий отпрянул, завалившись в сторону и хохоча. Экипаж понесся прочь, поднимая за собой клубы дорожной пыли. Георгий обернулся, чтобы посмотреть, что произойдет с безумцем дальше. Он увидел, как тот, отряхнувшись, заковылял по дороге, пугая своим видом одиноких прохожих.

До дядюшкиного имения Георгий добрался уже затемно. Всю дорогу извозчик что-то бурчал и шептал молитвы.

– Извольте-с, сударь, прибыли! Вы уж не обессудьте. В такое время город полон сумасшедших и пьянчуг, – извиняющимся тоном пробормотал извозчик.

Георгий рассчитался, поблагодарив за комфортную доставку, сказал, что, естественно, никакой вины извозчика в том маленьком происшествии нет, притронулся рукой к шляпе в знак прощания и быстрым шагом пошел к воротам имения Ефрема Сергеевича.

Он отворил дверь в дом. Было похоже, что прислугу уже отпустили. Георгий тихо прошел в свою комнату, переоделся, затем заглянул в дядин кабинет, где купец обычно любил сидеть допоздна и часто даже засыпал там на диване, а то и на кресле-качалке, напротив мраморного камина. Но в этот раз к своему удивлению Георгий не нашел его там и решил проверить в спальне. Перед входом в опочивальню Ефрема Сергеевича доска паркета скрипнула, и из-за двери послышался уставший голос купца:

– Кто там бродит, Игнатий, ты?

Георгий зашел в комнату.

– Доброго вечера, дядюшка, – поприветствовал он Ефрема Сергеевича.

Купец был мрачнее тучи, он сидел на роскошной кровати, оперевшись локтем о колено, поверх пижамы на нем был надет домашний халат с монограммой «Е.А.» на нагрудном кармане.

– Что-то случилось, вы здоровы? – увидев бледный вид и мрачное выражение лица Ефрема Сергеевича, взволнованно спросил Георгий.

Ефрем Сергеевич посмотрел на него застывшим взглядом.

– Война, – коротко произнес он.

19 июля 1914 года Германия объявила войну Российской империи. На следующий день Государем был выпущен и к вечеру опубликован Высочайший манифест об объявлении войны, в котором император призывал: «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага».[5 - Летопись войны. Август 1914 года №1, стр. 4. [Электронный ресурс]. URL: lenta.ru/news/2014/08/02/news01/ (Дата обращения: 15.03.2017)] 26 июля выпущен Высочайший манифест об объявлении войны Австро-Венгрией. Толпы людей по всему государству собирались на манифестации, наполненные патриотическими и победными настроениями. В печати неизменно повторялось о единении народов империи, крупнейшем со времен Отечественной войны 1812 года. Томские газеты пестрили громкими заголовками: так, «Губернские ведомости», «Сибирская жизнь», «Сибирская правда», все как один призывали народ сплотиться «За веру, Царя и Отечество».

Георгий пытался сохранить трезвость суждений в час всеобщей милитаристской эйфории. Он принял решение не тянуть с отъездом и прибыть в Петербург как можно раньше.

Ефрем Сергеевич беспрестанно возмущался и выказывал всевозможное недовольство сложившейся ситуацией. На следующее утро, после прибытия Георгия, он пытался вызвонить Новосельцева, но выяснилось, что чиновник был уволен из присутствия еще в пятницу, восемнадцатого числа.

– Похоже, что этот субъект, набрал взяток со всей губернии и был таков, – негодовал Ефрем Сергеевич.

Он рассказал Георгию, что, когда начальство заметило количество мздоимств Новосельцева, его попросили оставить службу в срочном порядке, чтобы предотвратить возможный скандал. Тот согласился, видимо, не особенно расстраиваясь по этому поводу. Ефрем Сергеевич пытался как-то изменить решение по племяннику, но ему ответили, что это дело уже решенное, но волноваться ему не о чем: всего лишь канцелярская работа на частном заводе, которой должно прибавиться в связи с расширением производства пороха в военных целях.

Ефрем Сергеевич не привык слышать отказ в своих прошениях, но кажется, был бессилен, так как государственной машине было просто-напросто не до него. Он злился, то и дело срываясь, то на прислугу, то на Георгия. До него дошли сведения о том, что из конюшни пропала одна из дорогих лошадей, которую Георгий брал для поездки в Томск.

– Ты что, лиходей, в карты ее проиграл, что ль? В Томск на буланом жеребце выехал, а приехал, говорят, на какой-то дохлой кляче. Вычесть бы из жалования твоего, да жаль не имеешь ты ничего за душой! – грозя кулаком, надрывался Ефрем Сергеевич.

Георгий отмалчивался, виновато опустив голову. Лицо его ничего не выражало. Он старался пропускать мимо ушей дядины обвинения, то и дело сменявшиеся причитаниями. Он уже давно не играл в карты, по крайней мере, не делал крупных ставок, но лучше пусть дядя думает так, чем узнает правду.

– Молчишь? Знаю, что проиграл! Игроман, охальник, бездельник… Молокосос! – не мог остановиться Ефрем Сергеевич.

– А если там взрыв какой, на этом заводе, а если немчура в столицу вторгнется. Сибирь-то у Христа за пазухой, да и под присмотром был бы. Ой, беда, беда – закрестившись, сменил гнев на беспокойную жалость к неразумному племяннику купец, в сердцах хлопнув себя ладонью по колену.