Охотникъ. Исторический роман

– Какой талант? – не понимая, спросил, все еще пребывая в странном, полуоцепенелом состоянии, Георгий.

– Ну, как же. Вы были так хладнокровны и уверены в себе. А какой точный выстрел! – с восхищением смотрел на Георгия Громов, – думаю, таким как вы место скорее на фронте, чем на заводе, – заключил он.

Артемьев промолчал. Его переполняли смешанные чувства. На самом деле он слабо понимал, что творит, был нетрезв, совершенно неуверен в последствиях и действовал, скорее полагаясь на инстинкты, чем на рассудок. Но в итоге он ощутил подобие удовлетворения от содеянного, хотя не знал до конца, правильно ли поступил. Наконец, подоспели и остальные.

На их лицах сохранялось удивление, но никто не осудил Артемьева, скорее наоборот, его поддерживали, стараясь подбодрить.

– Ты просто снайпер, Жорж!

– Молодчина! Это так романтично!

– Меткий, однако, выстрел!

– Да какой там, он ему между ног целил, а прострелил ступню! —наперебой кричали студенты.

Кто-то обнял Артемьева за плечо, резко встряхнув его. Георгий решил уйти, наконец, от этой темы, так как в любом случае всем пора было разъехаться по домам.

Артемьев надеялся, что в трактире его никто не узнал и предложил поскорее взять карету, пока не приехал городовой, так как не хотел всю ночь проводить в изнурительных допросах. Друзья начали ссылаться на дороговизну такого экипажа, но Георгий настоял, предложив лично все оплатить.

Вдоль дороги, на которой была расположена «Баварiя», стояли разнообразные повозки, заехавшие одним колесом на тротуар. Кто-то из извозчиков спал, кто-то играл в карты, переругиваясь, а кто-то попивал чай, заедая куском хлеба. Лошади, не торопясь, жевали сено из мешков, свисающих с оглоблей. Извозчики то и дело окликивали молодых людей, предлагая свои услуги.

По пути до кареты компания распугала стаю серых голубей и своим шумным приближением разбудила извозчика, одетого в темно-зеленый подпоясанный кафтан на фантах и с фуражкой, скатившейся на глаза. Извозчик издал звук, похожий на сдавленное хрюканье, и от неожиданности вздернул голову, так что фуражка свалилась наземь, чем вызвал бурный хохот разбудившей его молодежи. Те, кто жил неподалеку, пошли пешком, а с оставшимися Артемьев катался по городу, пока не проводил последнего человека. Переночевал он в томском доме Ефрема Сергеевича.

Позже Артемьев узнал, что такие погромы происходили не только по Томской губернии, но и по всей России. Видимо, это было своеобразным обрядом инициации для многих призывников, они как будто срывались с державшей их цепи общественных норм, желая с шумом выпустить пар накопленного внутри волнения. При этом погромщики, вероятно, осознавали, что скоро их ждет иная, покрепче прежней, армейская цепь, которая может затянуть поводок на шее так, что легко оказаться бездыханным в лежачем положении, глубоко под землей.

Начало мобилизации сопровождалось погромами винных лавок, складов, трактиров, ограблениями магазинов, а иногда насилием и убийствами. Такие волнения носили в большинстве своем стихийный характер и были больше исключением, чем правилом. Кто-то грабил в пьяном угаре, а кто-то расчетливо пытался заработать или натаскать для семей припасов перед отправкой на фронт, тем более, что призыв случился в разгар сенокосной страды.

Наутро Георгий чувствовал себя полностью разбитым. Он не мог отделаться от преследующего его ощущения суеты и не хотел подниматься с мягкой постели. С трудом поднявшись, он спустился на кухню. Увидев, проходящего мимо слугу, Артемьев окликнул его:

– Архип, а Архип, ты про клячу дядюшке-то напел, козлиная морда!

Слуга застыл, держа в руке поднос с грязной посудой, он был напуган тоном племянника купца. Он глупо открыл рот, не зная, что ответить. Георгий сурово сморщил лоб и посмотрел на слугу исподлобья.

– Ну? – потребовал Артемьев.

– Да как же-ж, Ваше степенство, – сперва затараторил Архип.

– Ефрем Сергеевич, о-он же-ж, а я т-только… – так и не смог закончить он мысль.

– Ладно, не мямли, дурья ты башка, шучу я, – не выдержав, расхохотался Георгий, – все правильно сделал, нет твоей вины никакой! Иди давай, куда шел.

Архип облегченно выдохнул, нервно заулыбался и пошел из кухни, по дороге споткнувшись, уронил поднос с посудой на деревянный пол. Поднос с грохотом рухнул, но чудесным образом, кажется, ни одной тарелки не разбилось.

Георгий оседлал кобылу, все это время, жившую здесь под присмотром слуг и поскакал в Общественное собрание, надеясь встретиться с Лизой. Но Лизы на месте не оказалось, как и всей ее труппы. Георгий вызнал у работников Общественного собрания, что труппа в полном составе внезапно укатила выступать чуть ли не в другой город и все это накануне важной премьеры в Томске. Вернуться они должны были только через неделю. Для Георгия была оставлена записка от одной из актрис. Георгий развернул письмо и узнал знакомый Лизин почерк. Она писала, что не смогла дозвониться до него и просила прощения за столь внезапный отъезд. Руководитель труппы договорился об участии в каком-то благотворительном вечере в Барнауле, объяснив, что это станет неплохой тренировкой перед премьерным показом в столице губернии. Лиза просила писать ей, поскорее вернуться или забрать ее с собой, как только появиться такая возможность.

Георгий сложил письмо и убрал в карман пиджака. Он нашел бумагу с карандашом и нацарапал ей ответную записку. Георгий написал, что постарается завершить все скорейшим образом, будет скучать и обязательно напишет или позвонит по приезде. Также он написал, что искренне сожалеет о несостоявшейся встрече. Про тему совместного пребывания в Петербурге он намеренно решил умолчать.

После этого Георгий посетил военное присутствие, подписал ворох документов, заполнил бессмысленные формуляры, окончательно этим утомившись. Завтра он предполагал отправиться в путь. После затянувшегося посещения военного присутствия он поскакал в Ново-Александровск.

Слуга купил ему билет на поезд, отбытие должно было состояться в пять утра. Весь вечер Георгий провел в сборах. Он набил полный чемодан вещей и с трудом закрыл его на ключ. Подняв его за две ручки, он глубоко вздохнул:

– Да-а, одному такое несподручно будет таскать, – подумал Артемьев. Он заново открыл его, переворошил собранное, выкинув пару брюк, одну из шляп, но чемодан так и остался увесистым. Георгий пожал плечами и направился в кабинет к Ефрему Сергеевичу.

– Добрый вечер, дядюшка, ну что, завтра тот самый день, провожать поедете?

– Добрый-добрый, спрашиваешь еще, за тобой же глаз, да глаз! – погрозил пальцем Ефрем Сергеевич.

– Вы не переживайте, дядюшка, лучше тут управляйтесь, может к матушке заглянете, проведаете, – продолжил Георгий.

– Хорошо у нее все, я ей каждый месяц на содержание даю, хотя ты уже лоб здоровенный вымахал, – отмахнулся купец.

– Да содержание ваше, этот стервец Верхневицкий проедает, не успев получить, – напомнил Георгий о своей нелюбви к отчиму.

– Не начинай, Георгий, он ей муж, она ему жена, вот сами пусть свои проблемы решают, а у меня тут свои и не мало, уж поверь. Ладно чего лясы точить, завтра в путь. Иди собирайся, проверь все, чтобы чин чином было. С собой тебе пять тысяч даю. С лихвой должно хватить. Смотри, не кути. Надеюсь, и не до того будет с этим заводом, туда его раз-туда. Может пока не поздно, слугу с тобой снарядить, а?

Георгий от последних слов поперхнулся:

– О, что вы, право не нужно никакого слуги, я вполне сам смогу дотащить свой чемодан, кстати, он уже собран, – запротестовал Георгий, испугавшись, что за ним увяжется дядюшкин соглядатай.

– Ну, смотри, смотри, но ты звони оттуда как можно чаще, и прошу, не ввязывайся ни во что. Оружие не забудь, – напомнил, купец.

– Так точно-с, – откозыряв, улыбнулся Георгий, – ну, я, пожалуй, пойду?

– Иди, иди, ляг спать пораньше и дверь прикрой, как выходить будешь, – напоследок попросил Ефрем Сергеевич.

Спалось Георгию плохо. Он ощущал себя не спящим, но и не бодрствующим. Тягучее состояние полудремы всю ночь обволакивало его, мысли мешались со сновидениями, реальность с забытьем. Ночью разыгралась гроза. Дождь барабанил по крыше, словно бесконечные пулевые выстрелы, раскаты грома напоминали разрывающиеся артиллерийские снаряды. Георгий как будто лежал в грязном вымокшем окопе, спасаясь от града пуль. Внезапно обстрел прекратился. Сквозь застилавший взор густой пороховой дым кто-то тянул руку, желая помочь Георгию выбраться из окопа и уйти с простреливаемой позиции.

– Дава-ай! – закричал знакомый голос.

Он схватился за руку и, вскарабкавшись по откосу, увидел своего спасителя и понял, почему голос казался таким знакомым. Это был отец, точно отец. Вытянутое лицо, коренастая фигура, подкрученные усы. Отец был очень бледен и звал его за собой. Георгий замедлился от удивления и внезапно, как будто палкой со всего размаху что-то с силой ударило в затылок. Он упал ничком с также открытыми от удивления глазами, из затылка виднелось пулевое отверстие. Он видел ужас на лице отца, видел, как тот уходит прочь, скрываясь в дали порохового тумана. Георгий все видел, все ощущал и понимал, но не мог пошевелить ни одной частью своего тела. Он понял, что, кажется, это смерть настигла его, и закричал от внезапно накатившей волны страха. И тут он проснулся. Он был в своей комнате. Дождь не прекращался, лишь стал слабее. Вода все также тонкими струйками стекала по стеклу. Он посмотрел на настенные часы и мысленно выругался. Через пятнадцать минут пора было вставать. Георгий надеялся поспать в карете, лишь бы дядя не приставал с разговорами.

Ефрем Сергеевич был собран как всегда четко по расписанию, он надел свой парадный сюртук, взял трость и сшитый на заказ котелок. Георгий спустился с некоторым опозданием, так что купец для порядку немного его пожурил за извечную расхлябанность, тем более, что дороги промокли, и путь обещал быть дольше обычного.

Они уместились в экипаж, слуга с трудом донес багаж племянника.

– Пес его знает, чего он туда только натолкал, – мысленно усмехнулся Ефрем Сергеевич.

Он намеревался в пути обсудить с Георгием предстоящую поездку, напомнить о людях, которые бы могли помочь, в случае чего, в столице, а по его богатому опыту общения с племянником, такая помощь вполне могла потребоваться. Георгий как будто притягивал всяческие приключения. Как-то раз он ввязался в драку на улице, вступившись за какого-то мужичка, которого приказчики возле одной из торговых лавок пытались окунуть головой в бочку с водой, дружно хохоча. Мужичок из-за всех сил упирался, но, в конце концов, не сдюжил, а потом процедура повторялась снова. Нет, чтобы вызвать полицию, Георгий полез разбираться самолично, вдарил одному приказчику в ухо так, что тот от одного удара упал в беспамятстве, а второго схватил за горло и потащил к этой же самой бочке. Подоспевшая полиция разбираться не стала, сгребла всех разом, намереваясь оштрафовать за учиненный беспорядок. Все управилось, как это зачастую бывает, при помощи определенной денежной суммы, которая позволила не вмешивать имя Артемьева в лишние тяжбы и не появляться в неблагоприятном свете в заголовках газет. Так, «Сибирская жизнь» в короткой заметке упомянула лишь о нахальстве приказчиков, не упомянув ни слова о Георгии.

Карета тронулась по насквозь вымокшей дороге, разбрызгивая лужи и растаскивая слипшуюся грязь в разные стороны.

Ефрем Сергеевич всю дорогу пытался разговорить племянника, но тот постоянно клевал носом, смотрел в окно, зевал, не слыша, о чем ему втолковывает купец. Лишь под конец пути он рассказал о своем странном сне, который, видимо, и не давал ему покоя.

– Смерть, говоришь, приснилась, ну так значит, долго жить будешь, и никакая пуля тебя не возьмет! Тем более что не на фронт ты едешь, а на завод писакой канцелярским, – подбодрил Георгия купец.

– Ваша правда, дядюшка, ваша правда… – задумчиво ответил племянник.

За час до отправления поезда они прибыли на вокзал Томск-1, который по привычке многие продолжали называть «Платформа Межениновка» или просто «Межениновка», как пять лет и именовалась эта станция. Вокзал представлял собой комплекс небольших деревянных строений, огороженных забором и выстеленным вдоль них деревянным перроном. Вокзал был открыт в 1896 году. Тогда, как рассказывал по дороге Ефрем Сергеевич, был такой же дождливый день, как и сегодня. Пришло много народу, все сплошь с черными зонтами. Учитывая, что сама транссибирская магистраль шла в обход Томска, ветка в городе создавала комфортные условия передвижения по стране, но сильно снижала торговую роль губернии.