Автаркия, или Путь Мишимо

Я сказал, что несколько раз направлял запрос, примет ли меня Председатель, и ни разу не получил ответа. Он спросил, уверен ли я, что пришел сюда для того, чтобы сообщить ему об этом. Это несколько сбило меня с толку. Чувствуя подступающее волнение, я поинтересовался, почему же все-таки мне никто не ответил. Он продолжал смотреть на меня. Мне очень вдруг захотелось, чтобы он моргнул, пошевелился, что-нибудь переложил на столе. Он спросил, тот ли это вопрос, ради которого я пришел. И тогда я спросил, спросил взволнованно, в нарушение всех правил этикета, разрешит ли он мне увидеть Председателя.

– К сожалению, я не могу вам этого разрешить, – бесстрастно отозвался он и продолжил смотреть мне в глаза своим немигающим взглядом.

Что дальше со мной случилось? Трудно описать. Будто кто-то другой во мне, в моем теле, громко объявил ему, что я все равно пойду, что бы он мне не говорил. Часть моего сознания, боязливо сжавшись от этих моих слов, представила, как охранники хватают меня за руки и выволакивают прочь. Однако те не шелохнулись.

– Идите, – вдруг также безразлично сказал секретарь.

Я, было уже направившись к дверям, застыл на месте.

То есть как это так? Ведь он только что сказал, что не пустит меня.

– Не так, – возразил он. – Я сказал, что не могу разрешить вам увидеть Председателя.

Но он и не воспрещал мне пройти. Мне внезапно вспомнилась притча из запрещенной книги Франца Кафки, которую я как-то прочитал, пользуясь своим правом доступа класса «А». Тогда эта книга показалась мне нарочито пессимистичной, а автор, настолько сгущавший краски в своих описаниях государственной машины, – безусловно заслуживающим осуждения и участи быть запрещенным в нашем обществе, дабы не привносить уныние в сердца честных граждан. Несмотря на его литературный талант или, наверное, именно из-за своего таланта. В притче, о которой я вспомнил, человек проводит всю свою жизнь у подобных врат, ожидая, когда его пригласят. Лишь состарившись и смирившись со своей участью, на самом пороге своей смерти он спрашивает у сурового привратника, который, видя его близкий конец, начинает собирать свои вещи, чтобы уйти, почему за все эти годы к этим вратам не приходил больше ни один человек. Привратник отвечает ему, что врата эти были только для него, и все, что от него требовалось – это пройти через них. Читая тогда эту книгу, я и не думал вдруг сам оказаться на одной из ее страниц.

И я подошел к дверям. Охранники не проявляли ко мне никакого интереса. Открыл одну створку и шагнул через порог.

Я много раз видел апартаменты Председателя по телевизору, но они еще более огромны, чем я себе представлял. Если бы я пришел сюда с чувством того, что я часть этого величия, я бы наверняка ощутил безмерное восхищение, но, поискав в себе это чувство причастности, я с ужасом не обнаружил его. Они подавляют. Был вечер, время приемов и заседаний прошло, и свет был аккуратно приглушен. Высоченные потолки, стены, уходящие в полумрак. Окна от пола, открывающие вид на город, вид, от которого кружится голова и становится не по себе. Везде чисто. Полы натерты до блеска. Пусто. Ни души. И ощущение, что это для тебя Председатель невидим, а вот его пристальный взгляд не отрывается от тебя.

Я почувствовал постепенно нарастающую растерянность, переходящую в тревогу. Захотелось бежать из этого места. Возвращаясь, я перепутал коридор и попал в часть апартаментов, где раньше не был. В конце череды комнат оказался рабочий кабинет Председателя. Размеры его, особенно в контрасте с помещениями, с которыми он соседствовал, были более чем скромными. Небольшое окно с видом на Визмять, книжный шкаф вдоль всей стены, напротив – небольшой диван. У окна – стол, рядом, чуть отодвинувшись, стоит стул. Документы, бумаги, исписанные размашистым, неровным почерком. Книги на разных языках – латыни, немецком, французском, итальянском, русском. Пиджак с потертыми рукавами, висящий на спинке стула. Казалось, Председатель вышел пять минут назад. Если бы не толстый слой пыли, покрывающий документы, книги, плафон настольной лампы… Из всех комнат апартаментов только в этой комнате было пыльно, будто бы сюда уже долгое время вообще никто не заходил. Но вместе с тем ее пространство показалась мне единственным живым пространством. И еще отчего-то подумалось, что вначале был только этот кабинет, но со временем к нему стали пристраиваться новые и новые комнаты, величественные, с высокими потолками и картинами в позолоченных рамах, и постепенно поглотили его в себе.

24

Я уверен, что ни в здании правительства, ни вообще в столице, несмотря на то, что здесь его присутствие ощущается повсеместно, Председателя нет. Он куда-то уехал, но своей могучей волей и пугающе всевидящим оком правит жизнью всей страны из своей тайной резиденции.

25

Почему мне досталась эта работа? Мне, историку второго ранга, который ранг-то свой никакими особыми заслугами не подтвердил? Я уже и сам, было, начинаю иногда думать, что – это признание твоих рабочих качеств, твоего потенциала, твоих талантов… Смешно. Оказывается, даже если ты сам не собирался обманывать себя, что-то в тебе, что-то тщеславное, что-то, мечтающее о трубах и лаврах, постепенно все больше стирает реальные причины и подменяет их гораздо более благозвучными. Словно бы не Блажена, словно бы не ее отец и его должность, словно бы ты никогда не строил расчетов, словно бы слово «породниться» ничего для тебя не значило, словно бы ты, делая ей предложение, действительно любил ее…

Но все-таки, почему мне доверили эту задачу? Неужели всевидящее око вдруг стало подслеповато к нечистоплотности и протежированию? Или отец моей Блажены столь могущественен или изворотлив? Или, несмотря ни на что, я все-таки талантлив и действительно достоин возложенной миссии, и это было признано на должном уровне?.. Все чушь. Не верю ни в одну из этих причин. Но зачем же тогда всевидящее око допустило меня до этой работы? Зачем мне позволили работать (пусть и без права выноса) с документами, доступ к которым для большинства закрыт? Неужели лишь для того, чтобы я осознал всю бессмысленность моей задачи и никчемность моей мечты?

Я уже не смогу написать заказанную мне биографию. Не смогу написать то, что от меня ждут, – и к черту трубы, к черту лавры. Но и о том, что я узнал, я писать не стану. Не издадут такую книгу, не пропустят. Потому что вредна такая правда, и я сам знаю, что вредна. Девять из десяти поймут только, что их обманули, и лишь один задумается, зачем, и какая еще правда под этой правдой. Не издадут. А даже напечатай я ее сам и раздай людям – все равно не поверят… Поэтому не быть этой биографии написанной, не мной. А значит, все впустую, все пустое, мой ранг, все. Прости, Блажена, поздновато я осознал.

Работа окончена, но я еще не закончил. Все такое ветхое и призрачное, но кое-что мне все-таки еще нужно. Та самая правда, которая под этой правдой, которая под полуправдой, которая под ложью. И к ней – единственная ниточка. Одно местечко на берегу Южного моря. Сызмари. Там, где Председатель Юлиус и его жена Дубравка провели свой медовый месяц. Если его нет здесь, он может быть, где угодно. В том числе и там, где живы дорогие ему воспоминания о Дубравке, так рано умершей (или все-таки убитой? И, если так, то спаси меня бог, неужели я прав в своей догадке, по чьему распоряжению?..).

Отчет Янины Трубич от 18 июня 2018 г. № 101-28

Сегодня к нам приезжал историк Аркадиос Путник из Выжграда.

Как водится в погожий день, встала я рано. Я знаю, что это не имеет отношение к моему отчету, но я, как вы знаете, закончила литературный, и эти отчеты – моя единственная возможность гарантированно заполучить своего читателя.

Так вот, встала я рано – часов в пять или в начале шестого. Утро выдалось ясным – над морем ни облачка. Я вышла в сад, как водится, сделала зарядку, приняла душ и после завтрака – на завтрак я приготовила себе яичницу-глазунью и разжарила пару тостов, – наслаждаясь чашечкой крепкого черного кофе, подумала, что в чем-то сегодняшний день непременно должен стать особенным. Ну или, по меньшей мере, не таким, как вчерашний, позавчерашний и все прочие прекрасные дни.

Но час шел за часом, все своим чередом, все как всегда, обычные обязанности – что-то прибрать здесь, вытереть пыль там, приготовить обед, до послеобеденной прогулки можно почитать книжку. Возвращаясь с прогулки, я встретила Маркуса, местного почтальона, я писала про него. Мы немного поболтали, и он проводил меня до дома.

И, наконец, это случилось. Такое, о чем можно написать отчет, который действительно будет кому-то интересен.

Где-то около четырех у нашего дома остановилась машина. Вы, конечно, в курсе, что к нам редко кто-то приезжает – иногда Жак с Люси, чета из города, раз в несколько месяцев, Иржи Славко, старый музыкант, живущий неподалеку, который на ногах-то уже едва стоит, но вот руки у него – такие же гениальные, как, наверное, когда-то в молодости, и он, когда приезжает, играет нам что-нибудь для души… ну еще время от времени заходит отец Бенедикт, так, поболтать ни о чем. И вот кто-то пожаловал. Не Жак с Люси, не Иржи и уж точно не отец Бенедикт, он всегда, как водится, пешком ходит.

Я как раз была на первом этаже. Думала, как переставить фарфор на каминной полке. Камином мы не пользуемся, но от него все равно уютно, по-домашнему. Хорошо, когда в доме по-домашнему. Увидев подъехавшую машину, я пошла в прихожую и стала ждать, когда позвонят.

Этот господин Путник (тогда я, разумеется, еще не знала, что его так зовут) – он какой-то был нерешительный. Приехал – и стоит под дверью. Что приехал, думаю. А если приехал, что не звонит. Наконец, он постучал. Именно. Не позвонил, как водится, а почему-то постучал. От нерешительности, подумала я. Или был весь в своих мыслях и просто не увидел звонок. Хотя как он мог его не увидеть – звонок же прямо там рядом, на уровне глаз?

Я приоткрыла дверь. Господин Путник отчего-то смутился, увидев меня. Ну я знаю, наверное, отчего – Маркус тоже, как водится, вначале всегда смущается, когда видит меня. Славко вот говорит всегда, что был бы он помоложе, точно взял бы меня в жены. Или был бы у него сын, обязательно бы сосватал. А так он на ногах еле стоит. И сына у него нет.

Потом господин Путник поклонился.

– Могу ли я увидеть господина Председателя? – поздоровавшись, вдруг спросил он.

Это был первый человек, который обратился ко мне с таким вопросом.

– К сожалению, нет. Хотите, я доложу о Вас госпоже?

Он показался мне страшно разочарованным. Каким-то совсем потерянным.

– Вы уверены? – переспросил он. – Как же так…

В это время госпожа сама стала спускаться по лестнице.

– Янина, кто там? – спросила она. – Почему ты держишь гостей на пороге?

Услышав ее голос, господин Путник вздрогнул, и выражение на его лице, как мне кажется, стало буквально походить на книжный штамп «вытаращил глаза».

– Незнакомый господин справляется, нельзя ли увидеть господина Председателя, – доложила я, шире открывая дверь.

– Юлиуса? – удивилась госпожа.

– Госпожа Дубравка? – еще более удивившись, воскликнул господин Путник.

Он представился и начал что-то сбивчиво объяснять, про юбилей Председателя, про книгу, биографию, и про его сомнения, с которыми он не может справиться, но госпожа предложила ему войти и подняться в гостиную. Меня же попросила подать им чай и печенье.

Когда я пришла к ним, неся поднос с чайником и чашечками из китайского фарфора (Люси всегда их любит больше всего), они уже сидели за столиком у открытого балкона. Я сделала вид, что вытираю пыль с пианино, чтобы остаться и послушать, о чем они станут говорить.

Господин Аркадиос выражал свое изумление от встречи с госпожой Дубравкой. Как я поняла, он и не думал ее тут застать. Сказал, что до последней детали (приврал, ведь это невозможно) помнит ее похороны. Госпожа Дубравка чуть было не засмеялась, но потом, вероятно, подумала о том, насколько большим могло быть горе этого человека в то время, и, улыбнувшись, взяла его за руку. Взяла нежно, как мать может взять за руку сына.

Она попросила его не рассказывать об этом никому и призналась, что не умирала, а похороны ее были фальшивыми.

– Я тяжело болела, – сказала она. – И никак не хотела выздоравливать. Юлиус заподозрил, что это от нервного истощения. Он понял, что я не могу больше оставаться в Выжграде, рядом с ним и теми вещами, которые творились вокруг. Мне хотелось одного – покоя. Но как можно обрести покой жене Председателя? Куда бы я ни поехала, Выжград и политика везде бы последовали за мной. Кроме того, это было бы опасно. У Ордена есть враги. Там я была под защитой, но поселись я где-нибудь в провинции и они могли бы попытаться использовать мою беззащитность против Юлиуса. А про охрану я категорически не хотела слышать. Тогда Юлиусу пришлось смириться с единственным возможным решением. Они вместе с Раду организовали поддельные похороны, потом Раду помог мне уехать и скрыть все следы… Я должна попросить прощения у вас, господин Аркадиос, и у всех, кто тогда оплакивал меня. Я даже представить себе не могла, насколько люди, оказывается, любят меня. Я даже захотела вернуться, но это было бы немыслимо.

Господин Путник сказал, что уже долгое время искал встречи с Председателем, а потом понял, что в Выжграде его нет. Спросил, не здесь ли случайно Председатель Юлиус.

– Да, здесь, – ответила госпожа Дубравка.

– Могу ли я его увидеть? – тотчас же спросил он.

– Можете, – кивнула госпожа.

– Да? – взволнованно переспросил господин Путник, огляделся по сторонам, посмотрел на меня, что-то для себя решил и стал, по-видимому, ждать.