Наследница Унылой Пустоши

– Ты правда задаешь мне этот вопрос? Изис… Конечно же нет.

Я готова довериться ей. И, пожалуй, снова закрыть глаза. Да еще и с облегчённым вздохом.

– У меня есть другой вопрос. Я уже задавала его, но ты так и не ответила. – Я напоминаю: – Как по-твоему, что папа сказал бы мне на счет сегодняшнего происшествия в городе?

– Прежде всего, он был бы горд. Не обделил бы тебя похвалой за попытку спасти жизнь невинного человека. Наверняка, поцеловал бы в лоб. А потом замучил наставлениями.

Я смотрю на папу в небе и нахожу в его глазах подтверждением маминых слов – две звезды под воинским шлемом согласно мигают мне.

– Я думала о тех, кого пришлось убить, – проговариваю я, надеясь, что папа слушает. – Об их семьях…

– Ты снова делаешь это со своими руками? – мама заканчивает нежничать. Ее палец в последний раз спрыгивает с трамплина моего вздернутого носа, а потом она резко хватает меня за руку.

– Это… от нервов.

– Еще бы, – она принимается разглядывать расчесанные ссадины и глубокие царапины. – Повезло, что на улице холодает. Будешь прятать руки под рукавами плащей и накидок.

– Угу…

– Вместо того, чтобы тратить нервы, пересчитывая тех, кто погиб сегодняшним вечером, лучше подумай о том, сколько смертей ты предотвратила.

– Я уже задумывалась над этим.

– Судя по твоим изувеченным рукам, это не так, – она наглядно демонстрирует это, повернув руку той стороной, где больше всего царапин. Отпрянув, я натягиваю рукава чуть ли не до кончиков пальцев. Скрываю свои царапины с нескрываемой обидой в выражении лица. Но маме не то чтобы есть дело до моих обид. Для нее они такие же жалкие, как и мои слезы. – Изис, не всегда все получается так, как задумано. Твой отец тоже спасал жизни и не думал, что для этого понадобится ими же жертвовать… В противостоянии прокуратору погибло очень много людей.

И тут в ее горле возникает ком.

Так не бывает, когда человек безразличен и говорит о чем-то до?лжном. Маме больно. То, что вспоминается прямо сейчас, полоснуло наши с ней сердца одинаково больно и оставило идентичные шрамы семь лет тому назад:

– …И мне не хотелось думать о том, что твой отец окажется в их числе, но и ему пришлось принести жертву. Ради своего народа. Ради нашей семьи. Ради тебя.

***

Наступил мой десятый день рождения. Тогда пение лиры в сопровождении наших с мамой голосов стихло.

Где-то неподалеку замаячила смерть.

Родителям нужен был план, как ее обойти. И у отца он, как будто бы, был. Схватившись за уголек, он изобразил на бумаге пушистые крылья, и подписал свой рисунок: «Алис». Рисунок унесся в направлении ветра, обдувающего дверные косяки, сквозившего по порогам, стучащего в окна обветшалых домов и убогих хижин. Крылья облетели весь Низший парс. Здесь жили те люди, которые, как и мы, боялись преждевременной, неминуемой встречи со смертью.

Распространив символику и название братства, ряды Алиса пополнились первыми последователями. Немногим позже наш парс словно больше не принадлежал этому городу. Аризод разделился надвое: территории братства и владения прокуратора Радия.

Этот парс не представлял для прокуратора никакой значимости, точно так же, как и его жители. Для него это был лишь кусок земли, который выглядел грязным даже на картах города. Рано или поздно, он должен был рухнуть в море и разбиться о скалы. Но мы решили укрепить его и навести порядок.

Скопившаяся за сотни лет пыль и грязь, въевшаяся в стены, отдраивались из последней мочи. Кое-где они так и не сошли, но алисовцы нашли в этом свое очарование. Оконные створки, дверные проемы, ступеньки и заборчики расписались разнообразными красками. Во двориках возникли кусты. И цветы. И кусты с цветами, пестрящие радужной яркостью. Дома расширялись пристройками и балконами, откуда открывался вид на просторные улочки и море.

Никто не должен был нарушить покой местных жителей, так что мы решили защититься от возможного вторжения недоброжелателей. Алис принялся ограждать свои территории стенами, словно создавал маленький город внутри другого.

Стены строились дольше, чем ремонтировались дома. Все потому что используемые строительные материалы быстро заканчивались. Но пустоту в стенах вскоре заполнили кости – солдаты прокуратора проникли в парс и оставили сотни мертвых тел прямо у основания ограждения. Жителей парса лишали жизней теперь уже не оттого, что они ничего не стоили. Смерть стала наказанием за мятежность и своеволие.

Предводителю братства не понравилось, что с его народом обращаются столь жестоко и несправедливо. Любящий муж беспокоился о своей жене. Папа боялся, что у него отберут драгоценную дочурку. И он пошел на жертву, отправившись вершить правосудие над прокуратором.

В этом пригодилась помощь его верного друга и наиблагороднейшего человека из всех, кого он знал. Алфий ее оказал. Они с отцом проникли в прокураторский дворец и застали Радия врасплох.

Клинок мятежного короля оказался приставлен к горлу прокуратора. Над ухом зашептали о том, что если Радий не отзовет войско с территорий Алиса, то больше некому будет отдавать приказы. Кроме того, предводитель братства потребовал, чтобы его людям дали достроить стены, больше никогда не вмешивались в жизни алисовцев, не отнимали их…

…И Радий посмеялся над ним.

Рассерженный мятежный король сделал один предупреждающий надрез на тонкой накрахмаленной коже. Он добавил, что Радию будет не до смеха, когда ее прислуга всыпает яд в его завтрак; или задушит подушкой, пока он будет спать; или вонзит клинок в его спину на вечерней прогулке… Есть много способов покончить с ним, и алисовцы, которые прикидываются дворцовым персоналом, обязательно воспользуются всеми возможными.

Войска немедленно покинули парс. Стены, создающие границы между парсами отмылись от крови. Городская стража перестала раздавать бесплатные смерти. И даже тюрьмы, в которых пытали невинных, опустели. А прокуратор в это время забился в самый темный и неприметный угол дворца и боялся выползти оттуда.

Сплетники твердили, что Радий не спит, не ест и не пьет, не хочет видеть ни солнечного, ни лунного света… не принимает гостей – тем более нежданных. Он стал одержим мыслью, что в любой момент может прийти смерть. Что теперь она маячит прямо под его окнами.

Но смерть была далеко.

Отец солгал. И это была первая ложь, которую одобрил Алфий. Эта была та самая ложь «во благо», о которой говорил Пэйон сегодня. Эта была ложь, которая спасла сотни людей и еще двух любимых девочек, – меня и маму, – которые заменяли отцу целый мир.

По-правде среди подчинённых прокуратора не было ни одного шпиона братства. Отцовские угрозы были пустыми, а Радий боялся смерти напрасно. Лишать его жизни было некому, но даже если бы братство на самом деле отправило своих шпионов во дворец, то точно не для свершения убийства.

Убийство прокуратора бы плохо сказалось на репутации миролюбивого и честного народа. И пусть поступать честно выходит не всегда (шпионы братства и ложь его основателя – тому доказательства), но мы не лишаем людей жизни. По крайней мере, не ради удовольствия.

Мне исполнилось двенадцать. За два года прокуратор стал чаще появляться на публике и декларировал, что мятежники, образовавшие братство, распространяют свои идеи, как заразу, от которой нужно немедленно избавиться. Предупреждал о том, что те, кто обживаются в нашем крысином гнезде, будут истреблены, как только у него появятся полномочия. Но полномочий не было. И нет до сих пор, потому что организация городского сообщества в братство, – пусть даже мятежного, – не противоречит закону, пока мы настроены мирно и не совершаем никаких преступлений (или, пока нам удается скрывать, что мы их совершаем).

Прокуратор не мог подавить мятеж, так что мы не боялись его угроз. Но на всякий случай иногда напоминали о дне, когда отцовский нож царапнул Радию горло. И тогда прокуратор приостанавливал свои декларации на время.