– Разве не я создал ее, Монео? – спросил Лето. – Разве это не я позаботился о ее родословной и надлежащем воспитании?
– Она – моя единственная дочь, мое единственное дитя, господин.
– Кстати, она сильно напоминает мне Харка аль-Ада, – продолжал Лето. – В ней очень немного от Гани, я полагал, что от моей сестры она унаследует больше. Кажется, Сиона вернулась к исходному пункту селекционной программы Общины Сестер.
– Зачем вы говорите это мне, мой господин?
Лето задумался. Надо ли Монео знать такие частности о своей дочери? Временами Сиона уклоняется с пути предзнания. Золотой Путь оставался, но Сиона сворачивала с него. Однако… Сиона не обладает предзнанием. Она уникальна… и если останется в живых… Нет, не стоит снижать эффективность работы Монео подобного рода информацией.
– Припомни свое собственное прошлое, – сказал Лето.
– Действительно, господин! У нее такие способности, такой потенциал, которого у меня никогда не было. Но это делает ее опасной.
– К тому же она совсем тебя не слушается, – проговорил Лето.
– Нет, но я внедрил в среду ее мятежников своего агента.
Должно быть, это Топри, подумал Лето.
Не надо было обладать предзнанием, чтобы понимать: Монео обязательно внедрит в эту среду своего агента. С самого момента смерти матери Сионы Лето знал обо всех действиях Монео, даже о тех, которые он только замышлял. Наила давно заподозрила Топри. И вот теперь Монео обнаружил свои страхи и свои действия, чтобы обеспечить своей дочери большую безопасность.
Как жаль, что эта женщина успела родить от Монео только одного ребенка.
– Вспомни, как я обращался с тобой в подобной ситуации, – сказал Лето. – Ты знаешь требования Золотого Пути не хуже, чем я.
– Но тогда я был молод и глуп, мой господин.
– Ты был молод и дерзок, но отнюдь не глуп.
Монео позволил себе натянутую улыбку, принимая комплимент и все больше и больше убеждаясь в том, что только теперь понимает намерения Лето. Однако они очень опасны!
Желая укрепиться в своем убеждении, он сказал:
– Вы же знаете, как я обожаю сюрпризы.
Это верно, подумал Лето. Монео обо всем догадывается. Но даже удивляя меня, Сиона постоянно напоминает о том, чего я боюсь больше всего на свете – обыденности и скуки, которые могут исказить Золотой Путь. Надо лишь вспомнить, как скука едва не позволила Дункану одолеть меня! Сиона – это тот контраст, который позволяет мне понимать мой глубинный страх. Озабоченность Монео по поводу меня вполне понятна и обоснованна.
– Мой агент будет продолжать наблюдение за ее новыми товарищами, господин, – сказал Монео. – Они мне не нравятся.
– Ее товарищи? У меня самого когда-то были подобные товарищи.
– Мятежники, господин? У вас? – Монео был не на шутку изумлен таким признанием.
– Разве я не доказал, что являюсь другом бунтовщиков?
– Но, господин…
– Аберрация прошлого в нашей памяти распространена гораздо шире, чем ты думаешь!
– Да, господин. – Монео был обескуражен, хотя его все еще разбирало любопытство. Он знал, что Лето обычно становится разговорчивым после смерти очередного Дункана. – Должно быть, вы знали многих мятежников, мой господин.
При этих словах мысли Лето невольно погрузились в глубины памяти о предках, которые восстали перед его внутренним взором.
– Ах, Монео, – пробормотал Лето. – Мои путешествия по закоулкам, где прячутся мои предки, воссоздают такие события, которые я больше никогда не желаю видеть.
– Могу себе представить эти внутренние путешествия, господин.
– Нет, ты не можешь этого представить. Я видел людей и планеты в таком количестве, что они потеряли свое значение даже в моем воображении. О, какие ландшафты я видел. Узор чужих дорог выступает из пространства и запечатлевает во мне это внутреннее видение, запечатлевает в моей памяти осознание того, что я – ничтожная пылинка.
– Не вы, мой господин. Определенно, это не вы.
– Я меньше, чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные сообщества с такой регулярной повторяемостью, что их полная бессмыслица наполнила меня скукой, слышишь?
– Я не хотел разгневать вас, господин, – кротко произнес Монео.
– Ты не злишь меня. Иногда ты меня раздражаешь, но не более того. Ты не можешь себе представить всего того, что я видел, – халифов и меджидов, рак, раджей и башаров, королей и императоров, премьер-министров и президентов – я видел их всех, вплоть до самого ничтожного фараона.
– Простите мне мою самонадеянность, господин.
– Проклятые римляне! – воскликнул Лето.
Он сказал то же самое мысленно, обращаясь к предкам. Проклятые римляне!
Скопище предков разразилось в ответ жутким хохотом.
– Я не понимаю вас, господин, – осмелился проговорить Монео.
– Это правда. Ты действительно меня не понимаешь. Римляне распространили по миру болезнь фараонов, разбрасывая ее семена, как сеятели разбрасывают зерна. От этого семени произошли всходы – цезари, кайзеры, цари, императоры… казерии… палатосы… и проклятые фараоны!
– Я не знаю многих из этих титулов, мой господин!
– Возможно, я последний из их числа, Монео. Молись, чтобы это было так.
– Как прикажет мой господин.
Лето взглянул на человека.
– Мы – убийцы мифа, Монео. Ты и я. Это мечта, которую мы оба разделяем. Могу уверить тебя с моей олимпийской высоты, что правительство – это миф, в который верят многие. Как только умирает миф, умирает и правительство.
– Так ты учил меня, господин.
– Нашу мечту породил инструмент, состоящий из людей-автоматов, – армия, друг мой.
Монео нервно откашлялся.
Лето понял, что мажордом проявляет признаки нетерпения.
Монео все понимает относительно армий. Он знает, что только глупец может считать армию основным инструментом государственного правления.