Бог-Император Дюны

Я чувствую запах гниющего в воде дерева.

Сиона еще раз взглянула на Наилу.

– Эти стихи озаглавлены: «Слова, которые я написал, когда узнал о смерти Гани». Что ты об этом скажешь?

– Он… он любил свою сестру.

– Да! Он способен любить. О да! Теперь он от нас не уйдет.

Время от времени я позволяю себе сафари, которое не может позволить себе ни один смертный. Для этого мне достаточно сместиться вглубь по оси моей памяти. Словно школьник, выбирающий тему для сочинения о проведенных каникулах, я выбираю интересующий меня предмет. Например, пусть это будут… женщины-интеллектуалы! После этого я погружаюсь в океан памяти моих предков. При этом я чувствую себя словно глубоководная рыба. Я открываю рот и начинаю поглощать знания о прошлом. Иногда… только иногда я выбираю для охоты личности, попавшие в анналы истории. Какое это наслаждение лично пережить перипетии жизни этого человека и сравнить их с фактами официальной биографии.

    (Похищенные записки)

Монео спускался в крипту с явной неохотой. Ему было грустно и тяжело, но… что поделать, такова служба. Богу-Императору нужно время, чтобы оплакать потерю очередного Дункана… Но жизнь продолжается.

Лифт бесшумно скользил вниз, идеально подчиняясь воле Монео. Иксианцы умели делать надежные механизмы. Правда, однажды Бог-Император крикнул своему мажордому: «Монео! Иногда мне кажется, что тебя тоже изготовили на Иксе!»

Монео почувствовал, что лифт остановился. Двери открылись, и мажордом увидел в полумраке крипты массивную тень Императорской тележки. Никаких признаков того, что Лето заметил прибытие своего слуги. Монео вздохнул и направился к своему господину. Шаги гулко отдавались под сводами огромного помещения. Возле тележки лежало мертвое тело. Никаких dиja vu. Это Монео видел наяву и уже не в первый раз.

Однажды, когда Монео только начинал свою службу, Лето сказал:

– Я вижу, Монео, что тебе не нравится это место.

– Нет, господин.

Потребовалось небольшое усилие памяти, чтобы явственно услышать голос из такого наивного прошлого. И голос Лето, который ответил:

– Ты не считаешь мавзолей приятным местом, Монео, я же нахожу его источником бесконечной силы.

Монео вспомнил, как ему захотелось сменить тему разговора.

– Да, мой господин.

Но Лето настаивал:

– Здесь очень мало моих предков. Здесь вода Муад’Диба. Гани и Харк аль-Ада тоже здесь, но они не мои предки. Нет, это не захоронение моих предков, этот мавзолей – я. Здесь Дунканы и другие порождения моей селекционной программы. Ты тоже окажешься здесь в один прекрасный день.

Монео вдруг осознал, что от таких воспоминаний он несколько замедлил шаг. Он вздохнул и двинулся быстрее. Лето временами бывал очень нетерпелив, но пока он не подавал никаких знаков своего присутствия. Однако старый мажордом был слишком опытен, чтобы не понимать, что Лето следит сейчас за каждым его шагом.

Лето возлежал на тележке с закрытыми глазами, включив для слежения за Монео другие чувства. Сейчас Императора занимали мысли о Сионе.

Сиона – мой заклятый враг, думал он. Мне не нужны донесения Наилы, чтобы знать это. Сиона – женщина поступка. Она живет на поверхности такой огромной энергии, что это наполняет мои фантазии необыкновенным восторгом. Я не могу бросать вызов этим энергиям, не испытывая при этом экстаза. Именно эти фантазии суть оправдание моего бытия, всего, что я до сих пор сделал… Они – оправдание даже тела этого глупого Айдахо, которое лежит здесь передо мной.

Слух подсказывал Лето, что Монео не прошел еще и половины пути, отделявшего его от тележки. Человек шел все медленнее и медленнее, потом, словно опомнившись, снова убыстрил шаг.

Какой подарок преподнес мне Монео в виде этой девочки. Своей дочери, подумал Лето. Сиона свежа и драгоценна. Она – это новое, в то время как я являю собой собрание ветхих древностей, проклятых реликтов, потерь и заблуждений. Я – собрание пропавших кусков истории, исчезнувших из вида и затонувших в глубинах прошлого. Никто из смертных не может представить себе такого скопища мерзавцев.

Лето выстроил свое прошлое в памяти, чтобы показать им то, что происходит в крипте.

Мой конек – мелочи!

Однако Сиона… Сиона – это чистая грифельная доска, на которой можно начертать великие письмена.

Я храню эту грифельную доску с величайшим тщанием. Я готовлю ее, очищаю ее.

Что хотел сказать Дункан, когда произнес ее имя?

Монео не слишком уверенно приблизился к ложу повелителя, зная наверняка, что тот не спит.

Лето открыл глаза, когда Монео остановился возле трупа Дункана. От лицезрения этой сцены Император получил величайшее удовольствие. На мажордоме была надета белая форма Дома Атрейдес без знаков различия. Маленький нюанс – лицо Монео было известно почти так же, как и лицо самого Лето, и служило лучшим знаком различия. Монео застыл в терпеливом ожидании, ни одним жестом не выдав своих чувств. Густые светлые волосы были разделены безупречным прямым пробором. В глубине серых глаз таилась прямота, которая является отражением осознания своей огромной власти. Этот взгляд Монео прятал лишь в присутствии Бога-Императора, да и то не всегда. Не впервые приходилось мажордому видеть труп на полу крипты.

Лето продолжал хранить молчание, и Монео, откашлявшись, заговорил первым:

– Я очень опечален, мой господин.

Замечательно! – подумал Лето. Он знает, что я испытываю искреннее сожаление по поводу смерти каждого Дункана. Монео читал их донесения и часто видел их мертвыми. Он-то прекрасно знает, что лишь девятнадцать Дунканов умерли естественной смертью – остальные были убиты.

– У него было иксианское лазерное ружье, – сказал Лето.

Монео метнул взгляд влево, где валялось оружие, давая тем самым понять Императору, что уже успел заметить ружье. Он снова обернулся к Лето, опустив глаза к полу, где лежал труп.

– Вы не ранены, мой господин?

– Это совершеннейший пустяк.

– Но он сумел причинить вам травму.

– Эти плавники мне совершенно не нужны. Через пару сотен лет они и сами исчезнут.

– Я лично позабочусь о теле Дункана, мой господин, – сказал Монео. – Есть ли здесь…

– Та часть моего тела, которую он сжег, превратилась в пепел. Мы развеем его здесь. Крипта – самое подходящее для этого место.

– Как прикажет мой господин.

– Прежде чем избавиться от тела, разряди ружье и оставь его в таком месте, где я мог бы представить его иксианскому послу. Что же касается пилота Гильдии, который предупредил нас о ружье, то его надо наградить десятью граммами Пряности. Да, кстати, наши жрицы на Гьеди Один должны быть извещены о тайном складе меланжи; вероятно, это остатки контрабандных запасов старого Харконнена.

– Как вы желаете распорядиться Пряностью, когда она будет найдена?

– Часть пойдет на оплату тлейлаксианцев за изготовление нового гхола. Остальное следует перенести сюда, в крипту.

– Мой господин. – Монео склонил голову в легком полупоклоне, давая понять, что понял приказ и готов его исполнить. Мажордом взглянул в глаза повелителя.

Лето улыбнулся, подумав: Мы оба знаем, что Монео не уйдет, пока не выяснит прямо обстоятельства дел, которые интересуют нас больше всего.

– Я видел донесение о Сионе, – заговорил Монео.

Лето улыбнулся еще шире. Видеть Монео в такие минуты было сущим наслаждением. Его слова касались множества вещей, которые не требовали никакого обсуждения. Его слова и поступки находились в полном согласии друг с другом, и им обоим было ясно, что Монео находится в курсе всего происходящего при дворе да и вообще в Империи. Естественно, он озабочен судьбой собственной дочери, но хочет, чтобы его озабоченность была истолкована владыкой как беспокойство о высшем благе – благе Империи. Пройдя подобную эволюцию сам, Монео прекрасно понимал природу нынешних дарований Сионы.