Маленькая принцесса

Мариетту отпустили на другой день. Сара, проходя утром мимо отворённой двери своей гостиной, увидала, что в ней переменили всю обстановку. Роскошная мебель и все украшения были вынесены, а у стены стояла кровать. Изящная гостиная превратилась в скромную спальню; её отдадут какой-нибудь новой воспитаннице.

Сара вошла в столовую. На её месте, около мисс Минчин, сидела Лавиния.

– Вы с нынешнего же дня приметесь за исполнение своих новых обязанностей, Сара, – сухо сказала мисс Минчин. – Садитесь за другой стол с младшими воспитанницами. Смотрите, чтобы они вели себя как следует и не шалили. Вам нужно приходить раньше. Лотти уже опрокинула свою чашку с чаем.

Это было начало, а затем обязанности Сары увеличивались с каждым днём. Она учила маленьких французскому языку и прослушивала заданные им уроки. Этот труд Сара считала самым лёгким и приятным. Но дело не ограничилось им одним. Мисс Минчин нашла, что Сара может быть полезной и в другом. Её можно было посылать за покупками и с различными поручениями во всякое время дня и во всякую погоду, ей можно было давать новую работу, от которой отказывались другие. Кухарка и служанки брали пример с мисс Минчин и со злобной радостью отдавали приказания «девчонке», за которой им приходилось столько времени ухаживать.

В течение первого месяца или двух Сара надеялась, что люди, так безжалостно относящиеся к ней, смягчатся, видя, что она охотно берёт всякую работу, старается сделать её как можно лучше и молча выслушивает выговоры. Она была горда, и ей хотелось доказать им, что она хочет зарабатывать свой хлеб, а не есть его из милости.

Но через некоторое время Сара увидала, что её поведение не смягчает никого. Чем старательнее и охотнее работала она, тем требовательнее становились служанки и тем чаще бранила её сварливая кухарка.

Продолжать ученье Сара теперь уже не могла. Она не присутствовала на уроках и только поздно вечером, после тяжёлой работы, ей позволяли, и весьма неохотно, уходить с книгами в пустой класс и заниматься там одной.

«Я должна повторять старое, – думала Сара, – а не то забуду всё. Теперь я простая судомойка, и если я не буду знать ничего, то стану такой же, как бедная Бекки».

Вместе с переменой в жизни Сары сильно изменилось и её положение среди воспитанниц. Прежде она казалась между ними маленькой королевой; теперь она как будто даже совсем не принадлежала к числу воспитанниц. Она работала так много, что ей редко удавалось перемолвиться несколькими словами с какой-нибудь из учениц, да к тому же она скоро заметила, что мисс Минчин желает её держать подальше от них.

– Я не хочу, чтобы она разговаривала с воспитанницами и сближалась с ними, – говорила эта леди. – Девочки всегда относятся сочувственно к страданиям, и, если она начнёт рассказывать им разные романтические истории, они станут смотреть на неё как на несчастную героиню, а наслушавшись от них, и родители составят себе, пожалуй, превратное понятие о её положении в школе. Гораздо лучше, если она будет держаться в стороне. Я дала ей дом, и она не имеет права требовать от меня ещё чего-нибудь. И этого-то слишком много.

Сара и не требовала ничего и была слишком горда, чтобы стремиться к сохранению прежней близости с девочками, которые заметно сторонились её. Воспитанницы мисс Минчин были по большей части богатые, избалованные девочки, привыкшие обращать большое внимание на внешность. И когда Сара начала ходить в коротких потёртых платьях, когда оказалось, что у неё на башмаках дырки и что её посылают за провизией, которую она носит в корзине по улицам, воспитанницы мисс Минчин стали смотреть на неё как на служанку.

– Трудно представить себе, что у неё были когда-то алмазные россыпи! – говорила Лавиния. – Какой ужасный вид у неё теперь! И она стала ещё страннее, чем прежде.

А Сара работала не покладая рук. Она бегала в дождь и слякоть по грязным улицам со свёртками и корзинами в руках, а во время уроков французского языка употребляла все силы, чтобы преодолеть рассеянность своих маленьких учениц. Когда её платье износилось и сама она стала выглядеть ещё более заброшенной, чем прежде, мисс Минчин распорядилась, чтобы она обедала и завтракала в кухне. Никто не заботился о Саре, и бедная одинокая девочка страдала, но страдала молча, не поверяя своего горя никому.

Бывали, однако, дни, когда её детское сердечко не вынесло бы такой жизни, если бы в числе окружающих не было Бекки, Эрменгарды и Лотти.

А особенно Бекки. В продолжение всей первой ночи, которую Сара провела на чердаке, она не раз вспоминала, что по ту сторону стены, за которой грызлись и дрались мыши, лежит другая, любящая её девочка, и у неё становилось легче на душе. А в следующие ночи это чувство ещё усилилось.

Саре редко приходилось разговаривать с Бекки днём.

У каждой из них было много дел, и им не позволили бы терять даром время.

– Не сердитесь на меня, мисс, – шепнула в первый день Бекки, – если я покажусь вам невежливой, то есть не буду говорить «пожалуйста», «извините», «благодарю вас». Нам обеим досталось бы за это.

Каждое утро, прежде чем идти вниз и топить кухонную печь, Бекки приходила в комнату Сары, чтобы застегнуть ей платье и оказать другие маленькие услуги. А когда наступал вечер, в дверь Сары слышался лёгкий стук, и она знала, что пришла её маленькая горничная, чтобы сделать для неё всё нужное.

В первое время после смерти отца Сара чувствовала себя такой несчастной, что ей было не до разговоров. И Бекки заходила к ней только на минутку: она понимала сердцем, что Саре лучше оставаться одной со своим горем.

Второе место после Бекки принадлежало Эрменгарде. Она, однако, заняла его не сразу.

Когда Сара немного опомнилась от своей потери и стала сознавать окружающее, она вспомнила об Эрменгарде, о существовании которой совсем было забыла. Они были дружны, но Саре всегда казалось, что сама она на несколько лет старше своей подруги. Эрменгарда была добрая, любящая, но очень недалёкая девочка. Она сильно привязалась к Саре, смотрела на неё как на высшее существо и искала у неё покровительства и защиты. Она приходила к Саре со своими уроками, чтобы та объяснила ей всё непонятное, ловила каждое её слово и осаждала её просьбами рассказать какую-нибудь интересную историю или сказку. Но сама она не могла сказать ничего интересного и ненавидела все без исключения книги.

Переживая своё первое тяжёлое горе, Сара забыла о ней. Это было тем легче, что Эрменгарда неожиданно уехала домой и пробыла там несколько недель. Вернувшись, она два дня не встречалась с Сарой. В первый раз они встретились в коридоре, когда Сара несла данное ей для починки бельё. Сара уже выучилась чинить и штопать. Она была бледна и казалась совсем не похожей на себя в своём коротком старом платье. И отчего у неё стали такие длинные, худые ноги?

Эрменгарда совсем растерялась от такого превращения и не знала, что сказать. Ей было, конечно, известно о смерти капитана Кру, но она никак не ожидала, что Сара может так измениться, что она будет такой странной, обтрёпанной и похожей на служанку. Сердце её сжалось от сострадания, но она не сумела высказать его и, как-то неестественно засмеявшись, задала совершенно ненужный, не имеющий смысла вопрос:

– О, Сара! Это – ты?

– Да, – ответила Сара и слегка покраснела от промелькнувшей у неё мысли. «Она такая же, как и все другие, – подумала она. – Ей не хочется говорить со мной. Она знает, что со мной не говорит никто».

Придерживая подбородком ворох белья, чтобы оно не упало, Сара пристально взглянула на Эрменгарду. Под её взглядом та ещё больше растерялась. Ей казалось, что Сара стала какой-то другой девочкой, незнакомой ей. Должно быть, такая перемена произошла в ней оттого, что она теперь бедная и принуждена чинить бельё и работать, как Бекки.

– Как твоё здоровье? – нерешительно спросила она.

– Не знаю, – ответила Сара. – А твоё?

– Я… Я здорова, – растерянно сказала Эрменгарда и прибавила, решившись перейти на другой, более искренний и дружеский тон: – Ты очень несчастна?

Саре было тяжело в эту минуту, и она не поняла её доброго побуждения. Если Эрменгарда до такой степени глупа, то пусть лучше оставит её в покое.

– А как ты полагаешь? – спросила она. – Ты, должно быть, думаешь, что я очень счастлива?

И, не прибавив больше ни слова, Сара ушла.

Впоследствии она поняла, что напрасно обидела бедную недалёкую Эрменгарду.

Та была неловка всегда, а когда что-нибудь сильно трогало или волновало её, неловкость её ещё увеличивалась.

Но внезапно промелькнувшее у Сары подозрение сделало её особенно чувствительной к оскорблениям.

В продолжение нескольких недель между бывшими подругами как будто встала стена. Когда они случайно встречались, Сара отворачивалась, а Эрменгарда от волнения и замешательства была не в силах произнести ни слова. Иногда, встречаясь, они кивали друг другу, но случалось, что они расходились, даже не поздоровавшись.

«Если она не желает говорить со мной, – думала Сара, – то я буду держаться подальше от неё. С помощью мисс Минчин это сделать нетрудно».

С помощью мисс Минчин это оказалось настолько легко, что они даже редко видели друг друга. Приехав из дому, Эрменгарда, как заметили все, стала ещё бестолковее обыкновенного и была очень грустна. В свободное от уроков время она чаще всего садилась на подоконник и, сжавшись в уголке, молча смотрела в окно. Раз Джесси, проходившая мимо, остановилась и с удивлением посмотрела на неё.

– О чём ты плачешь, Эрменгарда? – спросила она.

– Я не… плачу, – дрожащим голосом ответила Эрменгарда.

– Нет, плачешь, – настаивала Джесси. – Слеза только что скатилась у тебя по носу до самого кончика и упала. А вот катится и другая.

– Ну и пусть, – сказала Эрменгарда. – Мне тяжело, и я не хочу, чтобы ко мне приставали.

Она повернулась к Джесси своей толстой спиной и, уже не скрываясь, вынула платок и стала вытирать глаза.

В этот вечер Сара пришла к себе на чердак позднее обыкновенного. У неё было много работы, а потом, уже спустя некоторое время, после того как воспитанницы улеглись спать, она отправилась со своими учебными книгами в класс и довольно долго занималась там.

Взойдя на лестницу, Сара с удивлением увидала, что из-под двери её комнаты виднеется полоска света.

«Никто никогда не приходит ко мне, – подумала она, – а между тем кто-то зажёг свечу».

Да, кто-то действительно зажёг свечу, и она горела не в кухонном подсвечнике Сары, а в одном из таких, какие стояли в спальнях учениц. Этот кто-то был в ночном костюме и сидел на старой, расшатанной табуретке, завернувшись в большой красный платок. Это была Эрменгарда.

– Эрменгарда! – воскликнула Сара, удивившись, но ещё более испугавшись. – С тобою что-нибудь случилось?

Эрменгарда встала со скамейки. Она была в ночных туфлях, которые сваливались у неё с ног. Глаза и нос её покраснели от слёз.