Таинственный сад

– А кто будет меня одевать? – властно поинтересовалась Мэри.

Марта откинулась на пятки, уставилась на нее и с изумлением спросила на свой йоркширский манер:

– Ой чой-то? Сама не сдюжишь?

– Что ты такое говоришь? Не понимаю я твоего языка, – сказала Мэри.

– Ай-ай! Забыла! – воскликнула Марта. – Миссис Медлок наказывала, чтоб я правильно говорила, а то ты меня не поймешь. Я хотела сказать: ты что, сама не можешь одежду на себя натянуть?

– Нет! – ответила Мэри с негодованием. – Я никогда в жизни этого не делала. Разумеется, меня одевала моя айя.

– Ну коли так, – сказала Марта, явно даже не догадываясь, что ведет себя бесцеремонно, – пора научиться. Ты уже не маленькая. Полезно тебе будет чуток самой себя пообслуживать. Моя матенька всегда говорит: диво, что у богатых дети не вырастают полными чурбанами, при том, что их нянчат, моют, одевают и выгуливают, как щенят!

– А вот в Индии все не так, – презрительно сказала госпожа Мэри. Она едва сдерживала гнев.

Но на Марту это не произвело никакого впечатления.

– Ну да, знамо дело, не так, – ответила она почти сочувственно. – Бьюсь об заклад, это потому, что там тьма тьмущая черных вместо уважаемых белых людей. Я когда услыхала, что ты едешь из Индии, так подумала, что ты тоже черная.

Мэри в ярости села на кровати.

– Что?! – закричала она. – Что?! Ты думала, что я туземка? Ты… ты… свиное отребье!

Марта уставилась на нее с весьма грозным видом.

– Да кто ты такая, чтоб обзываться? – сказала она. – Нечего так яриться. Молодые леди так себя не ведут. Я против черных ничего не имею. В разных книжечках про них пишут, что они очень набожные, что черные – наши братья. А я никогда не видела черного человека и радовалась, что увижу теперь одного вблизи. Я когда утром сегодня пришла к тебе разжечь камин, то подкралась к кровати и осторожненько оттянула одеяло, чтобы глянуть на тебя. А ты, – добавила она разочарованно, – оказалась не чернее меня, хотя почему-то желтая.

От такого унижения Мэри перестала сдерживать гнев.

– Ты подумала, что я туземка! Да как ты посмела?! Ты ничего не знаешь о туземцах! Они – не люди, они – слуги, которые должны кланяться и подчиняться. Ты ничего не знаешь об Индии. Ты вообще ничего не знаешь!

Она совершенно распалилась, испытывала полное бессилие под простодушным взглядом Марты, и вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой далекой от всего, что ей понятно, от окружения, в котором ее поведение было естественным, что, зарывшись лицом в подушку, горько разрыдалась. Рыдала она так безудержно, что добросердечная йоркширка даже немного испугалась, ей стало жалко девочку. Она подошла к кровати и склонилась над ней.

– Эй! Ну хорош уже так голосить! – взмолилась она. – Точно тебе говорю. Я не думала, что ты так расстроишься. Я и впрямь ничего ни про что не знаю – как ты и сказала. Ну, прости меня, мисс. И перестань плакать.

Было что-то утешающее и искренне дружелюбное в ее странном йоркширском говоре и ее непоколебимой уверенности, и это оказало на Мэри благотворное воздействие. Рыдания стали затихать, и наконец она успокоилась. Марта почувствовала облегчение.

– Ну, а теперь тебе пора вставать, – сказала она. – Миссис Медлок велела, чтоб я приносила тебе завтрак, обед и чай в соседнюю комнату. Ее приспособили как твою детскую. Вылазь из кровати, я помогу тебе с одеванием. Если у тебя застежка на спине, ты сама с пуговицами не управишься.

Когда Мэри наконец соблаговолила встать, оказалось, что Марта вынула из гардероба совсем не те вещи, в которых она была накануне, когда они с миссис Медлок приехали в Мисслтуэйт-Мэнор.

– Это не мое платье, – сказала она. – Мое черное. – Однако, осмотрев платье и пальто из плотной белой шерсти, она сдержанно признала: – Но эти вещи лучше моих.

– Вот их и надевай, – ответила Марта. – Мистер Крейвен приказал миссис Медлок купить их в Лондоне. Он сказал: «Я не потерплю, чтобы по дому разгуливал ребенок в черном, как какая-то потерянная душа. – Вот что он сказал. И еще: – От этого дом будет еще печальней, чем он есть. Так что оденьте ее во что-нибудь посветлей». Матенька моя так сразу сказала, что понимает, что он имел в виду. Она всегда знает, что значит правильно одеться. И сама черное не жалует.

– Я тоже ненавижу черную одежду, – сказала Мэри.

Процесс одевания кое-чему научил их обеих. Марте приходилось «упаковывать» своих младших сестер и братьев, но она никогда не видела, чтобы ребенок стоял так неподвижно и ждал, когда кто-то другой сделает все за него, словно у него самого нет ни рук, ни ног.

– А чего ты сама-то туфли не наденешь? – спросила она, когда Мэри протянула ей ногу.

– Это всегда делала моя айя, – ответила Мэри, ощетинившись. – Так принято.

Она очень часто повторяла: «Так принято». Научилась этому у слуг-туземцев. Если кто-то велел им сделать то, чего их предки не делали на протяжении тысячи лет, они спокойно смотрели на этого человека и отвечали: «Так не принято», и человек знал, что настаивать бессмысленно.

Не было принято, чтобы госпожа Мэри делала что-то помимо того, как стоять и позволять одевать себя, как куклу, но теперь, еще до того, как оказаться готовой к завтраку, Мэри стала подозревать, что жизнь в Мисслтуэйт-Мэноре в конце концов научит ее многому совершенно для нее новому – например, самой надевать чулки и туфли и поднимать вещи, которые уронила. Будь Марта хорошо вышколенной горничной для молодой леди, услужливой и почтительной, она знала бы, что это ее обязанность – расчесывать хозяйке волосы, застегивать ботинки, подбирать и класть на место оброненные ею вещи. Но она была всего лишь необученной деревенской девушкой, выросшей в домике посреди йоркширских вересковых пустошей вместе с ватагой маленьких братьев и сестер, которые и помыслить не могли о том, чтобы кто-то их обслуживал, они всё делали сами – для себя и для младших, поскольку те были либо еще младенцами, которых требовалось носить на руках, либо малышами, только начинающими ходить и обо все спотыкающимися.

Если бы Мэри Леннокс росла жизнерадостным ребенком, она бы, возможно, только посмеялась над болтливостью Марты, но Мэри слушала горничную холодно и удивлялась свободе ее поведения. Поначалу ей вовсе не было интересно, но постепенно, по мере того как девушка все тарахтела и тарахтела в своей добродушной безыскусной манере, Мэри начала прислушиваться к тому, что та говорит.

– Эх, видела бы ты их всех! – рассказывала Марта. – Нас двенадцать душ, а мой папаша зарабатывает всего шестнадцать шиллингов в неделю. Матенька наизнанку выворачивается, чтобы хоть каши на всех наварить. Младшие целый день играют на пустошах, и матенька говорит, что свежий воздух их кормит. Она думает, что они там едят траву, как дикие пони. У Дикона нашего, ему двенадцать, даже есть там жеребенок, которого он считает своим.

– Где же он его взял? – спросила Мэри.

– Да там же, на пустоши и нашел. Жеребенок бродил там со своей мамой, когда был еще совсем маленький, и они с Диконом подружились, Дикон ему приносил кусочки хлеба и рвал для него молоденькую травку, и жеребенок к нему так привязался, что ходит за ним по пятам и разрешает на себе ездить. Дикон добрый, его все животные любят.

У Мэри никогда не было никакого домашнего животного, а ей хотелось кого-нибудь иметь. Поэтому рассказ о Диконе ее немного заинтересовал, а поскольку ее раньше никогда никто не интересовал, кроме нее самой, становилось ясно, что в ней начало пробуждаться какое-то новое, хорошее чувство.

Войдя в комнату, переделанную для нее в детскую, Мэри обнаружила, что она мало чем отличается от первой. В ней, собственно, и не было ничего детского, обычная взрослая комната с унылыми старыми картинами на стенах и тяжелыми старинными стульями. В центре комнаты на столе стоял обильный завтрак. Но Мэри всегда отличалась плохим аппетитом и на первое блюдо, поставленное перед ней Мартой, посмотрела с полным безразличием.

– Я этого не хочу, – сказала она.

– Не хочешь каши?! – не веря своим ушам, воскликнула Марта.

– Не хочу.

– Да ты просто не знаешь, какая она вкусная. Полей ее немного патокой или присыпь сахарком.

– Я ее есть не буду, – повторила Мэри.

– Эге! – сказала Марта. – Мне даже смотреть невмоготу, как добрая еда пропадает. Посади моих братьев-сестер за этот стол, они бы за пять минут все смели.

– Почему? – холодно осведомилась Мэри.

– Почему? – эхом отозвалась Марта. – Да потому, что им почти никогда в жизни не доводилось наесться досыта. Они всегда голодные, как ястребы да лисы.

– Я не знаю, что значит быть голодной, – сказала Мэри с безразличием невежества.

Марта посмотрела на нее с возмущением.

– А не мешало бы узнать. Я-то очень хорошо это себе представляю, – откровенно высказалась она. – Терпеть не могу людей, которые сидят, крошат хлеб и лениво ковыряют кусок мяса на тарелке. Господи! Вот бы все, что тут понаставлено, оказалось в желудках у моих Дикона, Фила, Джейн и остальных.

– Ну так и отнеси им, – предложила Мэри.

– Это не мое, – с достоинством ответила Марта. – И сегодня у меня не выходной. Выходной у меня бывает раз в месяц, как и у всей здешней прислуги. Тогда я иду домой и делаю там уборку, чтобы и маме дать хоть денек отдохнуть.

Мэри выпила немного чаю и съела кусочек тоста с джемом.

– А теперь оденься потеплей и беги поиграй на воздухе, – сказала Марта. – Это пойдет тебе на пользу – аппетит к обеду нагуляешь.