Таинственный сад

«Там за стеной сад, в который никто не может войти, – мысленно сказала Мэри. – Сад без дверей. Робин там живет. Как бы мне хотелось увидеть этот сад!»

Она побежала по дорожке до зеленой двери, через которую вошла в то первое утро, и дальше – до следующей двери, во второй огород, потом – во фруктовый сад. Подняв голову, она увидела верхушку дерева, росшего по другую сторону поперечной стены, и сидевшего на ней робина, который, закончив петь, принялся клювом чистить перышки.

– Это тот самый сад, – сказала она. – Я уверена, что это он.

Мэри пошла вдоль стены, тщательно осматривая ее, но обнаружила лишь то же, что и прежде: двери в ней не было. Она промчалась назад через огороды, выбежала на внешнюю дорожку и снова двинулась вдоль длинной, увитой плющом стены в самый дальний конец, внимательно присматриваясь, но никакой двери не находилось. Тогда она отправилась в противоположный конец, снова внимательно вглядываясь, но и тут двери не оказалось.

– Это очень странно, – сказала она. – Бен Уизерстафф говорил, что двери нет, и ее действительно нет. Но ведь была же она десять лет назад, иначе что за ключ похоронил мистер Крейвен?

Это так занимало все ее мысли и становилось так интересно, что она уже ничуть не жалела о своем приезде в Мисслтуэйт-Мэнор. B Индии всегда было жарко, и Мэри чувствовала себя слишком вялой, чтобы чем-то интересоваться. Следовало признать, что свежий ветер с пустоши начал сдувать паутину с ее юных мозгов и немного взбодрил ее.

Мэри провела на воздухе весь день, и вечером, когда села ужинать, была голодной, сонной и довольной. Она вовсе не сердилась на Марту за то, что та болтала без умолку. Девочке даже нравилось слушать ее, и в конце концов она решила задать вопрос. Покончив с ужином, Мэри уселась на коврик перед камином и спросила:

– А почему мистер Крейвен ненавидит тот сад?

Она попросила Марту задержаться, и горничная ничего не имела против. Девушка была очень молода и привыкла к шумному дому, полному братьев и сестер, поэтому скучала в большой комнате для прислуги внизу, где лакей и старшие горничные насмехались над ней из-за ее йоркширского говора, считали ее деревенщиной и шептались только друг с другом. А Марта любила поговорить, и странная девочка, жившая в Индии и привыкшая к тому, что ее обслуживали «черные», была в новинку и привлекала ее.

Не дожидаясь приглашения, она тоже уселась перед камином.

– Ты никак не можешь позабыть тот сад? – сказала она. – Я так и знала. Со мной творилось то же самое, когда я впервые про него услыхала.

– Так почему он его ненавидит? – повторила свой вопрос Мэри.

Поджав под себя ноги, Марта уселась поудобней.

– Слышь, как ветер уландает вокруг дома? – сказала она. – Ты б вряд ли на ногах устояла, окажись сегодня ночью на пустоши.

Мэри не знала, что значит «уландает», пока не прислушалась. Должно быть, так Марта называла тот глухой, вызывающий содрогание рев, который носился и носился вокруг дома, словно какой-то никому не видимый великан бился в его стены и окна, желая ворваться внутрь. Но поскольку было ясно, что сделать это ему не удастся, Мэри чувствовала себя в тепле и безопасности, сидя в комнате, где жарко горел камин.

– Так почему все же он так его ненавидит? – перестав прислушиваться к ветру, повторила она, твердо вознамерившись получить от Марты ответ, если та его знает.

Наконец Марта сдалась.

– Только имей в виду, – сказала она, – что миссис Медлок не велела болтать про это. В этом доме полно такого, про что нельзя болтать. Так приказал местер Крейвен. Он говорит, что заботы прислуги его не касаются. Если б не тот сад, он не стал бы таким, какой он теперь. Это был сад миссус Крейвен, она сама его устроила, как только они поженились. Она его обожала, и они вдвоем, бывало, растили там цветы, а никому из садовников и носа казать не разрешалось. Заходили они туда вдвоем, закрывали дверь и проводили там много часов – читали и разговаривали. Она-то совсем еще девочкой была. И росло в том саду старое дерево. Одна ветка на нем изогнулась, прямо как кресло. Миссус Крейвен посадила розы так, что они обвивали ее, и любила на ней сидеть. Но один раз, когда она на ней сидела, ветка обломилась, миссус Крейвен упала на землю да так повредилась, что невдолги померла. Врачи думали, что хозяин сойдет с ума и сам умрет. Вот почему он так ненавидит тот сад. С тех пор никто туда не входил, и он запрещает всем даже говорить про него.

Больше Мэри вопросов не задавала. Она сидела, глядя на полыхающий огонь, прислушивалась к тому, как «уландает» ветер, и ей казалось, что «уландал» он теперь громче, чем прежде.

В этот момент с ней происходило нечто замечательное. Четыре хороших события случились в ее жизни с тех пор, как она приехала в Мисслтуэйт-Мэнор: она почувствовала, что понимает робина и он понимает ее; бегая на ветру, разогнала в себе кровь, и та стала горячей; впервые в жизни испытала чувство здорового голода и вот теперь обнаружила, что значит почувствовать жалость к другому человеку. Мэри выздоравливала.

Но, прислушиваясь к ветру, она вдруг стала различать и какой-то другой звук. Она не понимала, что это, потому что поначалу почти не выделяла его из шума ветра. Звук был странным – как будто где-то плакал ребенок, а ветер и сам иногда выл, как ребенок, но в конце концов госпоже Мэри стало ясно, что звук идет изнутри дома, а не снаружи. Издалека, но изнутри. Она повернулась к Марте.

– Слышишь? Как будто кто-то плачет, – сказала она.

Марта вдруг смутилась.

– Нет, – ответила она. – Это ветер. Иногда он воет так, будто кто-то заблудился на пустоши и плачет. Ветер вообще по-разному может завывать.

– Да ты прислушайся, – настаивала Мэри. – Это здесь, в доме, в конце одного из тех длинных коридоров.

В этот момент где-то внизу как будто открылась дверь, потому что сильно потянуло сквозняком, и дверь комнаты, в которой они сидели, с треском распахнулась. Обе они от испуга вскочили на ноги, порывом воздуха задуло свечи, и плач донесся до них из дальнего коридора отчетливей, чем прежде.

– Вот! – воскликнула Мэри. – Я же тебе говорила! Кто-то плачет. И это не взрослый человек.

Марта бросилась к двери, прикрыла ее и заперла на ключ, но прежде чем она это сделала, они обе услышали звук со стуком захлопнувшейся где-то в конце коридора другой двери, после чего наступила полная тишина, даже ветер на несколько мгновений перестал «уландать».

– Это был ветер, – упрямо повторила Марта. – А если не он, так крошка Бетти Баттеруорт, судомойка. У нее сегодня весь день зуб болел.

Но Мэри почувствовала тревогу и неловкость в ее словах и очень пристально взглянула на нее. Она не поверила Марте.

Глава VI. «Там кто-то плакал… плакал!»

На следующий день на землю обрушился шквальный ливень, и когда Мэри выглянула в окно, пустошь была почти скрыта за пеленой серого тумана и облаков. О том, чтобы выйти на прогулку, не могло быть и речи.

– Что вы делаете дома, когда идет такой дождь? – спросила она у Марты.

– Главное – стараемся не путаться друг у друга под ногами, – ответила та. – Нас сразу становится так много! У нашей матеньки добрый нрав, но даже она не выдерживает. Старшие уходят в хлев и там играют. Дикону, тому мокрядь нипочем. Он все одно выходит, как будто там солнце светит. Говорит, что в дождь видит все таким, каким оно не бывает в хорошую погоду. Раз в сильный ливень нашел лисьего щенка, почти утонувшего в своей норе, и притащил его домой за пазухой, чтоб тот не замерз. Лисицу-мать застрелили поблизости, нору затопило, и весь остальной помет утонул. Теперь лисенок у нас живет. А в другой раз нашел почти потонувшего ворона и приручил. Его зовут Сажа, такой он черный, и он везде прыгает и летает за Диконом.

Прошло то время, когда Мэри возмущала непринужденная болтовня Марты. Она даже стала находить ее занятной и жалела, когда Марта замолкала или уходила. Истории, которые рассказывала ей айя, когда она жила в Индии, были совершенно непохожи на Мартины истории о доме среди пустоши, вмещающем четырнадцать человек, живущих в четырех маленьких комнатах и никогда не наедавшихся досыта. Дети, судя по всему, толклись в нем и сами себя занимали, как выводок добродушных щенков колли. Больше всего Мэри интересовали мать и Дикон. Когда Марта рассказывала о том, что сказала или сделала «матенька», это всегда действовало успокаивающе.

– Если бы у меня был ворон или лисенок, я бы могла с ним играть, – сказала Мэри. – Но у меня никого нет.

Марта посмотрела на нее растерянно.

– Ты вязать умеешь? – спросила она.

– Нет, – ответила Мэри.

– А шить?

– Нет.

– А читать?

– Это умею.

– Тогда почему бы тебе что-нибудь не почитать? Или не поучиться немного письму? Ты уже достаточно большая, чтобы самой учиться по книжкам.

– Нет у меня никаких книг, – ответила Мэри. – Те, что были, остались в Индии.

– Жалко, – сказала Марта. – Если б миссис Медлок разрешила тебе пойти в библиотеку, там этих книжек навалом.

Мэри не спросила, где находится библиотека, потому что внезапно ей в голову пришла новая идея. Она решила, что сама найдет ее. Насчет миссис Медлок она не беспокоилась – та всегда сидела внизу, в своей удобной гостиной. В этом странном доме люди вообще редко встречались друг с другом. Собственно, и встречаться-то было не с кем, кроме слуг, а когда хозяин отсутствовал, те вольготно проводили время внизу, в огромной кухне, увешанной сверкающей медной и оловянной посудой, и в просторной людской, где ежедневно по четыре-пять раз обильно трапезничали и устраивали себе шумные развлечения, если миссис Медлок не было поблизости.

Мэри кормили исправно, по расписанию, и Марта прислуживала ей за столом, но никому не было до нее никакого дела. Миссис Медлок наведывалась к ней каждый день или раз в два дня, но никто не интересовался, чем она занимается, и не говорил ей, что делать. Она предполагала, что в Англии именно так принято обращаться с детьми. В Индии айя находилась при ней неотлучно, следовала за ней повсюду и служила ей верой и правдой. Ее присутствие зачастую даже утомляло Мэри. Теперь никто за ней не ходил, и она училась одеваться сама, потому что, если она желала, чтобы Марта подавала ей вещи или помогала их надевать, та смотрела на нее, как на дурочку-неумеху.

– Ты в своем уме? – сказала она ей однажды, когда Мэри стояла и ждала, чтобы Марта надела ей перчатки. – Наша Сьюзен-Энн вдвое сообразительней тебя, хотя ей всего четыре года. Иногда кажется, что у тебя мозги набекрень.

После этого Мэри целый час хранила недовольную мину, но это заставило ее взглянуть на некоторые вещи по-новому.