Луговые разбойники

Ассовум вдруг как-то сразу сник, только глаза его, горевшие мрачным огнем, сурово оглядывали лица окружающих, как бы отыскивая убийцу. Рука судорожно сжимала рукоятку томагавка.

Браун, не менее своего друга индейца пораженный представшим зрелищем, тихо выступил вперед и произнес:

– Друзья! Это уже второе убийство, совершающееся у нас. В одном из них обвиняют меня, и для этого-то я и приехал, чтобы оправдаться перед вами. Кого же вы назовете убийцей второй жертвы? Ведь не меня же опять? Друзья! Я собирался надолго покинуть нашу страну и отправиться в Техас, но теперь меняю свое решение. Я остаюсь и, клянусь вам, добьюсь правды! Эта бедная индианка вверилась нам, белым, жила среди нас, была приятна и общительна. Муж ее также дорожил дружбой белых. Так неужели мы лишь сочувствием заплатим двум честным людям за их доверие? Нет! До сих пор я осуждал регуляторов за их беспощадность и своеволие, а теперь вижу, что они правы: иначе поступать и нельзя. Отныне я присоединяюсь к их обществу и здесь, над телом убитой жены моего лучшего друга, клянусь не успокоиться до тех пор, пока не разыщу и должным образом не отомщу гнусным убийцам Алапаги и Гитзкота! Товарищи! Кто хочет действовать со мной заодно и помочь мне своей храбростью и силой?

– Все мы готовы! – разом воскликнули собравшиеся охотники. – Руководи и распоряжайся нами, как сочтешь нужным!

Затем по предложению Брауна часть охотников стала нарезать ветви, чтобы устроить носилки для переноса убитой индианки в ближайшее жилое помещение, но Ассовум отстранил всех рукою, сделав знак, как бы прося их удалиться отсюда.

– Что ты хочешь делать, Ассовум? – спросил Браун.

– Я останусь здесь один… пробуду всю ночь над трупом Алапаги! – печально сказал индеец.

Никто не решился противоречить убитому горем индейцу, и фермеры, один за другим, тихонько покинули хижину. Столпившись поодаль, они стали совещаться, что делать дальше.

– По-моему, – сказал Баренс, – нам следует остаться на ночь здесь. Завтра, по крайней мере, не придется терять времени на лишний переезд.

– Нет, – отвечал Браун, – я не могу остаться здесь, потому что дядя мой, как передавал Ассовум, болен, и Алапага хотели снести ему дичи. К сожалению, теперь она этого сделать не может, и о нем должен позаботиться я. Отправимся обратно к Мулинсу, а завтра я с Вильсоном навещу дядю, да кстати захвачу с собою и лодку для перевозки тела, так как, вероятно, Ассовум захочет похоронить жену около своего жилища по ту сторону реки. У Мулинса мы поговорим и с Роусоном относительно похорон.

– Так-то так, – согласился Баренс, – но не думаете ли вы, что следовало бы поискать следы убийцы здесь, на берегу? Быть может, мы что-нибудь и обнаружим.

– Это совершенно бесполезно! – возразил Браун. – Дождь шел всю ночь и наверняка смыл все следы.

Фермеры согласились с молодым человеком и, не беспокоя больше краснокожего, отправились обратно к Мулинсу.

Долго сидел индеец в полутемной покинутой хижине, вперив взор в бездыханное тело любимой жены. Огонь костра мало-помалу угасал, чуть освещая бронзовое лицо Ассовума, с напряжением обдумывавшего что-то.

Вдруг он внезапно вскочил, раздул угли потухшего было огня, подбросив в него несколько сухих ветвей, и снова уселся против тела, не сводя с него глаз. Ему показалось, что любимая подруга шевельнулась, что грудь ее чуть колыхнулась от дыхания, что губы полуоткрылись. Но нет! Она оставалась неподвижна. Тяжелый вздох разочарования вырвался из груди Ассовума.

Просидев в таком положении около часа, Ассовум опять поднялся. Он, конечно же, не оставил надежды обнаружить следы убийцы и внимательно стал исследовать внутренность хижины. К сожалению, земляной пол был весь истоптан. Это, однако, не обескуражило индейца, и он по-прежнему упорно и методично продолжал свои поиски, не упуская из виду ни одного клочка земли, ни одной соломинки, ни одного сколько-нибудь подозрительного предмета.

Наконец, он облегченно вздохнул: поиски увенчались успехом. Около оленьего мяса он обнаружил ясный отпечаток башмаков, которые носил обыкновенно Браун, но следы которых были найдены на месте убийства Гитзкота.

«Кому же принадлежит этот след? – спросил себя индеец. – Брауну ли, недавно стоявшему здесь со мной, или убийце Гитзкота, из-за которого пало подозрение на Брауна?»

И краснокожий продолжил осмотр. Вот он радостно воскликнул, и в глазах его сверкнуло удовлетворение: у стены валялся окровавленный томагавк Алапаги. Видимо, он уже после был вырван и отброшен в сторону. Выходит, сопротивляясь, Алапага ранила своего убийцу! Эта мысль хоть немного успокоила мстительность Ассовума. Недаром отдала свою жизнь его любимая жена. Больше он ничего не нашел в хижине.

После тщательного обследования помещения индеец вышел из хижины и стал рассматривать и исследовать ее снаружи. Тут уже не было ни малейших следов чьего-либо пребывания. Проливной дождь смыл и уничтожил буквально все. Правда, у самого берега реки Ассовум обратил внимание на обломанные нижние ветви дерева, но под ним не осталось никаких следов.

Тогда Ассовум решил заняться приготовлением тела к предстоявшему назавтра погребению. Он положил Алапагу на разостланный на полу свой плащ, тщательно обмыл тело и волосы, затем сложил ее руки на груди. Правая была крепко сжата, и он уже хотел было так и оставить ее, как ему почудился зажатым в этом кулаке какой-то предмет. С усилием разжал он закоченевшие пальцы жены и увидел большую роговую пуговицу, оторванную, по-видимому, во время борьбы от одежды убийцы.

Несмотря на кажущуюся важность такого открытия, Ассовум только печально покачал головой и спрятал ее в карман; он не надеялся по этой примете найти убийцу: такие пуговицы были у многих.

Потом он опять тихонько уселся у тела Алапаги и оставался в таком положении всю ночь. Огонь давно угас, а Ассовум все сидел, бесцельно вперив взор в бездыханный труп той, которая была для него дороже всех на свете…

Только когда утренний легкий ветерок зашелестел в вершинах деревьев, снаружи послышался какой-то шум, а затем на пороге хижины показались Браун с Вильсоном.

Не обращая внимания на вошедших, Ассовум оставался все в том же застывшем положении. Наконец Браун тихонько дотронулся до плеча своего друга. Только тогда индеец очнулся от своего оцепенения.

– Вставай, Ассовум! – сказал молодой охотник. – Пора приготовиться к похоронам. После погребения мы хорошенько подумаем и о мести убийце!

Индеец машинально повиновался, точно еще не понимая, что ему говорят, и так же машинально произнес:

– Да, да, отомстить за нее! Идем, белый друг!

С этими словами краснокожий засунул за пояс маленький томагавк жены и помог белым перенести труп Алапаги в пригнанную ими лодку.

Вильсон предложил было Ассовуму подкрепиться стаканом виски, но тот только махнул рукой: теперь ему не нужно было ни подкрепления, ни тепла. К усталости и к холоду он был совершенно нечувствителен.

Повинуясь мощным ударам весел, лодка быстро поплыла вверх по реке к расположенной милях в десяти отсюда ферме Гарпера.

Глава XVIII

Похороны

Ферма Гарпера стояла в пятистах футах от берега. Несмотря на то что она была приобретена владельцем совсем недавно, земля ее была уже почти полностью расчищена и кое-где засеяна маисом. Повсюду валялись срубленные стволы деревьев, свидетельствуя об интенсивной деятельности, проявленной хозяином до болезни.

Сам дом был устроен так удобно и прочно, как немногие из жилищ здешних неприхотливых и нетребовательных жителей. Все носило отпечаток прочности и солидности. Двойные рамы окон, отлично пригнанные двери, добротная крыша и толстые стены говорили о том, что строитель заботился о своих удобствах и ставил дом на долгие годы. Не довольствуясь близостью реки, он выкопал еще для питьевой воды на дворе фермы колодец. Вокруг жилища были разбросаны несколько сараев и кладовых. Все дышало достатком и трудолюбием. По двору бродили куры, с кудахтаньем отыскивая корм, а к забору были привязаны две прекрасных лошади северной породы, которые сильными ударами копыт о землю выражали свое нетерпение и требовали сытной утренней порции маиса.

На площадку перед этим-то домом и приехали фермеры, предоставившие Ассовуму и Брауну заняться перевозкой убитой Алапаги. Приехавший вместе с остальными Робертс крайне удивился полному безлюдью, царившему на дворе и вообще вокруг фермы. Когда же он, приотворив дверь, вошел внутрь жилища своего доброго знакомого, ему стала понятна причина запустения: Гарпер лежал, разметавшись на кровати в лихорадочном бреду. Это-то и помешало ему, обыкновенно такому гостеприимному хозяину, встретить своих гостей как подобает.

Странным казалось то обстоятельство, что Гарпер, не имевший ни одного врага, а много друзей и пользовавшийся симпатиями всех людей, знавших его, валялся теперь без всякой помощи и участия и около него не было ни одного живого существа, которое могло хотя бы подать ему стакан воды.

Робертс и Баренс, наиболее симпатизировавшие старику, почувствовали некоторые угрызения совести и, подойдя к больному, взяли его за руки. Гарпер бредил и не узнавал их. Он говорил что-то об охоте, о своих приключениях, о племяннике, убившем своего противника, который теперь, как ему казалось, стоял перед ним с обагренными кровью врага руками, протягивая их к постели.

Как раз в это время вошел приехавший для совершения погребения Роусон.

– Назад! Прочь! – закричал ему прямо в лицо метавшийся на постели Гарпер. – Твои руки еще в крови, несчастный убийца! Умой их поскорее, а то они выдадут тебя! Да спрячь нож. О, ты меткий стрелок: таких ран не залечишь!

Методист, не поняв, в чем дело, страшно побледнел, отступил назад и взглянул на Робертса, склонившегося над больным, как бы требуя ответа.

– Мой друг болен, – ответил тот. – Он бредит об убийстве Гитзкота Брауном и не может успокоиться.

– Странный, однако, бред! – сказал Роусон, еле справляясь со своим волнением и подходя к кровати.

– Гарпер, – обратился он к больному, – полно, успокойтесь! Здесь ваши друзья.

С этими словами методист положил свою холодную руку на пылавший лоб больного. Гарпер, не дав еще тому времени договорить последних слов, закричал:

– О, как мне тяжело! Дайте мне хоть каплю воды! Я вам все скажу… это не я убил его… нет… Да! Я все знаю, я все вам расскажу. Да, это я убил его! Я сделал тот выстрел, который стал для него смертельным!

Старик больше не мог ничего произнести: он окончательно обессилел и беспомощно упал на подушку.

– Роусон, – сказал проповеднику Робертс. – Побудьте с больным, пока я сбегаю за водой. Он очень страдает, его мучит жажда. Кстати, я позабочусь и о корме для наших лошадей.

До прибытия Ассовума и Брауна с телом индианки Баренс и без Робертса уже позаботился о лошадях и стал приводить в порядок дом Гарпера, запущенный во время болезни хозяина и отсутствия его племянника. Затем он помог Робертсу смочить голову больного водою и дать ему напиться.

Благодаря такому уходу больной несколько успокоился и заснул глубоким сном.