Сенсация по заказу

Смагин расстроился. Выдавил еле слышно:

– Это моя оплошность?

– К сожалению, ваша. Ладно. И не такое бывало. Однажды на моих глазах доктор у самоубийцы смерть констатировал. А тот открыл глаза и попросил опохмелиться.

– Вот это да! – расхохотался Смагин.

– Ничего, служба у вас впереди длинная, еще насмотритесь, – пообещал Турецкий и добавил про себя: к сожалению…

Смагин между тем тряхнул головой и сказал довольно решительно:

– Александр Борисович, очень жаль, что я этого не сделал. Но ведь самоубийство же. Пистолет рядом валяется. Отпечатки пальцев на нем – Белова. Плюс – предсмертная записка.

– Чуть не забыл! – спохватился Турецкий. – А как насчет этой записки? Вы в ней поковырялись?

Оказалось, почерковедческую экспертизу Смагин не проводил, потому что предъявил предсмертную записку Белова трем его сотрудникам (Майзелю, Кол-дину и какому-то Ляпину), и все опознали почерк шефа.

– Значит, вы уверены, что это самоубийство?

– Конечно. Я прокурору Григорьеву так и написал. Он изучил материалы и согласился. Дело закрыл. – И добавил с легкой тревогой: – По-моему, он опытный специалист…

То, что Смагин нервничал, было немудрено. Он, молодой следователь областной прокуратуры, то есть, в сущности, московской, собрал весь материал и предположительно классифицировал происшествие как самоубийство. Прокурор такое мнение подтвердил и дело закрыл. Точка. Но Колдин и Гордеев настаивают, что совсем даже не точка.

Турецкому сейчас нужно было, чтобы Смагин не мандражировал, а четко отвечал на его вопросы.

– Опытный так опытный. Ладно. Вы сказали: за время, которое прошло с момента смерти. А что определил врач, сколько времени прошло с момента смерти?

– Пять-шесть часов. Так врач сказал.

– То есть время смерти Белова… – Турецкий вопросительно смотрел на младшего коллегу.

– Между одиннадцатью и двенадцатью часами.

– Хорошо. Хотя что же тут хорошего… Да, а как насчет самого выстрела? Никаких, даже косвенных, свидетельств нет?

– Выстрела никто из соседей не слышал, возможно, потому, что был день и все были на работе, – уточнил Смагин, упреждая следующий вопрос о возможных свидетелях. – А те, кто оставался, – пенсионеры, и они…

– Старые и глухие, – закончил за него Турецкий.

– Вроде того. А Колыванов хоть и не глухой, но спал. У него ночная работа была.

Неплохой паренек, подумал Турецкий. Шустрый. Надо его запомнить. А впрочем, зачем запоминать, когда можно…

– Слушайте, Смагин, вы чем сейчас занимаетесь? На службе я имею в виду.

– Я… у меня есть дело о поджоге на чердаке… и еще там по мелочи… – Смагин покраснел как красна девица. Что-то почувствовал. Интуиция – это хорошо, пригодится.

– По мелочи, значит. И как, интересно?

– По-всякому. Работа же.

– Это точно, – кивнул Турецкий, вполне удовлетворенный философским ответом. – А вас не задевает неприязненное отношение обывателей?

– Когда это? – удивился Смагин.

– Или вы его просто не замечаете? Я имею в виду то, как в обществе относятся к правоохранительным органам. Вы же понимаете, что неоднозначно. Или однозначно плохо. А уж в кругу ваших сверстников – так небось и подавно. Смеются, наверно, над вами, иронизируют, а? Как вы это переносите?

Турецкий намеренно не смягчал выражений: он хотел видеть реакцию Смагина. Реакция оказалось очень простой.

– Я на это внимания не обращаю, Александр Борисович, это пустая трата времени. Я служу своему делу, как умею, как меня научили, и… горжусь своей работой. Я думаю, что я – на своем месте.

Турецкий даже подивился: такие слова не из телевизора или газетных передовиц, а вживую, от нормального человека, услышишь нечасто.

А Смагин продолжал:

– Если кто-то считает, что нашей работы нужно стесняться, так это только потому, что мало о ней знает. А ведь в прокуратуру попасть работать не так-то просто. Уж вы-то понимаете! Во-первых, такое образование нужно еще суметь получить, а во-вторых, нужно постоянно доказывать свою профпригодность. Рутины, конечно, много, но ведь должен же кто-то отделять зерна от плевел.

Теперь Турецкий был не только удивлен, но даже немного растроган, словно увидел в этом мальчике себя самого двадцатилетней давности. Тоже ведь собирался горы сдвинуть… Ну а что, может, даже и вышло немного. По крайней мере, стыдиться точно нечего, господин государственный советник юстиции третьего класса.

– А что вы скажете, Смагин, если я попрошу ваше начальство откомандировать вас ко мне, пока я этим делом занимаюсь?

– Самоубийством Белова? – спросил Смагин чуть дрогнувшим голосом.

– Или убийством, кто знает. В этом и есть суть проблемы.

– Александр Борисович, вы не шутите – насчет «откомандировать»?

– У меня на это времени нет, коллега.

Смагин был в полном восторге и смотрел на Турецкого влюбленными глазами.

Вероятно, подумал Турецкий, парень поглощен не столько работой, сколько смутным предчувствием раскрывающейся жизни. Наверно, ему уже рисуется новая жизнь, полная удивительных приключений и государственных тайн.

У Турецкого зазвонил мобильный. Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Меркулов… то тоже удалась.

– Алло?

– Саша, ты нужен на работе. – Это был Меркулов.

– Скоро приеду. Надеюсь, там у тебе не новый Шляпников меня дожидается?

– Генеральный дожидается.

– Ого!

Турецкий попрощался со Смагиным и пошел к своей машине. Потом остановился и крикнул:

– Слушайте, Олег, а это ведь довольно одинокое занятие – бег на длинные дистанции, а?