Забыть и выжить

Но теперь надо было ждать, когда на связь выйдет сам заказчик, чтобы передать тому номер счета, на который следовало перевести вторую половину гонорара, ведь операция «Конец света» состоялась-таки. Правда, снова возникли сомнения: а вдруг заказчик откажется от своих обещаний? Ведь в этом случае он будет просто уже обязан решить окончательно и радикально тот самый вопрос, который мучил весь день куратора. А это, в свою очередь, означало, что надо быть готовым буквально к любой неожиданности!..

«Вот же времена настали...» – тяжко вздохнул куратор и выключил фонарик – в темноте ему лучше думалось...

Глава вторая

ПОЕЗД НА ЮГ

После того как Турецкий пропал и Меркулов всех своих близких товарищей поднял на ноги, оперуполномоченный МУРа майор милиции Петр Щеткин, опросивший не одну бригаду поездов южного направления, сумел-таки зацепиться наконец за конкретный факт. По рассказу одной из официанток вагона-ресторана, некий пассажир, определенно похожий на того, который был предъявлен ей на фотографии для опознания, сошел поздно ночью с поезда Москва – Новороссийск на перегоне где-то вскоре после станции Павловская, в районе станицы Новоорлянской, за полсотни верст до Тихорецка. И обстоятельства его ухода были ей неприятны.

Сидел себе приличный мужчина за столиком, ну невеселый, правда, такие у них в ресторане бывают. Сидел, начиная с вечера, с молодым человеком, с которым был определенно знаком, потому что разговор у них был явно дружеский. Приняли много, три раза повторяли заказ, а вот с закуской у них было слабовато. Но не то чтобы опьянели, а все же было заметно. Не ссорились, не шумели. Потом, она и не заметила как, молодой человек ушел. А второй, вот этот, что на фотике, серьезный такой, заснул. Положил голову на руки – и все. Официантка и решила не будить, все равно скоро закрываться, лишние пятнадцать минут ничего не добавят.

Но тут кто-то сорвал тормоз. Состав резко дернуло, неубранная еще посуда со столов полетела на пол. Официантка закричала, мужчина проснулся. Она выскочила в тамбур поглядеть, что случилось, а там, у насыпи, колготилась ремонтная бригада. И ничего необычного видно не было. Значит, просто чье-то хулиганство. Поняла, что ничего страшного не случилось, вернулась и попросила последнего оставшегося посетителя расплатиться. А он, словно спросонья, спросил про какого-то Олега, что ли, потом полез в карман и вдруг закричал: «Обокрали! Воры!» А затем выбежал в тамбур и спрыгнул на насыпь, не обращая внимания на то, что поезд уже тронулся. Вот и все, что она могла рассказать.

Добавила, что таким вот образом от нее еще ни разу не убегали пассажиры, не желавшие расплачиваться за ужин. Обидно очень, потому что пришлось платить из своих, а оказалось немало – эти двое почти на пятьсот рублей выпили, проходимцы проклятые...

Щеткин постарался успокоить женщину, пообещав, что, как только они, то есть милиция, найдут этого человека, тот непременно вернет ей эти деньги. Причем с благодарностью и извинениями, потому что тот, кого они разыскивают, честный человек, и, наверное, с ним действительно случилось несчастье. Официантка безразлично пожала плечами, видно, она давно уже разуверилась в ментовских россказнях и обещаниях.

Словом, Антону Плетневу, которому Петр рассказал об этом случае, стало понятно, что на самом деле случилось с Александром Борисовичем Турецким. Подпоили, скорее всего, и увели бумажник со всеми деньгами и документами. Стандартная железнодорожная история, удобная, кстати, как «легенда», если ты желаешь скрыться от разыскивающих тебя. Банально, но от этого не легче. И где теперь и, главное, как искать человека без документов, пропавшего на каком-то неизвестном перегоне в кубанских степях, да еще поздно ночью?..

После мордобоя, который попытался учинить еще в Москве жутко ревнивый, да к тому же еще и вусмерть пьяный Турецкий, Антон Плетнев просто обязан был найти его и объясниться начистоту. За собой он никакой прямой вины не чувствовал, хотя, честно признаваясь себе, мог сказать, что мотив у Александра Борисовича все же имелся. Не мог же он не замечать, какими глазами Антон смотрел на его супругу! А что поделаешь, если она живо напоминала Плетневу его Инну, убитую насильниками?! Ведь похожи как две капли воды... Потому небось и Васька так к ней тянется, будто к матери...

Ирина Генриховна была, разумеется, в полнейшем расстройстве, ибо тоже понимала, что в чем-то все-таки ее Шурик прав, несмотря на то что считала ревность мужа смешной, по большому счету несправедливой и неприличной.

Но самое неприятное заключалось в том, что Меркулов, откровенно не одобряя поведения Александра Борисовича, швырнувшего своим уходом им всем в лицо свое гордое презрение, тем не менее полагал, что такой его шаг, точнее говоря, его ревность была отчасти справедливой. И в этом виноваты именно они – Ирина, подзабывшая о своем супружеском долге, и Антон – о мужской чести. И вот это уж он зря! Но... с Константином Дмитриевичем не поспоришь...

Тем более надо было найти Турецкого, чтобы расставить раз и навсегда все точки и доказать ревнивцу, что у него не было никакого повода для обиды и оскорблений людей, которые относятся к нему истинно по-дружески. Переживали, когда он лежал в госпитале, ну и вообще... Что «вообще», это уже частности, о них – потом...

А еще Антону стало в последнее время почему-то казаться, что, как только он сам окажется на удаленном расстоянии от Ирины Генриховны, его – куда денешься! – тайные и нежные чувства к ней малость поутихнут. А там, может быть, и вовсе сойдут на нет, превратившись в обычные приятельские, рабочие отношения людей, занятых параллельными делами в той же «Глории». Частные расследования, розыск преступников, психология и криминалистика – да мало ли тем, на которых могут в конечном счете сходиться их профессиональные интересы?! И конечно же ни о какой любовной связи, о чем уверенно заявлял Турецкий, размахивая кулаками, здесь и близко не было. Да и не могло быть...

Но чтобы объяснить, надо найти человека. А кричать в пустоту «я не виноват!» – по меньшей мере, глупо.

Поиски, которые предпринял Плетнев в станице Новоорлянской, подсказали ему продолжение пути Турецкого: тот отправился в Новороссийск. И теперь очередной неторопливый, пассажирский поезд тащил Плетнева к этому южному городу-порту. А в кармане у Антона лежал бумажник с документами Турецкого, который нашли провожавшие Плетнева казаки в хате обокравшего Александра Борисовича в поезде местного уголовника. Так что хоть какая-то польза от поездки Антона уже была.

Свободное боковое место Плетневу указала раздраженная проводница почти в самом конце плацкартного вагона, напротив оказавшейся неожиданно словоохотливой и лукаво улыбающейся молодой женщины, устроившейся на соседней, нижней полке со своими многочисленными клетчатыми, «челночными» баулами. Узнав, что он едет в Новороссийск впервые, она немедленно принялась посвящать его в суть вещей.

По ее словам, Новороссийск ожидало головокружительное будущее. Еще бы, после всех разделов и переделов это остался теперь единственный, по сути, в России черноморский порт стратегического значения! Но как раз в данном случае Плетневу было с высокого потолка наплевать на стратегические планы государства, по циркулировавшим в городе слухам собиравшегося в скором времени сосредоточить именно здесь весь Черноморский военный флот, якобы выводимый из Севастополя. Его пока беспокоил другой вопрос: где устроиться на ночь, чтобы с утра начать поиск? И с чего его начать – с прокуратуры или милиции? А «высокая политика», взволнованно звучавшая в устах этой симпатичной, крепкотелой и крутобедрой, как большинство молодых казачек, девахи, которой бы детишек рожать, а не мотаться по поездам с тяжеленными сумками, казалась Антону очередным абсурдом, который так заметно отличает Россию от других, нормальных государств.

И еще он с трудом отводил глаза от шикарных, темно-каштановых волос попутчицы, завязанных в тяжелый узел на затылке и свисавших не модным почему-то нынче «конским хвостом». А глаза отводил по той причине, что прямо наяву чувствовал в ладонях зуд – схватить бы, развязать его, расшвырять в стороны и окунуться лицом в это сумасшедшее счастье!.. Ух, как бы он!..

Чушь все это, конечно... У Инки, в самом начале их жизни, были такие... А потом она зачем-то обкорнала их – по моде, что ли, глупая... Когда это было? Да никогда этого уже не было, незачем и душу травить... Но вот ведь как везет, черт возьми! Куда ни глянь, всюду напоминания, от которых действительно тошно...

Стараясь не выдавать своих смятенных мыслей, Антон делал вид, что внимательно слушает «прогнозы» своей попутчицы, а сам думал, зачем ей все это нужно. В смысле, он ей зачем? Отмел с ходу чисто бабские варианты, не в той он форме нынче, чтобы нравиться симпатичным женщинам, даже таким вот «челночницам», как эта ядреная, кубанская казачка.

«А впрочем, почему?» – задал он себе вполне резонный вопрос, и простой ответ привел к ясности. Действительно, все очень просто. Одной ей, этой «барышне», свои сумки явно не осилить, а спутников и помощников Антон рядом с ней не видел. Старушка с узелком, пожилая тетка с ребенком да молоденький парнишка в армейском камуфляже, видать, первогодок, который только появлялся на минуту, что-то доставал из своего чемоданчика и снова исчезал, похоже, в соседнем вагоне. Но это точно не ее спутники. Да и если б они здесь были, она вряд ли стала бы так откровенно навязывать свое общество постороннему человеку. А раз это так, продолжал Антон тянуть свою логическую цепь, то ее общительность имеет вполне конкретную цель. Здоровый, сильный мужик с сумкой через плечо – вот и весь его багаж, и едет туда же, куда она. Неизвестно зачем. Он не стал раскрывать своей цели, отделался тем, что неопределенно пожал плечами – понимай, мол, как хочешь. Может, таинственность заинтересовала? Сама представилась Зоей, пришлось и ему, из вежливости, назваться. Наверное, отсюда и сделала вывод, что его можно использовать в качестве носильщика – одной-то с такой грудой сумок не справиться! К тому же и поезд придет в город поздней ночью. Ну а какой нормальный, так сказать, мужчина откажется помочь красивой, молодой женщине в ее дорожных затруднениях?!

А чтобы он согласился уже наверняка, его надо подготовить, заманить в свои женские силки, разговорить, уболтать, а то и маленько приголубить, ну пообещать чего. И это тоже не исключено, потому что, когда Антон выходил в ближний тамбур покурить, она тут же увязывалась за ним. Охотно брала предложенную сигарету, со значением покачивала головой – дорогие, столичные! – терпеливо ждала огонька и докуривала не раньше, чем он выщелкивал свой бычок, открывая дверь перехода в соседний вагон. И возвращалась вместе с ним, идя впереди и кокетливо покачивая очень даже спелыми своими ягодицами, обтянутыми расчетливо узковатыми, спортивными шароварами с лейблом «адидас». Наивное такое кокетство, действующее на... А, собственно, на что? Вернее, на кого? На «кавказского, гордого человека», да? У которого глаза навыкате и только что не вываливаются из глазниц перезревшими сливами? Или конкретно на него, вот такого, одинокого и, возможно, неприкаянного мужика, едущего вроде и без всякой цели? Женские глаза точнее любого ватерпаса определят то положение, в котором находится интересующий их объект, и легко ответят на вопрос: стоит ли за него браться? И возможно ли, если удастся заарканить, скажем, в хозяйстве его приспособить, не говоря о других, куда более важных, женских нуждах? В общем, старалась женщина, рассказывая про свой город, в котором родилась и живет до сих пор, перебиваясь давно осточертевшей ей «челночной» работой, поставляя товар для местного вещевого рынка. При этом она делала большие глаза, в которых так и плескалась неуемная женская печаль, приглашавшая приезжего к сочувствию.

За окнами давно уже стало темно, и вагон освещался тусклыми лампами. В этом полусвете-полутьме неспешный, немного грустный разговор, в сущности ни о чем и обо всем, как-то невольно сближал их. О чем говорили? Да в принципе ни о чем новом. О необходимости постоянного собственного круговращения, чтобы не просто выжить, а обеспечить себя хотя бы малой прибылью, об опасной, ежедневно напоминающей о себе, близости «горячих точек», о нелегком и совсем не праздничном, как раньше в кино показывали, личном хозяйстве, требующем приложения старательных мужских рук, о детях, которых рождается все меньше, и о многом другом, что и составляет обыкновенную, не столичную, российскую жизнь. Негромко разговаривали и без пошлых намеков. Типичная вагонная беседа – и необязательная, и крайне порой необходимая, чтобы облегчить душу перед человеком, которого больше все равно никогда не увидишь.

И вот, наконец, впереди и с правой стороны небо стало заметно светлеть, там словно разливалась заря. Зоя, вздохнув и пристально глядя на Антона, сказала, что они подъезжают к Новороссийску. До полной остановки оставалось теперь меньше часа.

Плетнев решил перекурить в последний раз и поднялся, закинув свою сумку на плечо – какая там тяжесть! – пара рубашек, смена белья да электробритва, вот и весь багаж. Встала и Зоя, показывая, что тоже хочет сделать затяжку-другую. Они вышли в тамбур и закурили. Она в полутьме, видел Антон, улыбалась чему-то своему, а он поглядывал в окно, не мытое, вероятно, с прошлого века. И вдруг они уставились друг на друга, будто сообразили, что уже не могут просто так, какой-нибудь дежурной фразой закончить навсегда свой долгий вагонный разговор.

Плетнев прямо-таки физически ощутил, как ему на плечи наваливается невидимый груз неясности, недосказанности, который был ему сейчас совершенно не нужен, это – с одной стороны, а с другой – он, пожалуй, не смог бы уже и уйти, не сказав Зое добрых слов, вроде как бы на прощание, на память, что ли.

А может, все-таки предложить ей помощь? Она, похоже, искренний человечек, уж сколько поводов было у нее попросить его помочь, но ведь не просит, видно, не хочет, а потом, балда такая, станет одна мучиться...

И только подумал об этом, как над ними погасла лампа, а следом, спустя какие-то секунды, вмиг исчезло и зарево за окном, и сплошная черная тушь залила все вокруг них. Вагон резко дернулся, словно запнулся, Зою, в буквальном смысле, швырнуло к нему на грудь, и он машинально обхватил ее руками и прижал к себе, а она вскрикнула, дернулась, словно попыталась вырваться из его рук, но испуганно замерла, затаив дыхание. А поезд между тем продолжал двигаться и дергаться, будто никак не мог затормозить, и делал это странными, резкими рывками, сопровождавшимися громкими стуками, скрипом и визгом колес.

– Господи, что это?.. – испуганно прошептала она, прижимаясь еще плотнее.

– Да черт его знает, – пробормотал он. – Ты погляди в окно-то!.. Нигде ни огонька!.. И зарево, смотри, исчезает... Ну прямо конец света...

Зарево, повисшее над недалеким уже городом, сейчас словно рвалось на куски, которые, поочередно отваливаясь от общей массы света, исчезали во тьме. Картина была поистине апокалипсическая, потому что выглядела сверхъестественно, и никто ничего не мог понять.

– Страх-то какой, боже... – снова прошептала она, но собственно страха уже в ее шепоте Антон не услышал.

А вот руки свои, прижатые к его груди, Зоя как-то ловко раздвинула и скользнула ладошками ему под мышки и дальше, за спину, где и вцепилась в лопатки острыми коготками. Ишь кошечка какая, говорит – боится, а себя не забывает.

– Пойдем-ка лучше в вагон... – предложил Антон.

Он, одной рукой по-прежнему прижимая женщину к себе, другой достал из кармана зажигалку и высек огонек. Неподвижный язычок пламени очень странно выглядел в кромешной тьме. Будто огонек лампадки, которую зажигают перед иконами в старых избах. У себя в деревне, у соседских бабок, видел Антон. Хотя что он мог видеть – пил ведь тогда по-черному...

Из вагона донесся шум голосов. Кто-то громко возмущался. Потом закричали женщины. Заголосил ребенок, но постепенно все стало стихать.

– А может, подождем? – уже вовсе без робости спросила она и потерлась носом и подбородком о его грудь. – Мы ж еще много не доехали...

– То-то и оно, а как твои вещи? Без хозяйки-то?

– Да есть там кому присмотреть, – простодушно созналась она, и это удивило Антона: как же это он? Разведчик называется...

– Ну и чего ты надумала? – с усмешкой спросил он, отвлекаясь от мыслей о том, что могло произойти и почему такая темнота кругом? Мелькнуло, правда, соображение, что где-то впереди, возможно, случилась авария. Починят, конечно, но подождать придется. А ему теперь, в общем-то, и разницы никакой, некуда бежать.

– Ты не бойся, Антоша, муж не застукает, нет его у меня, а вот ты мне нравишься, очень даже... Простой ты... Как я сама... Ты ведь, вижу, не торопишься, да? Вот и мне тоже спешить некуда...

– Ну а если я, например, женат? – сам не зная почему, спросил он и поднес огонек зажигалки ближе, осветив ее и свое лицо.

Глаза у Зои загадочно блеснули.

– Будет врать, Антоша, – сказала, как отмахнулась. – Ни кольца у тебя на левой руке, ни наглости в глазах, как у командировочного возле сладенького... Да и непохож ты на женатого мужика.

– Это ж почему? – Он улыбнулся.

– А потому что другой ты, искренний... И жизнь тебя, видать, крепко помяла.

Так его еще никто не определял. А она, решив, вероятно, что сказанного вполне достаточно, поехала ладонями по его телу вниз.

– А если вдруг выйдет кто? – продолжая уже напряженно улыбаться, спросил он.