Иногда Карлсоны возвращаются

Железная дверь несла на себе роспись на темы «Буратино»: сверху – очаг с желто-красными языками пламени, откуда торчат черные поленья, внизу – сам деревянный человечек с золотым ключиком. Посередине – табличка: студия… часы работы… Не приглядываясь, Агеев подергал ручку. Дверь не открылась.

«Вот беда, – подумал Филипп Кузьмич, – опоздал-таки. Занятия окончились, ученики разошлись».

Следуя профессиональному навыку не оставлять без внимания даже самую мелкую мелочь, Агеев присмотрелся к табличке. И здесь его ожидал сюрприз: ну и ну, оказывается, согласно расписанию, по четвергам в студии вообще не бывает занятий! Значит, Степан обманул родителей…

Как давно он их обманывал? И где, скажите на милость, он в это время пропадал?

Поднявшись по ступенькам, Филипп Кузьмич связался с Кротовым. Последовал непродолжительный, но интенсивный обмен мнениями. Закончился он тем, что Алексей Петрович попросил товарища по работе подождать пару минут, пока он перезвонит ему. И Агеев принялся топтаться возле стены, рассматривая подробности настенных росписей. Бабушка, которая вела мимо за руку розово-кружевную внучку, послала в агеевскую сторону подозрительный взгляд.

«Ну вот, – подумал Агеев, – со стороны я – вылитый маньяк. Скажут, ходит здесь, детишек из студии подкарауливает…»

Тем временем в квартире Кулаковых творился ад кромешный. Сам Кулаков устал сердиться и впал в подавленно-злобное состояние, то и дело испуская незаконченные ругательства в адрес сына и прихлебывая из пластмассовой бутылки минеральную воду. Сусанна, как безвольная кукла, осела на диван. Каждое новое открытие сыновней лжи ее буквально добивало. Кротову казалось странным, как она еще жива.

– Ты что, не знала, что они не занимаются по четвергам? – Оказывается, Кулаков совсем не устал: он просто копил силы для новой вспышки гнева. – Тебе что, лень было проверить, где и когда бывает твой маленький говнюк? Тут всего лишь двор перейти – тебе и это лень было? Закопалась в своей флористике?

Сусанна подняла голову, глаза у нее сверкнули. Ей явно не нравилось, когда семейное белье перетряхивалось при посторонних… При одном постороннем, так как Макс благополучно отбыл в агентство, дожевав свой походный запас сухариков. И хотя Кротов старался быть предельно деликатным, он не мог не видеть, что его присутствие усиливает Сусаннину боль.

Что касается Кулакова, уж он-то посторонних не стеснялся. Похоже, он вообще не знал, как стесняются. Это был «новый русский» первоначального, в наше время устарелого типа. Значительную часть таких героев зари дикого российского капитализма отстреляли конкуренты, а те, кто остались в живых, постарались улучшить свои манеры. Вероятно, с деловыми партнерами Игорь Анатольевич разговаривал вежливо, зато дома возвращался в исходное дикое состояние, словно надевал неопрятный поношенный халат.

«Странное дело, – размышлял Алексей Петрович, – вроде бы приличный человек, получил экономическое образование. В криминале не замешан. Насколько известно, не сидел… Даже в депутаты собирается баллотироваться! А вот тем не менее что-то уголовное в нем есть. Что-то есть…»

– Конечно, я ходила в студию, – размеренным голосом, из последних сил стараясь держать себя в руках, объяснила Сусанна. – Конечно, я видела расписание. Но Степа сказал, что летом расписание иногда меняется: в один день Виктория Владимировна прийти не может, зато в другой просит наверстать. Не стала бы я его контролировать каждый раз! Я привыкла доверять своему сыну…

– Виктория Владимировна – это его учительница в изостудии? – уточнил Алексей Петрович.

– Руководительница студии…

– Не могли бы вы позвонить ей? Прямо сейчас?

Мобильный телефон Виктории Владимировны был отключен. Зато она отозвалась по домашнему. Художница Виктория Ганина, подрабатывавшая занятиями с детьми, сейчас уделяла много времени собственной картине, которую готовила для международной выставки. Она была поражена тем, что с одним из ее учеников случилось несчастье. Да, конечно, если надо, она поможет. Она живет в подъезде рядом со студией…

– Сотрудник частного сыскного агентства поднимется к вам, Виктория. Вы не возражаете? – сказал Алексей Петрович, взяв из рук Сусанны трубку. Руки у Сусанны были влажными и холодными.

Виктория не возражала. Голос у нее оказался совсем девчоночий…

Возможно, она выведет Агеева на друзей Степана, у которых он мог укрыться.

Виктория Владимировна Ганина? У Агеева была когда-то соседка по имени Виктория Владимировна, и, поднимаясь на шестой этаж, он против воли представлял, что к нему сейчас выйдет длинная тощая ведьма в седых кудельках и со здоровенным горбатым носом, похожая на престарелого барона Мюнхгаузена. Но художница Ганина, с ходу предложившая называть себя просто Викой, оказалась совсем другой. Дверь Агееву открыла среднего роста, крепко сбитая, но не толстая девушка в джинсах и застегнутой на три верхние пуговицы цветастой рубашке, обнажающей пухленький, очень интимный животик. Художница, видимо, предпочитала дома ходить босиком, и ступни ног у нее были красивые, продолговатые и загорелые. Единственное сходство с бывшей соседкой заключалось в кудрявых волосах, но у Вики они были повязаны пестрой банданой. Все это – и одежда, и девушка – было как будто очень простеньким, но таким, что глаз не отвести. И Филипп Кузьмич подумал, что если Викины картины похожи на свою создательницу, он бы на них с удовольствием полюбовался.

Квартира, хотя и однокомнатная, показалась очень светлой и просторной – может быть, за счет того, что повсюду были открыты окна, развевались белые занавески и гуляли сквозняки.

– Запах краски выдувает, – объяснила Вика.

– А я как раз люблю свежий воздух, – сгалантничал Агеев.

Картину, предназначенную для международной выставки, Филиппу Кузьмичу так и не довелось посмотреть: оправдавшись беспорядком в комнате, художница проводила гостя на кухню. Там, примостившись рядом с ним на конструкции из спаренных диванов – то, что у нас называют «уголок» – долго и бдительно рассматривала удостоверение сотрудника частного охранного предприятия. Свела в одну темную черту густые брови:

– Значит, это правда… То, что Степан пропал…

– Не пропал, а похищен, – констатировал Агеев. – За него требуют выкуп: двадцать тысяч долларов. Правда, есть особые данные: Степан мог похитить себя сам.

– Как это – сам?

– Ну попросту сбежал от мамы с папой и оставил записку с требованием выкупа.

Резким движением Вика заправила под бандану выбившиеся на лоб волосы:

– Это на него не похоже! Я его давно знаю – он честный. Правда… одинокий.

– Что значит «одинокий»? У него не было друзей?

– Друзья у него как раз были. По крайней мере, приятели. В нашей студии. Не в этом дело. Он… внутри себя какой-то одинокий был, понимаете? Неприкаянный. На его рисунках никогда не было солнца. И рисовал он всегда что-то единичное, отдельно взятое: или маленький кораблик среди огромного моря, или крохотный самолет в небе среди облаков, или мухомор, который вырос на краю большой зеленой поляны. А когда я давала своим студийцам задание нарисовать свою семью, Степан нарисовал автопортрет. И такой необычный, в зеленых тонах. Ему плохо удаются лица, но случайно или нарочно, он получился на этом портрете старше лет на двадцать. Странно для его возраста…

– А с кем он общался в студии? Назовите их имена, адреса. – Автопортрет – это все лирика, а Филиппа Кузьмича волновали конкретные факты. – Есть среди них такие, у кого Степан мог бы скрываться?

– Не знаю. Не думаю. Как бы они могли его скрыть у себя дома? Они ведь сами еще дети, у них родители… Разве что где-то есть убежище, о котором знают только они.

– Убежище? Вика, о чем это вы?

– Ну, знаете, как в детских книжках… или как раньше было… Потайное место для детских игр. Какой-нибудь заброшенный подвал, или пещера, или вход в подземный тоннель…

– Трудновато отыскать в современной Москве что-то похожее. У нас каждый подвал теперь запирается на кодовый замок.

– Трудновато, – согласилась Вика.– Особенно в нашем районе. Особенно когда взрослые все время стоят над душой – и правильно делают, вы же знаете, какие сейчас опасные времена! – Тугие щеки художницы покраснели: она с опозданием сообразила, что этот посетитель сидит сейчас у нее на кухне именно потому, что времена нынче опасные. – Но дети есть дети. Шустрые маленькие человечки. Бывает, такое отыщут, что взрослому и в голову не придет.

«А она – фантазерка», – подумал Филипп Кузьмич. Однако версию убежища решил не отбрасывать.

Вика стремительно вскочила и, шлепая по линолеуму босыми подошвами, сбегала в комнату. Вернулась, неся небольшую штуковину в черной кожаной оболочке – похоже на мобильник, только побольше.

– Все адреса и телефоны держу в карманном компьютере, – объяснила она, отщелкивая блестящую кнопку и быстро тыкая в маленький экран черной палочкой. – Так, сейчас подумаю, кто бы мог помогать Степе… может, Фома? Или Емеля? Или Дуня? Или Наум? Или Епифан?

Филипп Кузьмич нередко в молодости испытывал смущение из-за своего необычного, как тогда представлялось, имени. Однако сейчас даже он обалдел:

– А Феофилакта у вас нет? Вы что, детей с нормальными именами в студию не берете?

– Ничего не поделать, такое поколение! Мода на старину… Лично мне даже нравится. Хоть какое-то разнообразие. А что такое, спрашивается, нормальные имена? Разве это нормально, если, куда ни плюнь, кругом одни Саши, Алеши, Андрюши, Сережи?

Адреса и телефоны Феофилактов… то есть студийских друзей Степана Кулакова Агеев собрал со всей тщательностью. То, что хоть один из этих маленьких наблюдательных художников мог что-то знать об исчезновении товарища, казалось более чем вероятным. А вдруг, если постараться, мальчика удастся найти еще до конца суток?

Был и еще один важный момент, который Филипп Кузьмич не мог проигнорировать:

– Степан часто пропускал занятия? Особенно в последнее время?

– В течение последнего месяца – да, пришел всего один раз. Но я не веду отчет о посещаемости. И, в конце концов, сейчас лето… Одни дети уезжают, другие возвращаются. В любом случае, я занимаюсь со всеми, кто хочет заниматься.

– Он как-нибудь объяснил свои пропуски?

– Да. Он сказал, что уезжал за город вместе с папой. Что теперь папа меньше работает и чаще его возит то за город, то в аквапарк… Я ничего не сказала, но обрадовалась. Подумала: наконец-то у Степы налаживаются отношения с отцом!