Монастырские

«С нами Бог! Разумейте, языцы!» – сказал с амвона людям громко, оглядел всех тепло, с любовью. Воодушевился народ, те, кто побаивался, укрепился духом. «Пошли, сёстры, отцы, братья! Нам ли, христианам, бояться безбожников…» – сказал отец Олег. Хотел упомянуть про комсомольцев, про власть, да зачем праздник политикой осквернять. И двинулись вперёд так, словно на Голгофу.

Полетели в народ куски грязи, плевки, раздались насмешки. Это комсомольцы стараются. Воют, свистят, хохочут, прыгают вокруг, гримасничают. Ну, чистые бесы. Крестятся люди, не отвечают на чужую дерзость.

Вслед за красной молодёжью встретили богомольцев красноармейцы. Стоят поперёк пыльной улицы, в руках винтовки. Кто-то из них смотрит со злобой, а кто-то глаза прячет. Эх, что же вы, мужики, вместе с вами в одном селе росли, многие из вас и в церковь когда-то ходили, а теперь вместо креста святого – винтовки, вместо Бога – ненависть. Эх, мужики… Так думают крестоходцы, но не отступают.

«В Рождестве девство сохранила еси, во Успении мира не оставила еси, Богородице, преставилася еси к животу, Мати суща Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша!» – возвысили голос певчие, подхватили люди, покатилось по улицам народное пение, полетела на небо молитва.

Падают под выстрелами люди, но шествие продолжается. Вот подошли вплотную к убийцам. Льётся кровь на землю. Не замирает молитва. Не стихают выстрелы.

Дарья родила сына ранним утром, в праздник Успения Божией Матери. Ещё петухи не пропели, а в доме Монастырских уже кричал новорождённый. Всем радостно, и Антону тоже, но и печально не меньше, ведь его не пустили в церковь на праздничную службу. Ах, как он ждал этого дня! Как величественно толкнёт в сердце колокольный звон, запоют на клиросе, зазвенит кадилом дьякон, угомонится народ, тихо, храм полон людей, выйдет в красивом голубом облачении батюшка…

Но отец запер дверь, никому не разрешил выходить из дома. Знал, что в этот день готовится провокация против верующих. Должен сам был участвовать в этом деле, да воспротивился такому злодеянию. «Ах, Дарьюшка!», – плачет возле постели жены, смотрит, как Дарья кормит новорождённого. Видит Антон в щёлочку между занавесками, как текут по щёкам папки слёзы. Жалко его. Щиплет у Антона в глазах. Вот, сейчас сам заплачет. И что же это с батей, почему плачет. Слышит Антон, рассказывает папка, как убивали сегодня людей церковных, не может Антон поверить, что это правда. Не выдержал, подошёл к отцу, тронул за колено:

– Пап, а пап. Что же это, правда разве? Зачем говоришь так… Это не может быть, такое… Они ведь молились. Зачем убивать.

– Кого убили, кого ранили.

– А отец Олег?

– Ранили его. Лежал с другими на дороге, потом ушли красноармейцы. Люди раненых унесли. Да, вот, видел и вашу Анастасию Семёновну там… На дороге. Со всеми.

Замолчал. Отвернулся Николай Поликарпович от сына. Не стал рассказывать, что убили учительницу.

– Но это ещё не конец. На завтра дан приказ рушить храм.

Утром, ещё затемно, выскользнул Антон из дома. Привязал полотенцем на тело Евангелие, подаренное владыкой Димитрием. На дороге оглянулся на чьи-то шаги – младший брат догоняет. «Я тоже хочу туда, куда и ты!» – «Нельзя!» – «Ты сам говорил, будешь брать с собой ловить раков!» – «Так я ж не за раками, Игорь. У меня дело взрослое, очень важное и секретное. Ладно, пошли, что с тобой поделать, некогда разговаривать».

Быстро-быстро идут по тёмному селу, взявшись за руки. Антон «Господи, помилуй» шепчет. Игорь не молится, Игорь с папки пример берёт. Раз папка в Бога не верит, то, значит, и он, Игорь, будет так же делать. На небе луна яркая. Совсем Антону не страшно. Лают на мальчиков собаки из чужих дворов. Антон поторапливает Игоря. Надо успеть отца Олега предупредить. Надо спасти отца Олега. «А о чём ты хочешь предупредить? От чего спасти?» – спрашивает Игорь. Удивляется, что брат ночью к священнику путь держит. «Зачем попа спасать, Антон? Какая от него польза, только голову людям морочит, ведь Бога нет, так папка говорит».

– Что ты, Антон? – открыла дверь матушка Зинаида.

– Матушка, а как отец Олег? Что с ним?

– Лежит, поранили его сильно нехристи.

– Матушка, передайте отцу Олегу, сегодня придут сюда, чтобы…

Тяжёлая рука сзади сжала мальчику плечо, оглянулся Антон, так это же комиссар!

– Уходите, дети, скорее, – сказал комиссар.

И тут же выстрел, громкий, в ушах загудело. Вскрикнула, упала матушка Зинаида. Заструилась кровь по лицу. Заплакал Игорь, закричали в доме дети, послышался стон священника. Залаяли по селу собаки.

Кто-то засмеялся за спиной Антона. Возницкий, это он к ним в дом с обыском приходил. Направил на Антона с Игорем наган.

– Ишь, щенки. Жалость, комиссар, надо в постели с бабой оставлять …– говорит Возницкий, но – упал. Удивление на лице, глаза открыты, лежит неподвижно, не дышит. Спрятал комиссар наган, взял Игоря и Антона за руки, отвёл за угол.

– Бегите, живо!

Поднял комиссар раненную матушку, потащил в дом.

Бегут в темноте страшные люди, как много их, бегут молча, держат в руках винтовки. Плачет Игорь. Сжимает Антон кулаки, ползут по его щекам слёзы. Что же делать. Видит, вон, комиссар не пускает красноармейцев внутрь дома, загородил дверь, но стреляют в него, убили комиссара. Ворвались в дом. Стреляют, убивают. Бегают по двору страшные люди, бьют стёкла, поджигают дом, бегут к церкви, хотят залезть на колокольню, хотят колокол сбросить, хотят крест повалить, иконы потоптать, алтарь осквернить. «Игорь, в этих кустах будешь лежать, затаись, жди меня, я скоро, и чтобы тихо!» Побежал Антон к церкви, вот сейчас он никого не пустит туда. Но кто-то лежит у порога церкви, споткнулся Антон о лежащего человека. А тот вцепился в мальчика, не пускает, закрывает ему ладонью рот, что-то говорит. Так это же Слепец! Дед Игнатий!

Вой людской уходил за поля и леса, до самого неба летели тучи чёрного дыма. Громыхали, стреляли, жгли. Выгорела большая часть домов.

Спали Антон и Игорь дома у Слепца, дал старик мальчикам чай из сонной травы, а когда те проснулись, то узнали, что теперь они сироты. Никого злодеи не пощадили в доме Монастырских, ни детей, ни отца с матерью. Отца убили как врага Советской власти, за то, что отказался расстреливать богомольцев. Дарью Андреевну с детьми убили за сговор с верующими, а верующие – они и есть первые враги Советской власти. Ведь Бог для них важнее товарища Сталина и Советской Родины.

«Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их; и будете ненавидимы всеми за имя Моё; претерпевший же до конца спасется», – Антон читает вслух по просьбе деда Игнатия Евангелие.

5.

Ночью кто-то поскрёбся в дверь. Открыл дед Игнатий. Просит в дом пустить десятилетняя Ирина Мальцова, дочь расстрелянного баяниста.

– Что ты, Ирина, откуда взялась? Ты замёрзла, пошли чай горячий из трав пить.

– Дедушка Игнатий, мою мамочку и братика убили. Мне идти некуда. Ты добрый, мне про тебя мама рассказывала. Возьми меня к себе.

– Ишь. Ну прямо сказка тут у меня про козлят, осталось волка дождаться.

– Я, дедушка, в лес ходила по ягоды. Услышала выстрелы, и побежала к дому. Но из кустов вижу: наш дом окружили дядьки, а дом горит. Мама с братом во дворе лежат на земле. Я их видела. В пожаре всё потом сгорело. И они тоже чёрные, там лежат.

Собрался Слепец уходить далеко-далеко.

– Буду по свету белому бродить, Богу молиться, – сказал детям.

– А мы?

– А куда я без вас, со мной пойдёте, но лишь до Знаменки. К вашим бабушке с дедушкой заглянем. Там и оставлю вас. Вам учиться надо бы. Да на печке сидеть, молоко пить. А сам дальше пойду. По монастырям, по церквям, по лесам и равнинам. Широка Русь-матушка, не даст погибнуть.

– И я хочу, – сказал Антон.

– И я, – сказала Ирина.

– А я не хочу, – сказал Игорь.

– Знаю ваши настроения, ребятки, знаю. Но пусть будет всё так, как будет.

Вместо Знаменки встретили путников сожжённые избы. Пришлось идти до следующего села, до Краснофлотского. Бабы там рассказали, что знаменский народ против колхоза восстал. Не захотели своих коров и зерно отдавать, да и поубивали ночью местных коммунистов. А после этого в Знаменку солдат нагнали, собрали всех, и старых, и молодых, кого расстреляли на месте за сопротивление, а кого угнали неизвестно куда.

Догнал путников в дороге Бояринов. Лицом серый, глаза потухшие, в бороде мусор. Бормочет, бегает глазами по лицам детей, задерживает взгляд на старике. Смотрит умоляюще, трясёт руку старцу, гладит его по плечу заискивающе.

– Кто-то записки подбрасывает, убить меня грозятся. Может, без меня моей семье спокойнее там будет. Нашёл им после пожара другое жильё, а сам вот, куда глаза глядят… А тебя, Игнатий, я искал. Видел, как ты уходил с детьми. Приметил, шёл, можно сказать, след в след. По пути встречных о вас спрашивал, а вас везде люди позапоминали, удивлялись, что такие дети малые по лесам-дорогам бродят, указывали, куда ушли. Я вам хочу отдать вот что…

Снял Бояринов с плеча холщовый мешок, тяжёлый с виду, пухлый. Наверное, в нём головы отрезанные лежат, подумал Антон и зажмурился.

– Золотые монеты здесь, дед, настоящие царские червонцы, есть и новые, серебряные рубли, тут немало, возьми, распорядись как хочешь. Помолись за меня, дед. А я дальше пойду. Мне надо быстро идти. Чую – смерть по пятам…

Но не успел уйти Бояринов далеко.