Рудничный бог

– Псеныш!

– Ну, чудно дело! – покрутил головой Митюха. – Куть-куть-куть, – забыв про работу, он стал осторожно приближаться к щенку. Тот попятился, сверкая глазками. Не пытаясь вмешаться, горняки наблюдали со стороны.

– Куть-куть-куть… – дразнился щенок.

– Подь сюда, кому говорю!

Митюха кинулся на щенка, но тот ловко увернулся, загребая толстыми лапками с удивительным проворством. Стражник споткнулся о камень, чуть не пропахал землю носом.

– Ах, ты! Вот я тебя! Будешь бегать… Куть-куть-куть…

Щенок метнулся в боковой проход.

– Куть-куть-куть… – донеслось оттуда.

– Куда? А ну, где ты прячешься? – Митюха поспешил следом.

Белый хвостик крючком мелькнул среди камней. Щенок улепетывал со всех ног.

– Куда? Ко мне! – стражник бегом кинулся следом. Но маленький зверек уже скрылся в туннеле, метнувшись под ноги горнякам. Недолго думая, Ерёма пнул щенка ногой:

– Пошел!

Белый комочек с отчаянным визгом отлетел прочь и с размаху ударился об стену. Отчаянный визг оборвался мгновенно.

Все произошло так быстро, что подбежавший Митюха не успел затормозить и чуть не споткнулся о трупик.

– Ты чего? Чего? Ты… – бешено выкатив глаза, он схватился за кнут. – Запорю!

Ерёма попятился, а работавший в свой черед кайлом Федька остановился:

– Твой что ли, был?

– Какой мой! – Митюху всего трясло. – То ж клад был! Сам мне в руки давался! А ты его… Запорю!

Он замахнулся кнутом.

В тесноте удар вышел слабым, но Ерёма все равно перепугался. Все знали о мстительности Митюхи – коли ему сейчас же не дали выместить на ком-нибудь зло или досаду, он подождет удобного момента и тогда отыграется сполна – и за то, что долго пришлось ждать, добавит тоже.

– Да я ж не знал… Да я ж того… – забормотал Ерёма. Его самого грызла досада и одновременно злорадство – и то, что он сам упустил клад, и то, что он в конце концов не достался Митюхе. За такое можно было перетерпеть побои. Хотя, если дело дойдет до Сысоя Псоича, не миновать беды. Хозяин Невейского рудника был жаден до всякого золота и серебра, мог три шкуры содрать не только с горняка, но и со стражника – просто на всякий случай, чтоб другим было не повадно укрывать от него богатства.

– Погодь, – голос Федьки вернул всех с небес на грешную землю – а чего там блестит-то?

Тельце щенка отлетело к камням. И Ерёма, и Митюха ненадолго выпустили его из вида, а после возгласа Федьки посмотрели опять и хором ахнули. На том месте лежал крупный, с кулак, тускло поблескивающий камень.

– Мое! На замай! – Митюха первым заграбастал находку. – Кажись, серебро!

Ерёма двинулся было к нему, да его неожиданно удержал Федька:

– Не спеши!

Ерёма понял, остановившись и тяжело переводя дух. Только пальцы побелели, сжимая рукоять кайла, да в глазах разгорался злой огонь. Видя и правильно понимая этот взгляд, Митюха попятился, одной рукой прижимая к себе находку, а другой грозы кнутом:

– Мое! А вы – работать, варнаки*!

(*Варнаки – здесь употреблено как синоним слова «недочеловек», «нелюдь».)

Федька первым вгрызся кайлом в породу. Подкативший тележку Миха Косой метнул на горняков взгляд – чего, мол, стряслось.

– Серебро Митюха забрал, – сквозь зубы процедил Ерёма. – С кулак был кусок! Да такой куш…

– Радуйся, что мимо беда прошла, – разлепил губы Федька. – Нешто не понимаешь, каковский это был клад? Не добрые люди зарыли, а черти, небось, подманивали душу человеческую! Вот Митюха и попался им на зубок! Гореть ему теперича…

– Черти, – Ерёма в свой черед включился, наконец, в работу, – у нас тут свой Ад. Небось, почище того…

– Работать, варнаки! – донесся злой окрик.

– И Сатана свой имеется, – выдохнул согласно Миха Косой.

– А все одно, – Федька работал, как ни в чем не бывало, – не принесло бы то серебро нам ничего, кроме батогов. А так – хоть спины целы.

И пусть была в словах напарника своя правда, Ерёма потом несколько дней нет-нет, да и посматривал по сторонам. Не мелькнет ли где еще какой зверек? Но, кроме вездесущих крыс, никого не высмотрел.

Дармовое серебро вскружило Митюхе голову. Не говоря ничего Сысою Псоичу, он тайком от хозяина вздумал добыть еще дорогого металла. Люто взъелся он на Федьку с Ерёмой, уверенный в том, что часть серебра они утаили, пошарив потом в том месте, где упал подбитый щенок. Может, нарочно они его пристукнули, чтоб с ним не делиться и кинули кусок, как подачку псу. Стражник как насел на тех двоих, так и не отпускал, ежедневно придираясь и чуть ли не в рот лазая и заставляя нужду справлять отдельно от прочих, а потом еще и пальцами ковыряться – не проглотили ли куски серебра, надумав вынести его из забоя?

День, два – а потом как-то раз задержал он обоих мужиков на руднике, когда все поднимались наверх для отдыха.

– Не про вас сия честь, – противоречить Митюхе не было возможности. – В забой ворочайтесь!

– Это за что же? – прищурился Федька.

– За то! Серебро искать будете! Место укажу. И пока не сыщете – ни сна, ни отдыха.

Совсем разум потерял стражник. Взяв лампу, погнал горняков опять на работу.

– Копай, варнаки! Один рубит, другой пустую породу оттаскивает. Потом смена! Пошел!

Ерёма взмахнул кайлом. Натруженные за день руки и плечи ныли. Поясницу ломило, как у столетнего деда к дождю. Ноги подрагивали, а в брюхе ворчало. В отрочестве и ранней юности, случалось, уставал в страду в родном селе так, что света белого не видишь, а все ж тут не в пример тяжелее. И любая крестьянская страда рано или поздно заканчивается. Даже когда сперва на барщине, а потом и у себя работали. Четыре дня на барина, три – на себя. Да сверхурочные дела – то дрова вози, то пруд копай, и все в те три дня. А все же было легче! И какой лихой бес дернул его бежать от помещика? Думал, тяжело? А здесь легко? Вышел указ – всех беглых ловить и на рудники ссылать. А другой раз побежит – батогами бить и, как каторжным, волоса брить. Барин-то, небось, не таким самодуром был, над мужиками так не изгалялся. И была б у Ерёмы сейчас жена… а может, и дитё… Эх, знать бы заранее!

– Живей! Чего уснул, лодырь? – удар кнута пришелся пониже спины. – Скорей серебра нарубите – скорей отдыхать пойдете!

– Да тут не пойдешь – тут ляжешь, – буркнул Ерёма.

– Ась? Чего? Запорю!

Митюха привычно кинулся вперед с кнутом, но горняк вместо того, чтобы привычно склониться, закрываясь от побоев руками, вдруг остолбенел, хлопая глазами и бледнея так, что даже привычный ко всему стражник удержал руку.

– Ты чего? Чего?